«О тех, кто курит, пьет и матерится»

назывался один из фильмов фестиваля неигрового кино «Встречи в Сибири-2004»

Мария Халина

Владимир Эйснер посвятил свой фильм людям, делающим сибирское документальное кино, — супругам Халиным. На самом деле герои в фильме не матерятся, хотя Мария Халина и считает, что в ее тяжкой режиссерской работе ненормативная лексика (в легком ее варианте), в принципе, допустима. Вообще, главные герои — Мария Халина и ее муж оператор Валерий Халин — в фильме меньше всего похожи на представителей «творческих профессий». Скорее уж это приземленная богема. Герои не ведут умных разговоров об искусстве и пьют (водку, естественно) просто и без затей. В общем, сермяжная правда жизни, чуть скрашиваемая жизнерадостными кадрами советской кинохроники. Общее впечатление, честно говоря, тяжеловатое. Трудно различить, где, собственно, кончается сермяжная правда и начинается искусство. А может, в современной документалистике это не так уж и нужно?

Фильм самой Марии Халиной «Командировка к маме», тоже показанный в последний день фестиваля, как будто продолжает работу Эйснера. Получилась такая двухсерийная кинолента, где 2-я серия начинается с того момента, на котором закончилась первая — на поездке главной героини в деревню, к маме.

«Командировка к маме» — очень личный рассказ о матери режиссера, женщине с нелегкой судьбой и независимым характером. Седая, загорелая, с ласковыми глазами, она сама управляется по хозяйству — рубит дрова, кладет печь. И больше всего эта 85-летняя женщина (бывший журналист) ценит свою свободу. По словам Марии Викторовны, она была просто обязана сделать этот фильм.

Мария Халина 20 лет отработала на ГТРК и столько же на студии Западно-Сибирской кинохроники. Дважды ее фильмы были призерами международных фестивалей, но, как невесело шутит режиссер Халина, единственное звание, какого ее удостоили, — это инвалид первой группы. Несмотря на многолетнюю болезнь и очень плохое зрение, она продолжает снимать фильмы с помощью своего мужа-оператора.

— Ваши фильмы, по сути, снятые куски жизни, не прикрашенные, не обработанные. Такое впечатление, что грани между искусством и жизнью в них не существует.

— Это кажущееся впечатление. Отбор материала всегда необходим. Если показывать «чистую» жизнь, это будет уже не кино, а газета. Чтобы рассказать о чьей-то жизни в рамках 25-минутного фильма, иногда приходится работать несколько месяцев. Порой в процессе работы отказываешься от внешне эффектных кадров ради, казалось бы, второстепенных, но, как выясняется, куда более важных.

— Трудно сегодня снимать неигровые фильмы?

— Да. Мне отчасти легче, за счет монтажа, который я делаю сама, люблю монтировать. Но съемки, поездки даются нелегко. Я в последнее время делаю кино практически на свои деньги. Это получается только за счет очень жесткой экономии. Мы с мужем уже пять лет отказываем себе во всем — в одежде, обуви.

— Дорого снимать документальное кино?

— Все зависит от материала. Иногда требуется скрупулезная подготовка, съемки скрытой камерой, наблюдения неделями. Все это обходится недешево. А можно приехать на какую-нибудь свадьбу или драку, и фильм почти готов. Тогда расходы минимальные.

— Вы в детстве хотели быть режиссером?

— Мое военное детство было очень бедным. Без книг, без музыки, с больным отцом, который был разведчиком на войне и пришел домой совершенно больным. Ничего светлого, какая-нибудь ромашка, стеколко, найденное на огороде, мне были за счастье. И в этой жутчайшей нищете я почему-то хотела танцевать, играть. Мы, ребятишки, разыгрывали на крыльце примитивнейшие спектакли с жуткими текстами. Много мне давала и природа — река, лес. Все это как-то напитывало.

После 10-летки я сама пришла на телевидение, зашла и обомлела. Космический какой-то зал, лампочки, как звезды где-то в поднебесье. Я сразу полюбила все это навеки. На телевидении у меня было все — дружба, любовь… Мой муж, кстати, впервые увидел нашего сына тоже на экране, в роддоме сняли.

— Кем вы начали работать на телевидении?

— Девочкой на побегушках — помрежкой. Тогда вместо видеоряда мы показывали просто фотографии, переводили их с одной камеры на другую. Искали эти картинки в журналах, книгах. Потом появилось «узкое» кино, видеозапись. Я так усердно помогала режиссеру, пыталась его во всем заменить. А когда мне, наконец, доверили самостоятельную съемку, я уже вытворяла все, что хотела. Двух камер с картинками было мало, и я включала три киноканала одновременно, а однажды выгнала пэтээсные автобусы на полигон за Академгородком, и мы разыграли рассказ сибирского писателя Сапожникова «Башмачки».

Играл в нем популярный ныне Владлен Бирюков. Это был наш первый видеофильм. Потом по пьесе Замиры Ибрагимовой я сделала видеофильм, посвященный сказочным картинам Грицюка. В общем, лезла всегда вперед, кидалась как в омут с головой. Но, к счастью, вокруг было столько единомышленников… Уходя через 20 лет с телевидения, я была уже готовым сценаристом и режиссером.

— Вы никогда не комплексовали по поводу своей совсем не богемной внешности?

— Я была очень интересной девочкой до 18 лет, хорошо танцевала, знала, что нравлюсь, но судьба распорядилась так, что я попала в автокатастрофу. С тех пор у меня нарушился обмен веществ, начала полнеть, появился диабет. И эта некая ущербность наложила отпечаток на всю жизнь. Но кто знает, может, это и к лучшему. Из хорошенькой и всеми любимой, наверное, ничего бы и не вышло, а так я должна была постоянно доказывать, что чего-то стою. Мне вот так было надо, чтобы меня ценили, уважали, выделяли!

— Судя по вашему фильму, вы многое взяли от своей мамы?

— Ну она у меня жутко работоспособная. С мужем отношения не складывались, и она посвятила себя работе. Я, естественно, брала с нее пример. Еще с детского сада носила с собой блокноты, карандаши.

— Вы человек внутренне свободный, как ваше творчество вписывалось в советские реалии?

— Знаете, мы были настолько заражены своей работой, горели ею, что нам этого хватало выше крыши, и все остальные дела были чужды. Бывало, я возмущалась чем-то и хотела написать письмо в защиту очередного диссидента, но муж замечал, что этому либо нужно посвятить всю жизнь, либо вообще не рыпаться. Что ты можешь? Только на кухне поболтать. Нас как-то Бог уберег от всего диссидентского. Мы делали литературно-драматические, детские передачи. На большее и времени не было. Я как-то сделала спектакль про Андерсена, и на планерке прилетевший из Москвы очень партийный деятель, из ЦК, заявил, что наш спектакль больше ратует за советскую власть, чем две-три недели партийных передач.

— У вас не было проблем с партийными идеологами?

— Были иногда. Поставили раз спектакль по Дудинцеву «Новогодняя сказка», а обкомовская комиссия его зарубила. Моя мама, кстати, тоже как-то участвовала в такой комиссии. У нас был список запрещенных поэтов и музыкантов. Но мы выкручивались, в своем поэтическом театре читали стихи Пастернака, Цветаевой без указания авторов.

— На ваш взгляд, какое время сейчас переживает наше документальное кино — расцвета, упадка?

— Это кино сегодня неоднородно. Когда-то режиссеры делали игровые фильмы для своего удовольствия. Сейчас на волне того, что творится в России, начали снимать правду о Чечне, беженцах. Многие делают это искренне, а кое-кто и спекулирует на теме. Снимет такой вот режиссер голодного ребенка и уйдет, не думая о том, что надо бы все свои карманы вывернуть, да накормить пацана.

— А вы сами не хотели бы снять фильм о Чечне, Беслане?

— Конечно, меня волнуют все эти темы. Я лежала в больнице, когда начались события в Беслане. У меня приемник буквально рассыпался, так я все провода держала рукой, боялась пропустить сообщения из Беслана. Но сама я в горячие точки ехать не могу. И не на что, и здоровья нет. И вообще, это не для меня. Я, честно говоря, трусиха.

— Странно, вы кажетесь бесстрашной.

— А что остается делать? Жизнь такая.

— В фильме Эйснера вы говорите, что Мария в переводе значит «горькая», и жизнь значит у нее соответствующая?

— Наверное. Мама хотела назвать меня Элеонорой, может, тогда все по-другому было бы, Элеоноры все такие белые, красивые. Но вернулся с фронта отец и отрезал — будет Машкой.

— Все-таки ваша жизнь удалась?

— Конечно, удалась. Если вспомнить, кем я была… Других ребятишек как-то готовят к жизни, а я-то пришла на телевидение совершенно темной девушкой. И только мое упорство и друзья помогли мне стать тем, чем я стала. Валерий Халин, ставший моим мужем, Юра Малашин, удивительный человек, который всех нас воспитывал.

— В фильме вы говорите, что хотели бы безболезненно умереть, это правда?

— Да этого все хотят, все просят, но не каждому Бог это дает. Когда я начала слепнуть, то просто мечтала о том, как быстрее уйти. Все ведь было. Навлюблялась, наработалась, с внуками наигралась. Что еще нужно? Лежать в койке? Но болезнь отступала, и появлялась какая-то надежда. И потом, я хоть и неверующая, но с большим уважением отношусь к истинной вере. Мне говорили, что самоубийство — большой грех. Но все же я хочу красиво и быстро умереть. И если будет сильно плохо… Пусть Бог меня простит.

— Фильмы больше не хотите снимать?

— Конечно, хочу. Я и сейчас снимаю фильм под рабочим названием «Тамбовский волк». Это о людях, которых считают дураками, потому что на самом деле они святые. И когда такой святой в озверелой толпе пытается воззвать к хорошему, ему говорят: пошел отсюда. И он уходит, совершенно не понимая, что же творится на свете? Вот про это.