К 110-летию Новосибирска
|
| Базарная площадь, 20-е годы |
Когда-то мне не нужно было называть улицу и номер дома при знакомстве. Достаточно было сказать, что живу я в двухэтажном доме напротив входа в сад имени Сталина (до войны), а потом против входа в Центральный парк, как стали называть этот сад после войны.
В ответ всегда слышала: «Да, я хорошо знаю этот дом!»
...С конца 2002 года мне в Академгородок со всех концов города начали названивать школьные товарищи, друзья по пединституту, родные и знакомые, старожилы города:
- Уже снесли крышу вашего дома!
- С твоих окон сняли наличники!
- Бревна все пронумеровали, возможно, его перенесут в другое место! Хорошо бы!
- Разобрали по бревнам ваш дом!
- Во дворе забивают сваи...
Это конец. Эти звонки мне как по сердцу ножом.
И сквозь грохот забиваемых свай во дворе бывшего дома я ясно слышу церковный звон колокольни давно не существующей кладбищенской церквушки, прощальный колокольный звон.
Прощай наш старый добрый дом!
***
До сих пор не знаю, как появилась семья моего деда в Новониколаевске. Семья с редкой фамилией Канцеровы. Бежали Канцеровы с берегов Оки до берегов Оби от Колчака или пришли с Колчаком?
Бежали так, что бросили свой дом, имущество, все, что было нажито за долгие годы, и стали настоящими пролетариями, которых вожди настойчиво призывали объединяться.
Мой дед (по линии отца) - Канцеров Петр Яковлевич и бабушка - Канцерова Екатерина Яковлевна долго в Новониколаевске не прожили. В 20-м году их обоих уже не было (дед умер от тифа, бабушка от рака), и похоронили их на кладбище, где сейчас расположен Центральный парк, на земле которого веселятся и танцуют тысячи новосибирцев, где в свое время отплясывала на танцевальной площадке и я со своими сверстниками. А в доме напротив стала жить семья Канцеровых-младших, семья моего отца. Но это произошло не сразу, а после того, когда мой отец женился на племяннице Иннокентия Григорьевича Истомина, семья которого жила в доме на Ядринцевской со дня основания жилищно-кооперативного товарищества «Просвещенец», одного из первых кооперативов Новониколаевска.
Мне бы хотелось поподробнее рассказать о доме, в который приехала мама, и о кооперативе (ЖЭКТ) «Просвещенец». Мне известно, что первые кооперативы создавались в Новониколаевске еще до революции.
Когда был создан «Просвещенец», точно не знаю. К этому жилищному кооперативу относились несколько домов в Новосибирске, расположенных по улицам Урицкого, Чаплыгина, Ядринцевской. Некоторые из них выстроены, видимо, по типовым проектам, так как их фасад был одинаков и все они были двухэтажными и деревянными.
Пайщиками кооператива состояли в основном представители интеллигенции города. Основу их составляли учителя и врачи Новосибирска. До войны при кооперативе имелось подсобное хозяйство, куда ездили со своими семьями жители домов. Они обрабатывали землю, сажали там овощи, разводили землянику - «викторию».
Как во сне я помню эти поездки, так как я была совсем маленькая. Но мне хорошо запомнились ведра с крупной спелой викторией, которую собирали все вместе, а потом поровну делили и складывали в корзинки. Дети ели ягоду прямо с грядки. Помню, что на заимке (так называли это подсобное хозяйство) царила атмосфера дружелюбия, сплоченности и веселья.
В двухэтажном доме было восемь квартир, но нумерация квартир продолжалась и в находящихся во дворе флигелях, в каждом из которых было по две квартиры (дом на две половины с отдельными входами). Каждому хозяину квартиры во дворе принадлежали: сарай, погреб (под крышей, со льдом) и туалет. Сараи были забиты доверху дровами и углем. Иногда за зиму сгорало 5 тонн угля!
В восьмиквартирном доме каждый имел большую кладовку с полками до потолка. В кухне была выложена у всех русская печка, отдельно плита с чугунным баком для подогрева воды и духовкой. На печи (вверху) можно было спать, когда стояли сильные морозы, а можно было спать и на полатях. В комнатах стояла «голландка», она отапливалась из большой комнаты и выходила двумя сторонами в маленькую. Приятно было к ней прислоняться зимой.
Водопровода, конечно, не было. Воду привозил зимой и летом водовоз в большой бочке, зимой бочка была обледенелой, замерзал кран, из которого текла вода, и его разогревали, поливая из ковша кипятком. Помню, иногда с коромыслом родители ходили в какой-то соседский двор, в котором имелся колодец.
Во дворе самыми уважаемыми людьми были водовоз (потому что без воды и ни туды, и ни сюды!) и дворничиха. Дворничиха следила за порядком во дворе и разгребала снег, приговаривая: «Я убираю, а снег все сере и сере». Приходила в любую из квартир, ее поили горячим чаем. Не помню точно, в каком году дом был электрифицирован, и в каждой комнате разрешалось иметь одну лампочку. (Кстати, о качестве электролампочек тех лет: они горели по несколько лет, их засиживали мухи, а они не перегорали!) До этого квартиры освещались керосиновыми лампами и свечками.
А в тридцатые годы в каждой квартире появилась холодная вода и теплые туалеты, устроенные в кухне. Дом стал, как бы сказали теперь, элитным! Да он и до этого считался таким. Высокие потолки (3 метра), большие окна, двери, вырубленные из целых досок, красивые медные ручки (их мы чистили зубным порошком до блеска!), комнаты и кухня, расположенные так, что по ним можно было бегать по кругу (что и делали мои дети), а можно, закрыв одну дверь, сделать их изолированными.
Чердак использовался жильцами дома и зимой и летом для просушивания белья. Для нас, детей, поход на чердак был радостным и романтичным. Попасть туда без родителей было невозможно. Толстая деревянная дверь закрывалась на огромный замок. Ключи от чердака хранились у домкома (человека, отвечающего за порядок в доме). Пока родители развешивали белье (за каждой квартирой была закреплена своя веревка), мы, подставив ящики, любовались картиной, которая открывалась перед нами из «фонариков», которых на крыше было четыре и обращены они были на все стороны света.
Из северного «фонарика» открывалась перспектива прекрасного парка, улицы Мичурина, по которой вскоре стал бегать трамвай, весело звеня и раскачиваясь. И было видно далеко-далеко с нашей «смотровой площадки», как навстречу ему катится красное чудо нашего детства. Там, где садилось солнце и освещало закатным сиянием крыши одноэтажных домов нескольких улиц и улочек, видно было красное здание банка, а значит, площадь и кусочек Красного проспекта. А на углу Ядринцевской и главной улицы города, сначала приютился красивый каменной кладки домик, на крыше которого иногда выбрасывали белый флаг с красным солнцем посередине, а позднее появилось замечательное здание «Аэрофлот». Здесь почти все было красное, а значит - прекрасное.
Особенно любили мы смотреть из восточного «фонарика». Отсюда как на ладони были видны соседние домики, а особенно их дворы, а в этих дворах было много интересного. В соседнем дворе в крошечной хибарке жили китайцы, и можно было видеть, как они выходят из дверей в своих черных халатах, с тонкими косичками на голове. Они что-то выращивали в малюсеньком огороде у домика, но снимали большой урожай с него.
Китайцы были женаты на русских женщинах. Всех своих жен называли Марусями, хотя мы знали, что у этих женщин совсем другие имена. Я пишу «всех», потому что эти жены периодически сбегали от них в неизвестном направлении и заменялись новыми. «Маруси» ходили в роскошных китайских халатах, на которых были вышиты диковинные птицы и цветы, а подпоясаны они были широким шелковым шарфом. На голове что-то непонятное, но не платок.
Обычно они сидели на маленькой скамеечке. Мы знали, что китайские жены по дому и огороду ничего не делали, за них все делали их мужья. Люди утверждали, что «Маруси» сбегали от такой райской жизни, потому что китайцы заковывали их ноги в деревянные колодки, чтобы они не росли и оставались всегда маленькими.
Еще помню, что ребятишки с нашего двора, и я с ними, залезали на забор и дразнили китайцев: «Ходя, соли надо? Русской свободы надо?!» Не знаю, кто нас этому научил, но эта фраза приводила в ярость и китайцев, и их «китайских» жен.
Не любили мы смотреть только в южную сторону. Там находились тюрьма и «желтый дом». Сквозь тюремные решетки иногда выглядывали серые лица заключенных, они что-то кричали проходящим мимо них людям или кормили голубей, которые, кружась, садились на их ладони. Рядом стояло каменное здание, где находилась тюремная контора и жили семьи «тюремщиков», а мы, дети, считали их плохими людьми, хотя охотно общались с их детьми и бегали в этот дом.
«Желтый дом» (сейчас бы сказали просто - психушка) «сошел с ума» не с момента его постройки, его в желтый цвет перекрасили позднее. Там стоял и «Белый дом», деревянный и не совсем обычной архитектуры, он был покрашен белой краской, поэтому мы и называли его так. В этом доме появлялось на свет новое поколение новониколаевцев. Первый родильный дом!
Вот здесь в 1923 году в семье Канцеровых появилось на свет крошечное существо, названное в честь двух бабушек Екатерин - Катенькой. В «Белом доме» начали рождаться коренные новосибирцы.
Когда город Новосибирск будет отмечать свой очередной юбилей, то жители всех домов ЖЭКТа «Просвещенец» с благодарностью и любовью должны вспомнить имя архитектора-проектировщика нашего дома, а возможно, и остальных домов кооператива - Евгения Васильевича Ермакова. Он все до мелочей предусмотрел для жителей суровой Сибири: от русской печи до подпола и ледника для хранения продуктов в летнее время года.
Светлая, добрая память о тебе, Евгений Васильевич, останется навсегда у жителей и современного Новосибирска, где живут наши внуки и правнуки, сделавшие свои первые шаги в твоем доме, в нашем доме!
