К сожалению, эти утки становятся лёгкой добычей охотников
Когда из окна электропоезда вижу под мостом в устье Каменки стаю около четырехсот успешно перезимовавших там диких крякв, уже с осени держащихся парами, вспоминаю незатейливую грустную песенку, которую в старые послевоенные времена довольно часто пели всем застольем: «Утки все парами, и с волной волна…»
В отличие от крякв, нетребовательных к выбору кормов, широконоска (а это вид того же, что и кряквы, рода речных уток) в принципе не в состоянии зимовать в наших краях. Основной их корм — взвешенные в поверхностном слое того или иного водоема скопления мелких беспозвоночных, в основном ракообразных: дафний, циклопов, при взмучивании ила еще и остракод. А вся эта живность, называемая гидробиологами зоопланктоном, достаточно теплолюбива. Поэтому осенью широконоски отлетают на юг довольно рано и далеко от наших краев. Заглатывать другие корма клюв широконоски приспособлен слабо.
Свое название эта интересная утка получила благодаря именно непропорционально большому и широкому клюву. В переводе на русский язык ее немецкое название означает: «утка с клювом, похожим на ложку», «лёфельэнте«, одним словом. Весной селезень, которого из-за его приглушенных криков «сок-сон» многие называют еще и соксуном, очень наряден. Голова с темным клювом и ярко-оранжевыми глазами сплошь черная с металлическим отливом. Шея и грудка чисто-белые. Брюшко кирпично-красного цвета, крылья сверху почти синие с зеленым «зеркальцем». Живой букет ярких цветов, иначе и не скажешь. На снимке соксун запечатлен в момент сразу после разъединения влюбленной парочки, когда самка ополаскивается, а он встает на воде столбиком, сначала изогнув шею вниз, затем проводит клювом от воды вверх вдоль туловища и, резко распрямляя шею, издает торжествующий свист, разбрызгивая клювом и перьями воду вокруг.
В период спаривания эти утки слишком доверчивы и, в случае открытия весенней охоты, становятся легкой добычей охотников, поскольку держатся преимущественно на мелких временных водоемах вблизи дорог. Вспоминается нелепое, считаю, высказывание супруги одного известного стрелка по дичи, которое уже несколько раз звучало по новосибирскому радио. Мол, шансы охотника и дичи в природе равны, ибо у него ровно столько же шансов сбить утку в полете, сколько у той избежать ранения дробовым зарядом благодаря промаху. Ведущая передачи даже опешила: «И как только вам не жалко утку?..» А кто-то из моих коллег по этому поводу справедливо заметил: «Шансы были бы действительно равны, будь несчастный селезень с высоты своего полета или на озере в состоянии отстреливаться и разить пулями охотников с тем же успехом, как они его дробью своих ружей». Для гнездящихся широконосок, как и других диких уток, характерен сильный материнский инстинкт. Минувшим летом, например, на одном из островов озера Чаны мне пришлось по просьбе вирусологов в соответствии с полученными на это разрешениями отловить очередную наседку-широконоску, чтобы взять у птицы мазок на вирусоносительство по птичьему гриппу. Так получилось, что вирусологи с емкостью для хранения и транспортировки капсул с пробами в тот день допоздна задержались на другом острове. Бедная уточка в жару несколько часов до их приезда просидела в тесной коробке и была выпущена на свободу после необходимых манипуляций и кольцевания уже почти в полночь. Ошалевшая от перенесенной в неволе встряски, широконоска полетела далеко-далеко, совсем в противоположную от ее гнезда сторону. А в том гнезде находились восемь утят, начавших уже пищать под скорлупой и выклевываться из яиц. Удивительно, что их настолько сбитая с толку и намаявшаяся мамаша в ту ночь все-таки вернулась на гнездо, отогрела едва не погибшее потомство и наутро на виду у нас увела весь выводок обсохших утят на озеро.
