Всякая революция сопровождается «топонимическими переворотами», утверждением революционной символики. Яркий пример тому — революция 1799 года во Франции, в ходе которой отчётливо проявилась неистребимая тяга к переименованиям, что отмечалось многими исследователями. Российские революции XX века подтвердили эту закономерность.
Видимо, страны и народы всегда нуждаются в символических подкреплениях своей консолидации, коллективного бытия. Революционная топонимика подкрепляет такое единение. Символами единства становятся памятные даты, имена героев, жертв, мучеников революции, революционных вождей. У любого символа — своя история и мифология, второе даже важнее. Чтобы превратить знак, имя, событие в символ, необходимо время и усилия властвующего «агитпропа» на благое дело. Так, 14 июля (взятие Бастилии) в течение столетия утверждалось во Франции как национальный праздник.
Власть стремится активно формировать историческую память, создавая легенды и мифы вокруг определённых событий и имён. Штурм Бастилии — ее охраняли два инвалида! «Кинематографический» штурм Зимнего дворца! Баррикады вокруг Белого дома в августе 1991 г. (впрочем, этот «штурм» так и не стал мифом).
Как отмечалось, переломные моменты истории всегда сопровождаются весьма заметными изменениями историко-географических названий. Явление обычное и неизбежное на крутых поворотах истории. Не стала исключением революция 1917 года.
На просторах России началась война с памятниками, её логику понять столь же трудно, как и борьбу за власть. Зачинателем этой «войны» выступила радикальная интеллигенция — спровоцировала кампанию борьбы с «бронзовым идолопоклонничеством». Она весьма своеобразно распорядилась властью, создав комиссии по низвержению идолов самодержавия. По всей стране низвергались памятники царям и царским сановникам, многие из которых являлись памятниками архитектуры и истории. «Идолы самодержавия» низвергались с гиком и свистом. Во Владимире разбили памятник Александру II, заодно сорвали голову с памятника Пушкину. Никто не возмутился. Интеллигенция, её революционные вожди вдруг перестали видеть разницу между цивилизованностью и обычным вандализмом. «Синдром толпы», «революционный невроз» поразил тех, кто считал себя «солью земли», «критически мыслящими личностями». В виде фарса это повторилось в августе 1991 года, когда «демократическая толпа» с гиком и свистом низвергла памятник Дзержинскому. За рубежом, на Западе, куда «демократы» так стремились повести Россию, мирно уживались памятники разных эпох, утратив свою прежнюю идеологическую заданность и направленность.
Практически все сколько-нибудь значительные города России к лету 1917 года обзавелись улицами и площадями Свободы и Революции. Вопреки сложившемуся стереотипу, в первые послеоктябрьские годы переименований было немного, речь шла о существовании большевистского режима, всё было подчинено борьбе за сохранение власти.
Победа большевиков в Гражданской войне сопровождалась и наступлением на старые топонимические названия, особенно в городах. Создание нового социокультурного пространства осуществлялось за счет переименований. Вместо имевшихся Владимирских, Никольских, Cпасских, тем более Николаевских улиц возникали Советские, Коммунистические, Красноармейские, Трудовые, Пролетарские. Чаще переименования происходили постепенно. Но случались и одномоментные. Так, 21 февраля 1920 г. решением горуездного исполкома Челябинска были переименовано около 30 улиц, которым присвоили имена активных участников революции и Гражданской войны.
Уже различимо стремление связать городские названия с именами больших и малых «вождей-первопроходцев» в рамках всей страны или, скажем, губернии и города. На этот счет имеется ряд выразительных фактов. В 1919 г. Рогожская застава стала именоваться Заставой Ильича, а Золоторожская улица — улицей Бухарина. В провинции происходили ещё более удивительные вещи. Незабвенный тов. Степной, став в 1921 г. председателем Астраханской Губчека, удостоился переименования одной из улиц в свою честь!
Постепенно процесс переименований набирал силу, приняв лавинообразный характер в 1930-е годы. Были упразднены все церковные названия улиц и городских площадей. Утверждалась новая модель наименований, своеобразная номенклатура. В перечень названий обязательно включали:
— революционно-романтические идеалы — Свобода, Равенство, Братство, Революция;
— социально-классовой принадлежности — улицы Рабочие, Пролетарские, Красноармейские, гораздо реже — Крестьянские;
— в честь героев и жертв революционной борьбы — С. Перовская, М. Бакунин, С. Халтурин, И. Каляев... Из зарубежных более других повезло Марату и Робеспьеру, да ещё Сакко и Ванцетти. Этот список пополнился советскими дипломатами Воровским и Войковым, убитыми белогвардейцами;
— имена предводителей крестьянских войн — Степана Разина и Емельяна Пугачёва;
— военачальники Красной армии и руководители партизанского движения, главным образом из числа погибших или умерших (в Сибири — это П. Щетинкин и Е. Мамонтов).
Наименования в честь прославленных, но здравствующих военачальников и командиров партизан в 20-е годы были крайне редкими.
Наименование улиц в честь большевистских вождей не сразу приобрело массовый характер. Постепенно росло число улиц, носивших имена Ленина, Троцкого, Зиновьева, Рыкова, Дзержинского, кое-где и в честь местных руководителей.
Началось и переименование городов, «первая ласточка» — переименование Гатчины в Троцк, Елизаветграда (Украина) — в Зиновьевск в 1923 г., Царицина — в Сталинград в 1925 г. Имя Ленина при его жизни присваивалось небольшим населённым пунктам. В Томской губернии шахтёрский поселок Кольчугино стал Ленино (позднее — город Ленинск-Кузнецкий). Все изменилось после смерти вождя — на карте страны возникла топонимическая лениниана.
Особая тема — переименование Петрограда в Ленинград. Полного единодушия, полной поддержки не было, о чём свидетельствуют исследования современных историков. Практически любое культовое мероприятие находило негативную реакцию населения. Недовольство переименованием города на Неве проявилось весьма своеобразно — на письмах протестанты продолжали писать «Петроград». Власти легко справились с таким протестом: письма с надписью «Петроград» перестали доходить до адресатов.
Однако культовая модель переименований ещё не утвердилась, хотя на карте росло число городов, получивших персональные названия — Свердловск, Сталино и так далее, но Краснодар, Новосибирск не входят в этот ряд. Город, возникший как посёлок мостостроителей на берегу Оби, оказался на пересечении транспортных коммуникаций, бурно рос и получил неофицальный статус «столицы Сибири» после вторичного утверждения советской власти. Он стал местом пребывания Сибревкома, а с 1925 г. — административным центром громадного Сибирского края. Достаточно быстро за ним закрепилось наименование Новосибирск. Сама история предопределила его новое название.
Названия сельских поселений также подверглись переименованию, но сравнительно небольшой части. В образовании этих названий большую роль сыграли антропонимы (собственное имя человека — фамилия, прозвище, кличка основателей селений). По подсчётам специалистов, до 70% названий русских сел и деревень образованы от антропонимов. Не подлежат сомнению антропологические истоки некогда многочисленных названий Романово, Романовка. Связь этих названий с представителями императорской фамилии, как правило, отсутствует. Тем не менее в послереволюционные годы такого рода названия исчезали с географических карт (но их было так много, что селения с названием Романовка, Романово и сегодня сохранились на просторах России). Хутор Романовский на Кубани при преобразовании стал городом Кропоткиным, а городок Романово на Ярославщине стал Тутаевым — по имени погибшего красногвардейца.
Как отмечает один из специалистов в этой области профессор Е. Поспелов, в сельскую топонимику меньше, чем в городскую, внедрялись персональные, «культовые названия», но тяга к всевозможным переименованиям давала себя знать. Так, по переписи 1926 г. в Клинском уезде были селения Карл-Маркс, Ленино, Зиновьево, Троцкое (два последних в следующем году были заменены). Заменялись «неблагозвучные» оскорбительные названия — Вшивки, Кобелево, Собакино, Дураково, Сукино. Но эти названия — свидетельство древности селений, возникших в дохристианский период от имен и прозвищ.
Резко отрицательным было отношение к так называемым «религиозным» названиям, как правило, присвоенным селениям по расположенным там храмам. Обычай такого именования сел возник еще в средневековье. В 1920-е годы с карт стали исчезать Рождественки, Вознесенки, Знаменки и т.д. Село Христовыдвиженское Томской губернии в 1923 г. стало Отрадным, Спасское — Коларовым (в честь болгарского революционера). Позднее Пышкино-Троицкое стало Первомайским. К религиозным названиям отнесли Попово, Дьяково, Пономарево, забывая, что они носили название их основателей и не имели отношения к служителям церкви.
Топонимическая практика первого послеоктябрьского десятилетия, конечно, привела к утрате исторически ценных названий, явившись следствием низкого уровня политической культуры и общеобразовательного уровня населения в целом и большевистского руководства в частности.
