Окончание. Начало в «ВН» от 28 27, 30 июня 2006 г.
В этот период жизни я был постоянно озабочен состоянием своего голоса. Приходилось много петь. В консерватории, уроки по специальности, камерный класс, в театре уроки, репетиции, спектакли. Тем не менее назначение на партию Германа в опере Чайковского «Пиковая дама» меня окрылило. Как же, такое доверие… Я тогда ещё не знал, на что себя обрекаю. Не всё ещё получалось вокально. Партию я учил и в классе с педагогом, и в театре с концертмейстером. В финале первого акта не получалась «си». Я помню, как Александр Павлович раз за разом брал эту ноту, а я не мог повторить. Как-то, разозлившись на себя, я его передразнил, как бы в шутку, и легко спел это злополучное «си». Понятно, что спеть одну ноту — это далеко не вся партия, считавшаяся одной из самых трудных в вокальной литературе. От певца требуется умение распределить свои силы на всю оперу. По-моему, у Левика в «Записках оперного певца» я прочитал, что чистого пения у Германа пятьдесят минут, это одна из самых продолжительных партий для тенора. Спеть от начала до конца — это ещё не всё. Каждый раз, проходя партию, необходимо включиться эмоционально. Сегодня, говоря о Германе, я могу сказать, что эта партия на всю жизнь. В ней постоянно можно находить новые нюансы, помогающие раскрыть «второе дно». Готовя любой оперный или балетный спектакль, готовят два или три состава основных исполнителей. Случилось так, что я остался один на все составы. С одной стороны, это льстило моему самолюбию, а с другой — моего голоса на всех не хватало. Я уставал, и эта усталость накапливалась. К прогонам я подошёл почти без голоса, но скоро премьера, и отступать некуда. Спев премьеру, я заработал кровоизлияние, а затем отслойку на связке. Для меня это был удар. Мне казалось, что встал вопрос о профессии. Меня прооперировал врач-фониатр Понтюхин. Это был первоклассный врач, много практиковавший за рубежом. Он посмеялся над моими опасениями остаться без голоса. И действительно, всё обошлось благополучно. Я получил бесплатную путёвку в Крым и полностью восстановил голос. С тех пор я всегда помнил о своей уязвимости. Был 1964 год, я был на четвертом курсе. Это принесло массу неприятностей моим педагогам и художественным руководителям спектакля. На Российском вокальном методическом совете Н. Д. Шпиллер привела пример, как непозволительно использование молодых певцов в столь сложном репертуаре. Хорошо, что она не знала о последствиях этого использования.
Как ни трудно далась мне «Пиковая дама», но опыт, приобретённый на её постановке, трудно переоценить. Во-первых, это работа с такими мастерами, как М. А. Бухбиндер, Э. Е. Пасынков. Перед нами стояла задача скупыми мизансценами добиться максимальной выразительности. Шёл тщательный отбор движений, Эмиль Евгеньевич пытался очистить оперу от многолетних штампов, Михаил Александрович добивался максимальной музыкальной выразительности. Черно-белый цвет сценографии художника Дорера подчёркивал аскетичность постановки «Пиковой дамы». Спектакль вызвал бурное обсуждение общественности. Появился ряд публикаций за и против спектакля. Обком партии не прошёл мимо этого события. В один из дней собрались сторонники и противники спектакля, чтобы решить, в конце концов, «что такое хорошо и что такое плохо». Я не буду разбирать это обсуждение, сегодня на фоне наших современных спектаклей это обсуждение просто «детский сад». Главное, что в конце всех разговоров меня приглашают пройти к первому секретарю обкома партии. Все знали, что Фёдор Степанович Горячев любил оперу, разбирался в вокале, и не без робости я шёл на эту встречу. Фёдор Степанович положил мне руку на плечо и сказал: «Всё будет хорошо, мы тебя в обиду не дадим». При этой встрече присутствовало несколько приближённых людей, но вскоре все знали, что я отмечен «самим первым». Я не придал значения этой фразе, но гораздо позже я оценил её и с уважением стал относиться к Ф.С. Горячеву. Как-то, много позже, Фёдор Степанович признался, что занимался пением, учась в церковно-приходской школе вместе с Г. Нэлепом. Георгий Нэлеп! Это же мой кумир! Когда-то давно, ещё в Абакане, я услышал по радио ариозо Канио в его исполнении и был потрясён, его голос много дней звучал в моей голове. И вот теперь передо мной человек, знакомый с самим Нэлепом. Не только знаком, но и заходит к нему в гости, когда бывает в Москве… Как-то, услышав моё пение, мой друг Слава Гарин, он был драматическим актёром, сказал, что мой голос похож на «нэлеповский», чем пролил бальзам на мою душу. Возможно, Фёдор Степанович тоже заметил похожесть, чем я и расположил его к себе. Фёдор Степанович довольно часто приходил в оперу. Особенно часто он бывал на «Русалке» Даргомыжского. Всегда для него в первом ряду держалось два кресла. Иногда он слушал весь спектакль, иногда только какие-то сцены. Он всегда был на премьере, если позволяло время, но главное, вместе с ним просвещался и весь аппарат чиновников, вынужденных слушать оперу. Однажды он поднялся в репетиционный зал, шла репетиция — я не помню чего. Завязался разговор о пении, он даже спел какую-то фразу, я помню, что это не уронило его авторитета как знатока вокала.
Совершенствуя себя как певца-актёра в театре, я с моими новыми друзьями, Владимиром Ивановым и Альбином Морозовым, познавал азы «охотничьего» мастерства. У моих друзей был большой опыт путешествий с ружьём и удочкой по сибирским просторам. Своего транспорта у нас не было, обычно мы пользовались услугами железной дороги или автобусами, при этом мечтали о своём транспорте. Несколько позже наши мечты сбылись, но об этом позже. Эти поездки давали мне не только опыт туриста, но главное — знания о театре, его истории, которые я нигде не смог бы услышать или прочитать. Дело в том, что и Морозов, и Иванов выросли в нашем театре.
В. Иванов обладал прекрасным музыкальным слухом и памятью, и памятью не только музыкальной. Это была «ходячая энциклопедия», так в шутку называли его друзья. В детстве он прочитывал учебники школьной программы летом, а зимой уже не носил их в школу. Он знал на память почти весь оперный репертуар и мог его спеть. Он прекрасно владел карандашом и вообще хорошо рисовал. В нашем театре шёл ряд спектаклей, художником которых был Владимир Николаевич. Такие, как «Мадам Баттерфляй», «Сельская честь«, «Терем-Теремок», «Мальчиш Кибальчиш». Его спектакли шли в оперетте, в «Красном факеле», «Глобусе», он ставил и в других городах. Не имея специального театрального образования, он закончил физкультурный техникум, и его физическим достижением была стойка на руках на «портике» театра оперы и балета. Этим действом он остановил трамвайное движение, собрав внизу толпу любопытных. В театре искали хулигана, но это не простое дело — кого-нибудь или что-нибудь найти в нашем театре. Культура же получила от него гораздо больше. В моё время работы в театре его можно было назвать самым образованным театральным человеком. Он начал свои «университеты» с артиста миманса и выносил хоругви на открытии театра в 1945 году. Затем рабочий сцены, машинист сцены, главный машинист. Для него Эмиль Пасынков придумал должность заместителя заведующего постановочной частью. Позже, когда ушёл из жизни Георгий Янович Рагино, прекрасный человек, знаток театра, строитель нашего театра, Иванов занял его пост. Я помню, что художник «Пиковой дамы» Ф.Ф. Нирод попросил Иванова сделать рабочие чертежи люстр, в третьей картине необходима была перспектива — эти люстры и сегодня прекрасно смотрятся в спектакле. Незаменим был Иванов на зарубежных гастролях. Память позволяла ему быстро освоить счёт и названия сценического оборудования. Уже на первой репетиции он командовал японскими рабочими сцены без переводчика и знал счёт до тысячи, чем немало удивлял как наших, так и японцев. На их восхищённые взгляды и вопросы он отшучивался, при этом явно гордился собой. Официант в одном из кафе в Японии не мог понять, что хотят заказать эти иностранцы, пока Иванов не нарисовал ему сидящую курицу, а затем убегающую от собственного яйца, и наконец сковороду с дымящейся яичницей. Всё это было нарисовано на салфетке, а у курицы был характер. Салфетки стали сувенирами, а Иванову всегда улыбались и делали скидки. Вот такова сила искусства. Не было в театре задач, которые не смог бы разрешить Владимир Николаевич, причём самым рациональным способом. Уже несколько лет нет с нами Иванова, но его «театральную нишу» вряд ли кто-нибудь займет в ближайшие годы.
Самородком можно назвать и Альбина Ивановича Морозова. Он начал с подручного в живописно-декорационном цехе и дорос до прекрасного театрального художника, ставшего заслуженным художником и главным в нашем театре.
Вот с этими-то
людьми и соединил меня театр с первых дней моей работы.
Вообще театр держится на театральных людях. Ты можешь быть прекрасным специалистом, но, увы, не театральным человеком. Тому было много примеров в моей театральной жизни. Вспоминая тот театр, в который я вошёл в 58-м году, чувствую что-то безвозвратно утерянное. Понятно, что это молодость, но было и другое. Мы были, прежде всего, менее меркантильными и жестокими в поисках средств выживания, оттого что были уверены в своём будущем. От народного артиста до рабочего, все знали, что на пенсию жить можно, и тебя никто не выгонит из твоей бесплатно «заработанной» квартиры. По понедельникам мы садились в театральный автобус или грузовик, крытый брезентом, и отправлялись на отдых. Это могла быть лыжная база или рыбалка. Я чаще бывал на рыбалке. Почти о каждой из этих поездок можно было написать довольно забавный рассказ. Чего только стоили наши весенние поездки на рыбалку. Жалко, тогда ещё не было видеокамер. Но и сейчас я вижу, как двадцать мужиков, ухватившись за толстый пеньковый канат, тянут по бездорожью ЗИЛ-130, помогая себе шутками и крепким словом. А чего стоит переход по насту от Ордынской трассы до Берегового… Как-то я взял на такую рыбалку свою сестру Татьяну. Рыбы наловили много, понимая, что нести будет тяжело, выбрали покрупней, а остальную оставили на льду воронам. Утром наст хорошо держал человека, а к вечеру подтаял. Обратный путь в несколько километров казался вечностью. Помимо рыбы приходилось нести валенки с калошами и шубу, в которой сидишь на льду. Шли в резиновых сапогах, иногда проваливаясь по пояс в снег, выползая на наст, думаешь о себе неприличными словами, давая клятву, что это в последний раз. Сидя в автобусе после стакана чаю или чего покрепче, начинаешь думать о себе иначе, а утром на работе уже думаешь о следующем понедельнике. После таких поездок разговоров в театре хватало на неделю, а некоторые поездки, такие как вот эта, с Татьяной, остаются в памяти на всю жизнь.
В театре тех лет был большой творческий коллектив, способный прокормить и защитить своих членов. Наверное, вот эта тоска по коллективу и гложет моё поколение. Ведь у каждого из нас был свой коллектив. Из этих коллективов складывалась наша Страна, которая, как нам казалось, защитит нас в трудную минуту, как мы защищали её. Всё это называлось «чувством патриотизма». Это, на мой взгляд, самая большая заслуга ушедшего Союза. Да, экономически он себя исчерпал. Я не знаю, было ли у него вообще экономическое будущее. Но я хочу, чтобы мои дети и внуки гордились своей Родиной. Сегодня не мне одному стыдно за Россию. Наше «союзное» воспитание, принятое и признанное всем миром, не должно быть забытым у нас. Это понимает каждый член клуба «Зажги свечу».
Объединив самых разных людей идеей нести культуру, знание в молодое поколение, разжигая в нём интерес и любопытство к профессиям, раскрывая горизонты их возможностей, предлагая собственный пример, члены клуба «Зажги свечу» сосуществуют уже семь лет. Внимание, оказанное неравнодушным и талантливым людям периферии, не останется не замеченным обществом и служит примером другим. Общение внутри клуба обогащает и нас самих.
Я вспоминаю удивительного человека, похожего на Деда Мороза, — его таким запомнили наши дети. При встрече с ним они получали в подарок книжку — Роберт Фёдорович Майер. Благодаря его стараниям наш театральный музей пополнился многими экспонатами, привезёнными артистами из разных уголков нашей страны и из разных стран мира. Это он неутомимо после каждого спектакля «приставал» к слушателям и зрителям с просьбой написать отзыв о спектакле или артисте. Сегодня эти отзывы могут дать представление о том театре и тех людях, которые уже стали историей. А сколько людей, которые не попали в отзывы Роберта Фёдоровича! Они и сегодня работают в театре. Легенда нашего театра — Всеволод Яковлевич Овсенёв. Художник-декоратор, который славен не количеством лет, проработанных в театре, хотя и этот срок уникален, а талантом художника, который мог бы составить честь любому театру мира. Театр — это люди, театральные люди. Как жалко, что об этом не всегда помнят руководители.
Вспоминая себя как «везунчика», как иногда меня называли мои коллеги, я вспоминаю один эпизод из моей театральной жизни. Не помню, где я был, но меня срочно требовали в театр. На ноги были подняты все причастные к театру и не только к театру. Меня нашли и, небывалый случай, вызвали к директору, и он меня ждал. Мне предложили срочно оформлять документы для поездки в Италию на стажировку. В кабинете были ещё какие-то люди, как понял из обкома партии, а поиски велись по распоряжению первого секретаря. На меня смотрели как на важную персону, о которой заботится сам Фёдор Степанович! Документы были оформлены, и потянулись долгие дни ожидания. В то время я слышал о том, что из Советского Союза отправляется группа молодых певцов в Италию. Сегодня мы знаем их имена, это В. Атлантов, Е. Нестеренко, А. Соловьяненко, Отделёнов (не помню его имени). Это был красивый баритон, его голос часто звучал по радио, в Италии его учили как тенора — он потерял голос. Я не попал в Италию, наверно, фортуна отвернулась от меня, а жаль!!! Я часто думал об этом эпизоде в моей творческой жизни…
Как мне потом объяснили, в министерстве была разнарядка, сколько актеров и каких национальностей должны поехать в Италию. Поскольку я украинец, то это был перебор. Мне довольно часто хотелось уехать из новосибирского театра, но каждый раз это не получалось. Словно какой-то рок держал меня. Я вспоминаю один удивительный случай из моей детской жизни. Возвращаясь из школы (я учился в четвёртом классе в Минусинске), я остановился поглазеть на пожар. Горел большой двухэтажный дом. Зевак собралось много. За моей спиной стояли женщины говорили о своих делах, при этом несколько раз упомянули город Новосибирск, говоря о нём как о чём-то хорошем. Меня поразило это слово, оно мне показалось каким-то своим, как будто я с ним знаком или чем-то связан. Странно, но услышанное вскользь название часто всплывало в моей детской голове просто так, без всякого повода. Возможно, это слово меня закодировало на всю оставшуюся жизнь? Я вспомнил о нём, когда услышал названия городов при распределении после окончания техникума, и не очень удивился, когда получил назначение в этот город, как будто понимал, что это назначение моё! Стремление учиться, познавать для меня в то время воплощалось в одном слове: Новосибирск! Но настал период, когда я интуитивно почувствовал, что пора идти дальше. Однако не хватило у меня решимости довериться интуиции и пойти дальше: сломав кажущееся благополучие и сменить Новосибирск. Отсюда сегодня в душе неудовлетворённость, но некого винить, что рано я потерял цель, проще сказать: это судьба!
Если посмотреть с другой стороны, то я готов согласиться с теми, кто называл меня «везунчиком». Одно из главных моих везений — это моя Наталья! Правда, получилось со второго захода, но такова доля «везунчика».
Первый брак меня осчастливил рождением дочери Елены. Меня всегда тревожила её судьба «безотцовщины», хотя я пытался не терять её из виду. Сегодня мы дружны. Её дети — Дмитрий и Елизавета, мои внуки — приносят моему сердцу радость, хотя я понимаю, что жить им трудно, и я, к сожалению, мало чем могу помочь. Если Ася Прокопьевна была мне плохой женой, то я рад, что она стала хорошей матерью и бабушкой для самых близких мне людей.
Моя законченная профессиональная деятельность вызывает сегодня у меня в душе массу негативных эмоций. Почему я был такой ленивый? Почему я так плохо распорядился своим творческим потенциалом, и ещё много всяких почему… Но, как говорится, что выросло, то выросло.
Зато одним своим качеством я доволен и сегодня. Я не утратил чувства новизны по отношению к своей жене Наталье. Ведь прошло более тридцати лет нашей совместной жизни, а мне до сих пор не нужно притворяться ни внимательным, ни влюблённым. Господь не лишил меня ни чувств, ни голоса! Если посмотреть с другой стороны, то сохранить это мне было нетрудно. Наталья — человек разносторонне одарённый. Да, помимо внешности, её господь одарил многими талантами. Она прекрасно рисует. Портреты моих и её друзей, нарисованные Натальей, украшают стены их квартир. А песни на «капустных вечерах» балета, да и на всех семейных торжествах! Правда, сегодня наша старшая дочь Оля теснит маму. Натальины кулинарные способности оценил не только я. Экстрасенсорные способности Натальи знают все мои близкие. Не один раз она помогала нашим детям, и не только нашим преодолевать всевозможные недуги. Я не говорю уже про себя!.. Когда она рядом, нам всем хорошо!
Фото из семейного архива Валерия Егудина
