Новосибирск 3.2 °C

Дом. Новосибирск далеких военных и послевоенных лет

26.04.2003 00:00:00

Окончание. Начало в «ВН» за 19, 25 апреля 2003 г.

Новосибирск. Железнодорожный вокзал. 1939 г.

 И еще помню сияющее счастьем мамино лицо в тот день, когда она принесла с работы старую солдатскую шинель и ордер на право превратить ее в одной из артелей, шившей солдатские кальсоны и рубахи, в пальто для меня. По горло занятый работой старый закройщик в очках на кончике мокрого и красного носа, взглянув на это добро (видимо, с низкорослого солдата), померил сантиметром, пометил мелком и сказал маме:

- Сейчас, мадам, ваш сын будет одет на первый зорь!..

С этими словами скрылся за дверью, из-за которой доносилось остервенелое стрекотание швейных машин. Через полчаса он принес шинель с перешитыми под мою тощую мальчишескую грудь пуговицами и обрезанными чуть не до самого хлястика полами, глядя на меня, радостно развел руки:

- О-о-о, юноша, ви виглядаете, как юный корнет! Поздравляю! А эти обрезки будут вам хорошими портянками.

И протянул маме то, что было полчаса назад полами шинели.

В этом не то мундире, не то бушлате я проходил до конца войны. Из каких-то неведомых фондов для меня был выдан еще и овчинный воротник, который пришили к всепогодному наряду.

Мы кончали вечернюю школу в первый послевоенный год, сидели в классах, пропахших лекарствами и хлоркой, потому что первыми зданиями, которые приказали освободить от размещенных в них военных объектов, были школы. Из них, в том числе и из нашей, вывозили койки и оборудование госпиталя. Раненые солдаты вернули место нам - тем, кого они защищали. Не все они вылечились до конца, многих перевели в другие, уплотнявшиеся лечебницы.

Но, говорят, место, где смерть отступила от тебя, долго будет тянуть к себе спасенную душу. Оттого в нашем дворе нет-нет да и появлялись стриженые мальчишки в госпитальных халатах. После звонка, когда наступала тишина, они постукивали костылями по лестницам и коридорам, заглядывали в приоткрытые двери классов, и до нас доносилось:

- Вот здесь мне операция была. Шесть часов возились...

С одним из них - красивым парнем, младшим лейтенантом по имени Яшка, любителем поэзии и знатоком искусства - мы потом долго переписывались. Перед отъездом домой он ночевал у нас. Мы лежали с ним на одной кровати, курили, и Яшка читал мне Симонова:

Выпили за свадьбы золотые:
Может, еще будут чудеса.
Выпили за ваши голубые,
Дай мне Бог увидеть их, глаза...

 Вскоре Яшка прислал мне томик симоновских стихов в бумажной обложке. Я почти все выучил наизусть и до сих пор, как Яшка, читаю их друзьям. И всякий раз в памяти возникает образ друга - кареглазого младшего лейтенанта с золотыми погонами, так шедшими к золотым орденам на его кителе. Рядом с ними блестели такие же золотые полоски - знаки жестоких отметин, оставленных на его теле. Мы никогда больше не встречались с Яшкой. По слухам, он вскоре умер от вскрывшихся ран, так и не оставив на земле ничего, кроме своей крови - самой дорогой платы, которую он мог отдать за то, чтобы безоблачно жилось мне и моим сверстникам. Но какая-то капелька Яшкиной души живет во мне, волнует оставленной им любовью к литературе, к настоящей поэзии, которую он обронил в мое тогда еще мальчишеское сердце.

...Сейчас, когда я сам давно уже отец и дед, с особой силой ощущаю давние, но в ту пору не осознаваемые и оттого еще более жестокие лишения, что выпали на сиротскую долю тех, кто составлял роковое меньшинство в нашей статистике - след опустошительного смерча, пронесшегося над нашей страной. За безмятежным чмоканьем внуков, разбросавшихся во сне, мне слышался ночами надсадный не то вздох, не то стон, срывающийся с синих губенок, прильнувших к пустой материнской груди, виделся маленький живой комочек, которому мать, растерявшая в эшелоне весь свой немудрящий скарб, могла отдать только тепло своего тощего тела, проглядывающего из изодранного платья. Отчаяние до того овладело ей, бродившей от дома к дому по нашей улице, что она не замечала своей наготы. Это и сегодня страшная зарубка, оставленная войной в памяти.

Покупая обновку внучке, я вспоминал безмолвных ребятишек, одетых в рыженькие платьишки с капюшонами. Директорша детдома, разместившегося в старом сибирском селе, открыв большущий кованый сундук, доставшийся ей в качестве инвентаря Бог знает от кого и в какие времена, проворно вытаскивала и демонстрировала повседневные и парадные наряды своих подопечных - платьица с кружавчиками, белые рубашонки и шортики, жакетки и чулочки.

- Вот какие мы богатые! - приговаривала она.

А вокруг стояли гномики с грустными глазами. У девочки с края - она была постарше других - застыли и не выкатывались круглые, как ледяные шарики, слезы. Конечно же, многие из них вспоминали в эти минуты радостные походы с папами и мамами за новыми костюмчиками к празднику. И этот костюмчик так и остался висеть в шкафу, над которым вдруг не стало потолка и крыши. И наверное, мама, оставшаяся лежать под обвалившимся кровом, не раскрывала перед гостями шкафа и не хвалилась обновками, а просто тихо клала их праздничным утром к подушке дочки.

Нет слов, директорша выворачивалась наизнанку, чтобы в пустующих складах со скупых прилавков собрать хоть какой-нибудь «урожай» для своих питомцев. Но не хватало в этой заботе того прежнего материнского ликования, того тихого материнского тепла, которые ушли из жизни навсегда слишком рано, и оттого любая занозка, отщипнувшаяся вдруг по нечаянности от чужого сердца, пусть даже не знающего покоя от тяжких забот, больно ранила неокрепшую душу напоминанием о том, чего уже никогда не будет. И эта щемящая боль, возникающая вместе с образами мальчишек и девчонок, не дососавших материнской груди, не догревшихся возле родительского очага, рождает несбыточное желание поднять из могил женщин и мужчин, чьи жизни оборвала война, и показать им то семя, которое бросили они на ниву никогда не кончающейся и никогда не затихающей жизни и которое расцвело и вызрело тугими колосьями.

И оттого, что не знал я сиротства, что не дохнула на меня смерть подловатым холодком, заползающим в рубища, что миллионы моих сверстников были убережены и пришли в жизнь, чтобы продолжить ее, я чувствую себя в неоплатном долгу перед моей страной.

Передача подводной лодки «Новосибирский комсомолец» морякам Северного флота. 1943 год
 ...Все чаще и чаще задаю себе очевидно неправомерный вопрос: каково же в одержанной Победе соотношение экономических, технических, полководческих начал, с одной стороны, и величайшего накала воли, несломленного духа людей, того, о чем теперь просто забывается, - с другой? Нередко гитлеровская техника поднимала руки перед гневом людей, бронебойные снаряды не могли одолеть упругой людской воли. Специалисты высчитывают соотношения потерь живой силы и техники на километр, анализируют полководческое мастерство генералов. Изучается плотность огня по квадратам и часам в наиболее известных сражениях, вычерчиваются кривые переломов и спадов операций. Очевидно, это важные выкладки для науки стратегии и тактики.

Но кто начертит «кривую» беспримерного в человеческой истории духовного подъема, напряжения, охватившего двести миллионов сердец, бившихся в одном ритме, как одно большое сердце?! Кто посмеет подогнать под «среднестатистическую» отчаянное безумство кидавшихся на амбразуры, бросавших самолеты в смертельное пике, закрывавших собственным телом пробоины в кораблях, не покидавших цехов, изрешеченных снарядами, не желавших отправляться в эвакуацию, чтобы не образовалась вдруг брешь в обороне?! Кто не забыл этого?! Точнее, не принял это от солдат и генералов, оставшихся в бронзе и граните?!

Перед войной мы жили в одной квартире с веселыми холостяками - инструкторами соседней кавалерийской школы. Кухня, где висел общий жестяной умывальник, с утра наполнялась ароматами тройного одеколона и ваксы, доводившей до зеркального блеска сапоги, похожие на ботфорты. Сочетание с шикарными синими галифе, шинелями до пят, хрустящими при каждом движении портупеями, перетягивавшими талии и плечи, буденовками с синими звездами и саблями, вложенными в ножны с надраенными до пожарного блеска медными накладками, в моих глазах делало конников жителями легенды. Во всяком случае, я ходил по своей улице задом наперед и пользовался особым уважением пацанов, потому что «обитал» под одной крышей с буденновцами.

Парни с подковами, перекрещенными саблями - эмблемами кавалерии, - крепко дружили с парнями, носившими гимнастерки с голубыми петлицами, украшенными эмблемами с золотыми крылышками и пропеллером, - инструкторами аэроклуба, который тоже находился неподалеку.

Иногда на местном ипподроме устраивались конно-спортивные праздники. Красивые люди на красивых конях преодолевали замысловатые препятствия, летали через огненный смерч, соревновались в быстроте и ловкости. Но трибуны ждали появления нашего соседа по квартире Петра Тарасовича Урбанова. Он был любимцем не только коллектива кавалерийской школы и ее питомцев, но и всего города. Его - сильного, горячего, с приговором на устах по каждому случаю: «Ух, черт, а не ребенок!», доброго и отчаянного сорвиголову - знали все. На своем вороном, пританцовывающем красивыми ногами в белых «чулках» коне Шампаре, раздувающем ноздри, прядущем ушами и несшем всадника этакой элегантной рысью, он появлялся перед трибунами влитый в седло, сверкающий глазищами из-под козырька с закрепленным под подбородком ремешком. Его встречала буря оваций.

Трибуны буквально замирали, когда он на вспенившемся, бешеном Шампаре, такой же бешеный, со свистом и гиканьем: «Бей косоглазых самураев!», поддав плоскостью клинка коню по крупу, как снаряд, выпущенный из жерла, вылетал на дорожку, уставленную лозой, и начинал с какой-то дикой силой крошить ее налево и направо. Это было не просто зрелище. Это был улавливающийся сердцем отзвук самого времени, в котором были Хасан и Халхин-Гол, песня «И летели наземь самураи...» Это были дни, когда каждый выстрел в Испании, каждый шаг кованого сапога по Елисейским полям, каждая гитлеровская дивизия, подтянутая к нашей границе, воспринимались как пограничный день, разделяющий мир и войну. И от фейерверка, который уверенно, сильно, красиво демонстрировал Петр Тарасович Урбанов, словно становилось спокойнее, будто каждый прикоснулся к щиту, который убережет Родину от беды.

А будни протекали в нескончаемых тренировках, в походах и ночевках под холодным звездным небом. Однажды веселый и остроумный Урбанов заманил в школу своего приятеля - летчика-инструктора из аэроклуба, мастера высшего пилотажа Василия Старащука и уговорил его сесть на коня. Как только Василий водрузился в седло, Урбанов подстегнул коня, и тот, слегка присев, галопом взял по плацу. От неожиданности Старащук судорожно вцепился сначала в переднюю луку седла, потом в шею несшейся лошади, заорал благим матом:

- Петька, мать твою, останови кобылу!

Когда под общий хохот Старащука стащили с седла, он только плюнул:

- Страсть божья, не работа! - и, махнув рукой, зашагал к воротам.

Нет этих ребят на земле. Они живут в памяти людской. Урбанова скосила пулеметная очередь в конной атаке. Старащук, ставший летчиком-испытателем завода Чкалова, разбился прямо на Красном проспекте, не унеся с собой ни одной жизни земляков. В воронке от его упавшей машины, которая потеряла крылья, нашли кусок штурвала и перчатку с руки.

Я благодарен судьбе за то, что она дала мне слышать биение этих пламенных сердец, от которых разлетались искры, воспламенявшие людские души. А это значит - не уберечь белый свет от горячих голов, от героических поступков, как и от уверенных в себе резонеров, от поучающих словес, от часто слышимого предостережения, когда закрадывается сомнение: «Давай не будем!» Легко и просто: «Моя хата с краю».

В начале войны я говорил еще петушиным голосом, который случайно привлек внимание Юлии Филаретовны Ольгинской - редактора радиовещания для детей Новосибирского радиокомитета. И меня вместе с моей одноклассницей Инной Гурвич вдруг пригласили вести новую передачу «Знамя дружины». Мы, ставшие первыми ее ведущими, старательно ходили на репетиции, садились возле микрофонов рядом с диктором, ждали щелчка тумблера (магнитофонной записи тогда не было), знали: после него нас начинает слышать весь город, вся область. Но нам хотелось, чтобы наши голоса долетели до наших отцов на фронт - наивное представление о всесилии радиоволн.

Но была передача, которая собирала возле репродукторов тысячи людей, торопила к своему началу работяг и женщин со смен, останавливала возле фанерных динамиков на морозных улицах, облегчала страдания раненых в госпитальных палатах. Где-то вдали едва слышно начинал звучать баян, все громче долетал напев:

С боевою песней - это
не впервой нам
Бить врагов советской
солнечной земли,
Боевую песню мы в былые войны
На штыке советском пронесли.
Эх ты, песня-душа,
Песенка-красавица,
Может, песня хороша,
Да врагу не нравится.

 Баян в полную мощь своих «легких» выдыхал последний аккорд, и к притихшим в ожидании людям неслись ставшие родными голоса:

- Здравствуйте, дорогие товарищи! Это мы, знакомые вам бойцы Кузьма Шмельков, Илья Ветерков и наш боевой друг Иван Иванович Маланин!

В ослепшие дома, в переполненные страданиями госпитали, на заиндевевшие заводские дворы, где выдыхали белые облака паровозы, «приходили» два веселых бойца, два фронтовика с вестями о том, что воинственный «барон фон дер Пшик», мечтавший о русских «фареник мит шметана», вместо желанного угощения «попал на русский штык, остался от барона только пшик». От зорких и остроумных Шмелькова и Ветеркова даже в трагические моменты не ускользали ситуации, говорившие о том, что не так и прочна фашистская машина, не так надежны гитлеровские союзники, не такие уж великие стратеги те, кто победно протопал по Европе, но разбил морду у ворот русской столицы.

И высыхали слезы у слушавших бесхитростный фронтовой обзор бывалых солдат, и просвечивали вдруг улыбки на лицах, окаменевших от забот и горя, и забывал хоть ненадолго о боли утонувший в бинтах солдат. Несмотря на то, что это была всего лишь радиопередача, перед слушателями возникали живые образы солдат, которые на минутку заглянули на студию прямо с вещмешками, чтобы между боями, как на привале, потолковать, пошутить, отвести душу. Так не хотелось, чтобы кончалась передача и воинский эшелон снова увез друзей на передовую.

Но ведь какая любопытная деталь: артисты Ленинградского академического театра им. Пушкина (он был в эвакуации в Новосибирске) Борисов и Адашевский, придумавшие и всю войну ведшие радиопередачу «Огонь по врагу», настолько сжились с образами Шмелькова и Ветеркова, что перед каждой репетицией и тем более перед выходом к микрофону в студии переодевались в солдатское обмундирование, хотя видеть их никто, кроме операторов и дикторов, не мог.

Нам с Инной много раз приходилось бывать на этих репетициях. Это было самое настоящее театральное действо: Борисов и Адашевский чувствовали себя, как на сцене перед зрителями, отрабатывали не только голосовую часть (если так можно сказать) этих маленьких спектаклей, но и мимику, пластику, разыгрывали мизансцены. И никаких бумажек, никаких наскоро написанных текстов, которые можно было бы просто прочитать у микрофона! Это была большая работа настоящих мастеров. Это был их передний край.

...Я бываю у могилы Ивана Ивановича Маланина, человека, оставившего глубокий след в самом времени, в котором жили и он, и мы. На маленьком холмике шелестит жестяной листвой простенький венок с надписью: «Боевому другу от Шмелькова и Ветеркова». И в этой скромности мне видится глубокий смысл: здесь лежит солдат, не забытый друзьями. В могиле частица их собственной памяти о безумно трудных годах, горьких дорогах, о боевой цепи, в которой рядом вели огонь по врагу они, их друг.

Оттого, наверное, и я подхожу к этой маленькой могиле и словно переступаю временной порог, снова оказываюсь в моем несытом, кое-как обогретом, до предела уплотненном, пахнущем заводскими дымами городе, ковавшем победу. Он воевал, он вкладывал в нужную каждому победу все, что мог вложить.

На подступах к нему женщины не рыли окопов для суровых мужчин. Но сибирские женщины посылали своих мужчин туда, где каждую минуту могла лопнуть от напряжения огненная дуга фронта. И дуга эта раскалялась и крепла, как булат в пламени мужества их мужей, заставляла фашистов орать: «Ахтунг! На передовой сибиряки!» Сегодня тысячи женщин моего города приходят к тридцати тысячам незабытых мужчин, имена которых начертаны на памятнике Победы - самом волнующем монументе Новосибирска.

В моем городе не действовали молодогвардейские группы. Но разом повзрослевшие мальчишки и девчонки стояли у станков и, когда им не хватало роста, подставляли под ноги старые ящики. Мои сверстники объединялись по велению сердца во фронтовые бригады, дававшие сибирским дивизиям столько оружия, сколько нужно было для Победы. Мой город не знал ужасов блокады, но знал, что такое неотоваренные карточки, когда голодные глаза следят за каждым движением рук матерей, а пустые рты глотают слюну. Мой город, съедавший до войны по праздникам чертову бездну пельменей, лепил их из остатков муки и последних крох мяса для солдатских котелков, забыв о своих усохших желудках.

И, как принято говорить в торжественных случаях, в одном строю с солдатами и рабочими ковали победу работники искусства. Трагическое стечение обстоятельств превратило наш город в теплый дом и подмостки для прославленных коллективов, известных мастеров ленинградской сцены. Пусть простят меня те, кто не разделяет мое мнение - их, наверное, большинство, - но, на мой взгляд, лучше одну минуту, как это было нам предоставлено не очень давно, полюбоваться подлинной Джокондой, чем много раз видеть ее копию, даже очень хорошую. Я думаю, что годы, которые на новосибирских сценах жили (именно жили!) Пушкинский театр, Ленинградский ТЮЗ, Ленинградская филармония, запомнятся нашему поколению не только невзгодами, но и прикосновением к чему-то очень редкостному, очень важному для жизни, что бывает, может быть, на веку всего раз.

К этой поре у меня появился приятель - рабочий сцены. Через театральную проходную какими-то лабиринтами он проводил меня в оркестровую яму, иногда на балкон, и я, словно оцепенев от ворожбы, смотрел «Дворянское гнездо» с Корчагиной-Александровской, «Лес» с Юрьевым, «Полководца Суворова» со Скоробогатовым. С какой-то жуткой силой на нас, живших в глубоком тылу, обрушился корнейчуковский «Фронт». Сначала его напечатала «Правда», а потом тревогу за судьбы страны донесли со сцены пушкинцы, поставившие спектакль буквально в считанные дни.

Иногда удавалось попасть на концерты. В волшебный мир музыки нас вводил Иван Иванович Соллертинский. Он заставлял сердца открываться неведомому нам до той поры волшебству, сотворенному в великих муках и терзаниях гениальными сочинителями. Я уверен, что даже тот - и, может быть, прежде всего тот, - кто попадал на симфонические концерты впервые в жизни, и случай дарил ему встречу с Соллертинским, потрясавшим не только эрудицией, но и необыкновенным даром отдать то, что знал сам и, очевидно, чему не переставал удивляться с каким-то очарованием, на едином дыхании, с внутренним волнением, будто нес чашу, наполненную драгоценной влагой, - больше никогда не покидал этого хрустально-трепетного мира.

Десятки лет минули с той поры, когда для несытых, кутающихся в отнюдь не парадную одежду, порой пришедших прямо от станков или на утро отправляющихся с эшелоном на фронт людей выходили мудрая Корчагина-Александровская, величественный, как памятник, Юрьев, чародей Соллертинский, Перельман, Халилеева, Кадочников. К их могилам, когда бывал в Ленинграде, я всегда клал цветы.

И вот теперь, когда на прожитое глядишь далеко не юношескими глазами, совсем иным, чем раньше, содержанием наполняешь эту казенную фразу: «Вместе со всеми ковали победу работники искусства». Невольно думаю: что бы стало с великой русской культурой, выпади из нее то, что связано с Ленинградом, погибни в огне войны великие традиции, на которых, как на слонах, стоит то, что составляет национальную гордость моего народа? Их, эти традиции, несли и пестовали те, кто давал нам счастье прикоснуться к самой русской культуре, отражающей духовный облик народа, кровью добывавшего себе свободу, отстаивавшего честь и свое счастье. Для тех, кто уходил в окопы и цеха военных заводов, это был как бы амулет, который надевают любимому, желая сохранить его счастье и жизнь. И, уверен, воспоминание о встрече с ленинградскими мастерами придавало силы рукам и душам державших оружие, потому что это было то главное, что нуждалось в защите.

Судьба дала мне редкую возможность видеть наших учителей (иначе их и не назовешь), дававших нам уроки прекрасного, слышать их рассказы в непринужденной обстановке отдыха. На скамейке парка местного дома отдыха читал рукописи своих мемуаров Юрьев. И эти чтения собирали массу слушателей, главным образом раненых солдат из соседнего госпиталя. О своих первых шагах на сцене еще в Александринке ведала уже и тогда старенькая Корчагина-Александровская. На импровизированную эстраду просто так, без афиш выходили Утесов, Борисов, Адашевский.

И за эти уроки низкий поклон им.

Низкий поклон и руководителям города, нашедшим за своими тугими, как морской узел, заботами возможность обогреть и осветить театральные залы, не дать пылиться декорациям и реквизиту. А пуще всего за то, что уберегли людей, имена которых составляют славу русского искусства.

...Вот какие мысли навеяло застолье в тот вечер, когда мы провожали на отдых своего предрика, человека, завоевавшего нашу любовь и наше уважение тем, что с честью прошел через трудности и решения сложных проблем, не осел под их тяжестью, не скурвился, не юлил, шел напрямик и когда под порошей оказывался вдруг скользкий лед. Не спотыкался.

- Трудности и проблемы - вечные спутники жизни. Не будь их, вряд ли, думаю, солдаты были бы солдатами, ориентирующимися в атаке на вражеские доты, а не на спины бегущих впереди, - говорил Иван Мучной.

Где вы, мальчишки и девчонки, с материнской заботой сбереженные Родиной в надежде на то, что вы залечите ее раны, утрете слезы и утешите пострадавших от разгула вандализма и жестокости? Мы входили в жизнь вместе с ребятами на пару-тройку лет старше нас. Уже после фронта вместе с нами они «досиживали» свое на студенческой скамье, вместе с нами приходили по комсомольским путевкам на стройки, ехали на целину, штурмовали северные широты.

Откликнись, мой друг, мой сверстник!

1969-2001 гг.

Вам было интересно?
Подпишитесь на наш канал в Яндекс. Дзен. Все самые интересные новости отобраны там.
Подписаться на Дзен

Новости

Больше новостей

Новости районных СМИ

Новости районов

Больше новостей

Новости партнеров

Больше новостей

Самое читаемое: