Культурный передоз

В Новосибирске прошёл первый в России книжный фестиваль

В громких литературных именах, читках, встречах, перформансах, кинопоказах и прочих окололитературных мероприятиях, проходивших в ДК им. Октябрьской революции на протяжении трех дней, можно было захлебнуться.

Дмитрий Быков активно общался с поклонниками в кулуарах. Фото Катерины КОСТЫЛЕВОЙ

Марафон в четыре потока: в Малом зале, например, Петр Вайль за чашечкой кофе рассуждает о противостоянии книги и водки (в том смысле, что в русской культуре эти два понятия никогда не противостояли), в это же время в Большом зале (два шага через фойе) — фантасты Геннадий Прашкевич, Михаил Успенский и Леонид Каганов спорят о судьбах российской фантастики. На третьем этаже идет презентация акции «Открытый стих», на первом — кинопоказ, а в буфете в это время многочисленные литераторы вместе со своими читателями поправляют здоровье после вчерашнего или балуются кофейком. В двух шагах, в кукольном театре, в это время идет детская программа — с самим Эдуардом Успенским, но дойти до кукольного невозможно: стоит зайти в «Кобру» — и уже не вырваться. Фестивальный круговорот затягивает и не отпускает.

Душа и сердце фестиваля — его директор Александр Гаврилов

На третий день такой жизни даже кофемашина не выдержала и сломалась, что уж говорить о зрителях, не привыкших к такому культурному изобилию. То, что, на первый взгляд, казалось садизмом по отношению к нашей публике, не привыкшей к такой культурной шоковой терапии, старающейся успеть на все и сразу и доводящей себя до полного изнеможения, мотаясь из зала в зал, на поверку оказалось тайным умыслом организаторов фестиваля. Александр Гаврилов, директор книжного фестиваля и главный редактор «Книжного обозрения», поделился: главное — пробудить жажду, «подсадить» публику на формат фестиваля. И ощущение того, что масса интересного прошла мимо тебя, очень способствует появлению этой самой жажды.

Фестиваль случился как-то «вдруг»: официальная информация о его проведении была обнародована дней за десять, и, кстати, многие строили весьма пессимистичные прогнозы насчет собираемости зрителей: рекламы было мало и появилась она поздно. Но сарафанное радио сработало на пять с плюсом: по информации Александра Гаврилова, если в первый день раскупаемость билетов на платные мероприятия составила всего 30 процентов, то на второй день поднялась до пятидесяти, а в воскресенье составила уже все сто. Причем аншлаг был не только на «звездах» типа Виктора Ерофеева, но и на выступлениях местных, «родных» литераторов — так, на вечере «поэтической сборной Новосибирска» под предводительством Сергея Самойленко народ сидел на столах и подоконниках, стоял и вдоль стен, и в дверях.

На завтраке с Вайлем

Несмотря на обещанные оргкомитетом «новые формы» общения, инерция «встреч с писателями» оказалась сильнее. И «завтраки со звездой», и «литературные разговоры», и прочие попытки новаций упорно стремились к привычному формату: «давайте я лучше что-нибудь почитаю, а потом вы о чем-нибудь спросите«. Тем не менее ощущение того, что книга все-таки штука живая, возникало. В чем немалая заслуга кулуарной круговерти: большинство гостей фестиваля открыто и напрямую, безо всяких церемоний общались со своими почитателями, вселяя в тех чувство сопричастности к литературному процессу.

Чего не хватало — так это собственно книг. Ларек «Топ-книги», угнездившийся в фойе второго этажа, поражал своими скромными размерами и нескромными ценами. Мы-то уже привыкли, а вот, например, на Леонида Каганова произвел неизгладимое впечатление тот факт, что его книги, продающиеся в столице по сто рублей, здесь стоят уже двести шестьдесят.

Но это все, что называется, досадные мелочи. А в целом ожидания организаторов фестиваль оправдал на все сто процентов. А это, кстати, очень важно: наш фестиваль был «пилотным», пробным камнем большого (в перспективе) национального проекта, включающего и грандиозные фестивали, и более скромные «книжные» мероприятия на всей территории России. И от того, как будет оценена его эффективность, многое зависит.

И еще один тонкий момент: деньги на проведение первого Новосибирского книжного фестиваля целиком и полностью выделило Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям. Но, как говорит Александр Гаврилов, на проведение второго фестиваля в Новосибирске такого масштабного финансирования из «центра» ждать не приходится, а всем хотелось бы сделать этот проект ежегодным. Так что теперь все зависит от наших местных властей. И ситуация пока обнадеживает: в субботу на губернаторском приеме заместитель начальника управления культуры Новосибирской области Владимир Миллер пообещал поддержать идею. Пока — неофициально. Но и это уже обнадеживает!

Совет молодым писателям: не «раскручивайтесь»!

Дмитрий Быков — публицист и литературный критик, ведущий программы «Времечко», в последнее время гремит как писатель. С книгой «Борис Пастернак» он стал номинантом премии Стругацких, «Букера», «Большой книги» и других почетных премий. А его последняя книга «ЖД», вышедшая в этом году, стремительно становится бестселлером. Что порождает у его менее успешных коллег вполне закономерный вопрос: а как мне сделать то же самое? Как не затеряться на литературном небосклоне, полном звезд, звездочек и прочих черных дыр? «Да сейчас уже, по сути, никак, раньше надо было», — считает Быков.

— Вся современная русская культура сделана в начале 90-х годов, тогда был период большой вертикальной мобильности, и все люди, которых мы сейчас знаем, кроме бойца невидимого фронта Путина, — они заявили о себе тогда. До сих пор все думают, что Виктор Ерофеев — это писатель, и обратного уже не докажешь, потому как раскрутился. А Анатолий Чубайс — благодетель человечества и прекрасный менеджер, хотя в Москве каждый день прорывает канализацию из-за отсутствия энергии, но он все равно прекрасный менеджер, как было сказано в девяностых. Человеку, который сегодня хочет себя раскрутить, я могу дать один-единственный совет: отойдите от толпы желающих раскрутиться, и, может быть, в этом одиночестве вас кто-нибудь заметит. Как говорил Корней Чуковский, «пишите бескорыстно, за это хорошо платят». Вот это единственный вариант, который я могу предложить. Любой, кто будет себя сейчас раскручивать, упадет в эту бездну, в эту братскую могилу.

Мария Арбатова «завязывает» с театром

«Что, правда, Арбатова приедет?« — такой вопрос, по словам директора фестиваля Александра Гаврилова, задавал буквально каждый третий: эта фигура почему-то казалась всем наиболее невероятной.

Саму Арбатову этот ажиотаж удивлял: у нас она не первый раз, и вообще, связи с Новосибирском у нее прочные: ее первый муж учился в нашем Сибстрине и пел «в каком-то Сибирском хоре», театр «Глобус» ставил по ее пьесе спектакль «Под небом голубым». Тогда Арбатова прожила здесь месяц, о котором вспоминает вроде бы с удовольствием. Но сотрудничать ни с нашими театрами, ни с какими другими не желает категорически:

— Я не хочу больше заниматься пьесами, хотя это то, что я умею в жизни лучше всего (кроме готовки и воспитания детей). Но в то же время отношения с театром меня достали, а отношения с российским театром — особенно. Мне не интересно больше работать для театра, потому что институт театра как посредника очень сильно девальвировал в России. Потому что режиссер, как правило, — идиот, а артист — просто даун, который не может выучить текст. Никогда. Он на пятисотом спектакле все равно говорит, как ему удобней, а не как у тебя написано. Ты выглядишь просто человеком, который не умеет писать по-русски.

Михаил Успенский считает, что научная фантастика умерла

Фантаст, автор великой юмористической трилогии о похождениях Жихаря (студенты гуманитарных факультетов рыдают от смеха над страницами романа «Там, где нас нет») считает фантастику одним из древнейших литературных жанров.

Ее прародитель — эпос и миф, литература факта, по Успенскому, «произросла» из летописей, а реализм по сравнению с ними вообще «новомодное» развлечение. Мы же под фантастикой привыкли понимать исключительно «научную фантастику» эпохи техпрогресса, стремительно вытесняемую так называемым «фэнтези». Хотя сами фантасты убеждены, что разделение на фантастику и фэнтези — искусственное. Вся разница лишь в том, что в одном случае речь идет о бластерах и звездолетах, в другом — о драконах и баронах. И еще вопрос — что ждет нас в будущем?

Михаил Успенский:

— Уже закончились все великие изобретения, ХХ век только развивал и доводил до совершенства то, что было изобретено ранее. Дизель, телефон… Пока шло это доведение до совершенства, научная фантастика существовала. Развивалась связь, информатика… но сейчас компьютер стоит все на том же карбюраторе, который регулирует подачу горючего и которому уже сто лет. Мы впрягаем новую лошадь в старую телегу. И какая сейчас может быть научная фантастика? Уже все понимают, что человечество зашло в тупик, что скоро начнутся кризисы перенаселения, что полетов в космос нет и не будет. Двадцатый век был устремлен вперед, и сейчас мы — как собравшиеся в накопителе пассажиры, которым тесно, у которых кончается вода, и им вдруг объявляют, что не только этого рейса не будет… что вообще ничего не будет и что земля — не аэропорт. Нам уже полезнее читать про то, как жить при новом феодализме, при драконах и баронах, а не прекрасные мечты о полетах.

Всё же: что читать?

Этот вопрос задавали всем без исключения гостям фестиваля

Судя по всему, у современного читателя самая острая проблема — проблема выбора маяков в нынешнем книжном море. Имен, изданий настолько много, что глаза разбегаются: всех не прочтешь, всего не купишь.

А с литературной критикой, по выражению Виктора Ерофеева, «у нас абсолютно критическая ситуация»: критики, вместо того, чтобы делиться впечатлениями о прочитанном,

все подались в культурологи. Поэтому вопрос, который задавался, наверное, всем без исключения гостям фестиваля: что почитать-то посоветуете? Делимся с читателями «ВН» некоторыми рекомендациями.

Тимур Кибиров, поэт и эссеист:

Для меня до сих пор актуальны те поэты, с которыми было связано мое вхождение в литературу. Это Дмитрий Пригов, Лев Рубинштейн, Сергей Гандлевский, Михаил Айзенберг. Если говорить о следующем поколении, то мне чрезвычайно интересны Юрий Гуголев и Андрей Родионов, который здесь присутствует. Всем, кто его еще не читал и не слышал, рекомендую обратить на него внимание, потому что, на мой взгляд, это что-то действительно по-настоящему новое, то, чего в литературе еще не было. Внимательно и пристально слежу за творчеством Веры Павловой, но у меня складывается впечатление, что все-таки она пишет не для меня, а для более нежных существ, к тому же другого пола.

Петр Вайль, живой классик и легенда русской эссеистики.

Автор книг «Гений места», «Карта родины», а также (в соавторстве с А. Генисом) «Родная речь», «Русская кухня в изгнании» и многих других:

— Мне представляется, что скорее в поэзии дело обстоит получше, чем в прозе: появляются новые имена, укрепляется авторитет поэтов старшего поколения. Я назвал бы Сергея Гандлевского, который замечательно пишет и являет поразительный пример поэтического лаконизма, других таких образцов в русской поэзии, наверное, не найти. Он пишет 2–3 стихотворения в год. Так, вообще-то, не бывает, принято считать, что поэзия рождается «из потока»: человек шлепает что-то каждый день, а потом из этого набирается «избранное». А Гандлевский сразу пишет «избранное».

А в прозе на меня продолжает производить впечатление Владимир Сорокин, это, конечно, феномен. С одной стороны, это такая высочайшая литературная техника, что даже страшновато. У него есть книга «Норма», составленная из разных кусков, в частности, там есть фрагмент под названием «Падеж», о раскулачивании. Берусь нахально утверждать, что никто это лучше, страшнее не написал. При этом понимаешь, что человек пишет с холодной душой, на чистой технике. А каких-нибудь писателей-деревенщиков сердце рвется, когда они об этом говорят… а получается гораздо хуже. Где правда? Возникает масса всяких вопросов, но так, как обращается со словом Сорокин, — так не умеет никто.

Сам я все больше и больше читаю non fiction (мемуары, биографии), намного больше, чем беллетристику. Я думаю, это общераспространенная тенденция, и не только в России. Понятно даже почему: в XX веке всяческая идеология потерпела тотальный крах, все мало-мальски интересные идеи вроде коммунизма были испытаны — и провалились. Возникло разочарование в идеологии вообще и, как следствие, — в вымышленных условиях и вымысле в целом. И литература факта сейчас занимает гораздо большее место в культурном обиходе любого человека любой страны. Вышла замечательная биография Бродского, написанная Лосевым, еще сильное впечатление произвела книга Александра Чудакова, автора лучших русских книг о Чехове. Он написал мемуары о своем детстве и юности, которые прошли в Казахстане. Это гораздо более захватывающе, чем любой роман.

Леонид Каганов, писатель-фантаст:

— На конвентах фантастов постоянно составляются различные рейтинги — но они каждый раз получаются разными. Есть такая вещь, как статистика тиража: когда читатель хвалит рублем. Хвалят рублем, например, Сергея Лукьяненко: он вне всяких сомнений и конкуренции. Дальше идут Ник Перумов, Василий Головачев и Вадим Панов. Это самые «топовые» авторы. Лично я читаю мало: просто потому, что делаю это медленно. Но у трех авторов я прочитал все, что они пишут, что выходило, все, что я могу найти в Интернете. Это братья Стругацкие, Лукьяненко и Пелевин.