Войны мало не бывает

О Василии Кирьянове можно написать книгу. Но в наших силах — дать лишь несколько штрихов к портрету художника

Василий Кирьянов
Фото Алексея НАДТОЧИЯ

После знакомства с Василием Кирьяновым вспоминается усмешка Сомерсета Моэма: если писатель дожил до 80 лет, его обычно записывают в разряд великих. Так вот именно в этом возрасте Василию Кирьянову совсем не присуща какая-либо поза: не тот он человек. Хотя уж у него-то, если посчитать, в жизни было столько «наворотов», что их хватило бы если не на роту, то на отделение, это уж точно.

Десантник, затем боец стрелковой роты, он сделал «проходку« по нескольким западным странам в конце войны, и у него есть все основания тоже заявлять: «Я пол-Европы покорил…» Война тоже прошлась по его судьбе: упорные затяжные бои в Венгрии, Австрии, а после падения Берлина — еще и в Чехии, потом снова на запад, потом опять на восток… Но вот что странно и даже необычно для будущего художника: тема войны так и не стала доминирующей в его творчестве: кровь, грязь, изматывающие марши — все это в прошлом. И его душа, так уж сложилось, жаждала чего-то светлого, какой становилась и обещала быть надолго новая послевоенная жизнь. Наверное, и поэтому тоже он стал монументалистом.

Вся его судьба, если так можно выразиться, вообще не типична. Детские годы — в глухомани Красноярского края. В школу попал поздно. Но повезло: в Артемовске, райцентре, при Доме культуры была изостудия, там и получил азы художественного образования. Так что, можно сказать, что читать, писать и рисовать Василий научился одновременно.

С началом войны изматывающие работы сначала на рытье (в буквальном смысле слова) канала, потом — на лесоповале. Все время — полуголодные. И когда Василия в ноябре 1943-го, когда ему не исполнилось и 17, призвали на службу, то он испытал даже облегчение: там было сытнее и легче.

Кто и как их воспитывал, вообще не понятно, но на фронт из учебного полка рвались все, в том числе и Василий, у которого еще в 42-м в боях погибли отец и брат. И весь остаток войны он скрывал свои способности к рисованию: боялся стать штабной крысой: на фронт, на фронт!

Войны мало не бывает. Отцу известного нашего земляка-писателя Николая Самохина хватило шести дней, чтобы «сходить на войну». Так сын и назвал свою пронзительную повесть о простом солдате спустя десятилетия. Может хватить и одного дня, одного боя. Василий Кирьянов воевал еще, можно сказать, относительно долго: несколько месяцев.

Студенческая студийная работа

Но после войны пять долгих лет его еще держали в разных частях (молод, здоров и цел) для поддержания порядка на освобожденных территориях Украины и на всякий случай. Он все-таки умудрился закончить вечернюю школу, и потом, снова с опозданием, уже взрослым человеком, мало надеясь на успех, поехал в Ленинград поступать не куда-нибудь, а в художественный институт имени И. Е. Репина. Но сдал почти все экзамены на пятерки (обнаженная натура ему не далась, опыта не было) и успешно закончил академию по классу профессора Мыльникова.

Питерская школа живописи была высшей пробы. Но Василия тянуло к монументализму. К тому же страна остро нуждалась в монументальном искусстве. Строительство городов, грандиозных сооружений, гигантских памятников было актуальным. Требовались художники размаха. И у Кирьянова были для этого все природные данные: от здоровья до воспитанного в крови чувства масштабности. (Кто бывал в отрогах Саян или вообще каких-либо гор, поймет).

Академик Влаиль Казначеев

И после учебы началась его работа снова в Сибири. Хотя первое его панно — дипломная работа «Комсомол в гражданскую войну» — было исполнено еще в ленинградском институте. Но затем уже стремительно развивающийся Новосибирск украшали его крупные работы: панно на фасадах Дома культуры «Строитель», облсовпрофа, водного института… Отдельно, как этапная большая работа — панно на фасадах зданий Сибирского отделения Академии медицинских наук, в частности — Института клинической и экспериментальной медицины. С тех пор он и дружит с академиком Влаилем Казначеевым.

О Василии Кирьянове можно написать книгу. Но в наших силах — дать лишь несколько штрихов к портрету художника.

Один из них — его отношения с властью и партией. Некогда знаменитая в Новосибирске Прасковья Шавалова, будучи еще секретарем Центрального райкома, говорила ему:

— Василий, ты почему в партию не вступаешь?

— Да так как-то вот, Прасковья Павловна… Да и зачем мне это?

— Ты видел, как мужики-директора передо мною гнутся? Будешь членом партии- у тебя возможностей будет в несколько раз больше!

— Да ладно, я уж как-нибудь…

Афганец Юра

А сам чувствовал: ну ни к чему художнику партийность. С нею обязательно будет связана несвобода, зависимость, какая-то обязательность, чего он век страшился. В этом мире всегда идет борьба. Побеждают группы, стаи, если вне их — ты не боец. Но он считал, что не побоялся вручить Родине самое главное в самое трудное для нее время — жизнь. Вернулся домой целым — значит, такова судьба. Миллионы в земле остались. И сейчас он имеет право жить и работать так, как Бог на душу положит. И еще — по совести.

С нею у него все в порядке. Никому за всю жизнь ничего не лизал. Ни перед кем не пресмыкался. Даже когда совсем трудно стало художникам вообще, в начале 90-х. Мрази на белый свет повылазило столько, что он и не ожидал, что ее вообще столько бывает. И каждый с ведром черной краски. И начали изгаляться, кто замалюет больше: ты армию, а я вообще — Победу!

И сейчас, когда по прошествии лет отношение к той великой войне стало меняться, он понимает: процесс самоочищения общества необходим, и народу нужны нравственные оселки, критерии. Так что же, если не та война? Если не та Победа? Остальное было растоптано. Но, глядишь, понимание чистоты и красоты в мир вернется, потому что душа, нравственность — синонимы искусства. Это сейчас новые хозяева жизни пока не понимают, что, кроме стен и заборов современных дворцов, существуют души стен. Еще десятилетие, два, и, глядишь, в России снова появятся свои Медичи или Третьяковы. «Жаль только, жить в эту пору прекрасную…»

Если кто помнит, на Красном проспекте, напротив Дома офицеров, в особняке жил командующий Сибирским округом генерал Хомуло. После перевода прославленного генерала в Москву городские власти как-то уж сговорились с командованием о передаче им особняка. И решили в нем разместить первый в Новосибирске Дворец бракосочетаний. В конкурсе на оформление участвовали несколько известных художников, в том числе и Кирьянов. Его керамическое ленточное панно было одним из украшений залов нового дворца.

Но в художественном мире всегда завистников хватало и других противоречий тоже. Не куда-нибудь, а на имя первого секретаря обкома КПСС Горячева поступило два письма «от трудящихся»: безобразие, антиэстетика и вообще, что попало.

Федор Степанович вызвал художника, но сам все же побывал накануне во дворце.

— Что это у тебя там девки сисястые на стенах босоногие пляшут? У нас давно в деревне народ на машинах ездит!

— Федор Степанович, это же народный мотив…

Горячев видит, что дело не с дураком имеет, поговорили о жизни. Руководитель области любил то неимоверного простака из себя строить, то публично байки травить, но искусство настоящее все-таки понимал и ценил. После беседы пригласил других секретарей, познакомил, а это значит, попросил содействовать.

«Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…»

И так испокон веку: от Грибоедова до Грицюка.

7 мая в Союзе художников у Василия Кирьянова открывается юбилейная персональная выставка. В соседнем зале будет экспозиция его сына Евгения Кирьянова. Явный авангардизм работ сына — тоже штрих к портрету художника. Они очень разные, представители двух поколений русских людей и двух поколений художников. Возможна ли гармония на контрасте? Поживем — увидим.