Виктор Черников

Виктор Черников — шестидесятник. Истый. По возрасту и по духу. Он — представитель того практически уходящего поколения, которое, презрев «грошовый уют», уезжало в тайгу «за туманом и за запахом тайги», ставило палатки и распахивало землю в пыльном зное Кулунды, совершало подводные кругосветки на ракетоносных «Наутилусах», с восторженным вскриком «Поехали!» торило дорогу в космос. Оно, это поколение, рукоплескало бородатым героям Кубы, битком набивалось в залы Политехнического, с замиранием сердца внимая свежим, клокочущим, как родниковые ключи, стихам молодых Е. Евтушенко, А. Вознесенского, Р. Рождественского, Б. Окуджавы. Оно бродило по абсолютно безопасным улицам ночных городов, распевая под гитару песни о Лёньке Королёве или «Если я заболею…». Оно презирало алчбу и накопительство, трусость и малодушие, зато боготворило мужскую дружбу и любовь к женщине: «Вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей!» Но самое главное — оно беззаветно и, пожалуй, не в пример нынешнему поколению, любило свою Родину, и понятие «патриот» для него было не «последним прибежищем негодяев», но самым высшим и самым почётным званием. Не зря, по воспоминаниям, кажется, Павла Поповича, во время «космической гонки» каждый из «звёздного отряда» предлагал себя для осуществления пилотируемого полёта на Луну даже без гарантии возвращения на Землю. И даже то, что поколение это явило великих ренегатов и супергеростратов, безжалостно спаливших Державу, ничуть не умаляет его величия, ибо доля этих ничтожеств незначительна, и ни Божьего Суда, ни суда потомков они не минуют, а история рано или поздно всё расставит по своим местам.

Смыслом же жизни и творчества Виктора Черникова стала разгадка небывалой в истории космической катастрофы — падения Тунгусского метеорита — и участие в КСЭ (комплексной самодеятельной экспедиции). Не единожды скромный сотрудник Вычислительного центра новосибирского Академгородка вместе со своим другом поэтом Геннадием Карпуниным отправлялись в составе экспедиции в таёжную глухомань, дабы прикоснуться к Великой Тайне, дабы найти подтверждение хотя бы одной из множества гипотез некогда случившегося. Многое удалось прояснить, многое сохранить от исчезновения, и, хотя тайна Тунгуски до сей поры не раскрыта, КСЭ дали богатейший материал для познания мироустройства и прогнозирования загадочных явлений его. А кроме того — ярчайшие впечатления, стихи, песни, ощущение Великого Братства и единения с природой. К позитиву следует отнести и карпунинскую «Синильгу» — песню, давно ставшую воистину народной, и всё стихотворно-песенное творчество Виктора Черникова, размещённое в двух его книгах: «Старый шарманщик» и «Свидание с Кимчу».

Иногда на занятиях литобъединения по просьбе собравшихся Виктор берёт гитару. Поёт негромко, хрипловатым голосом о неведомых Чамбе и Хушме, Укагитконе и Муторае и сам, серебристоголовый и огромный, с медным ликом и густыми бровями, кажется пришельцем — инопланетянином, чудесным образом спасшимся и явившим себя из зоны вселенского взрыва. Слушаем, благоговея.

А однажды на праздник (алкоголь в студии не приветствуется) принёс бутылочку красного вина собственного изготовления — «Черниковку». Неведомый рецепт, но вкус удивительный — мягкий, терпкий, с запахом каких-то таёжных трав и ягод.

И вот уже вокруг алого сосудика, как у таёжного костра, живо собралась тесная компания, и снова зазвучали его песни-исповеди, его откровения-стихи:

Много надо ли мне?
Чтоб вставало таёжное утро,
Чтоб шумели берёзы, к воде свои ветки склоня,
Чтоб катилась река, чтоб стоял на краю лесотундры
Непутёвый посёлок, где, может быть, помнят меня.

Он пел, и в одну из минут показалось, будто бы в окне, в прогале серых облаков, из мартовской синевы неба выглянули улыбающиеся молодые лица Гены Карпунина, Саши Кухно, Нинели Созиновой… Шестидесятники!

Руководитель литературного объединения «Молодость»
Евгений Мартышев

Баллада о времени

Бреду ли, плыву ли, лечу,
Лежу ли в траве придорожной,
Но вспомню туман на Кимчу,
И сердце забьётся тревожно.
Там нынче шумит перекат,
И травы в предутренних росах.
Там лоси в тумане трубят,
И утки взлетают на плёсах.
Листвой, облетевшей с берёз,
Да только не жди возвращений,
Куда же, куда унеслось
То время надежд и свершений?
И вот я в осеннем бреду
Споткнусь неуклюже и странно
И тихо в листву упаду,
И больше, как прежде, не встану.
Взовьётся душа в небеси,
Заплачет, как мать-одиночка.
И на бесконечной оси
Появится чёрная точка.
Прохожий, о том не забудь,
В своё продираясь далёко,
Вот здесь он окончил свой путь
Не вовремя и раньше срока.
Навеки порвётся стезя,
И сердце — на две половинки.
Не чокнувшись, выпьют друзья
И те, кто придут на поминки.
А был он такой и сякой,
Не очень удачлив, по слухам.
Теперь ему вечный покой,
Да будет земля ему пухом.
Пройдут над тайгою года,
И всё-таки несправедливо,
Что мне уже не разгадать
Загадку тунгусского дива.
Не плавать таёжной рекой,
Рюкзак не тащить по болотам…
И что там случится с Землёй
За следующим поворотом.
Я слышал, что можно узнать,
Что сбудется с нашей планетой,
Но я не хочу улетать
В пространство со скоростью света.
В бесстыжие плюньте глаза
За эти нелепые штучки,
Мол, можно вернуться назад,
Жениться на прапраправнучке.
О время, замедли свой бег,
Оставь свои козни и казни,
Все эти теории — бред,
Эйнштейн был великий проказник!
Всё будет, как я захочу,
И срок мой вперёд переведен,
Я снова вернусь на Кимчу
К своим комарам и медведям!
На шиверах днищем скребя,
Пройду я таёжной рекою.
Я снова увижу тебя,
Как прежде, ты будешь со мною.
Туда, где белеет туман,
Уйдём мы за синею птицей,
И наш позабытый роман
Начнётся на первой странице.
О время, молю, не спеши,
Зачем ты связать повелело
И юность нетленной души,
И бренность презренного тела?
А время несётся, звеня,
Всё ближе последняя дата…
Куда ж ты уносишь меня,
Четвёртая координата?

Таёжный вальс

А ты позови меня вдаль, позови,
Ещё не окончилось время любви,
Ещё нас поманит таёжный простор,
Ещё не один разведём мы костёр.
Таёжные дали, тревожный рассвет,
Как будто и не было прожитых лет,
Как будто опять мы с тобою вдвоём
Нахоженным лугом вдоль речки бредём.
А я прибегу, приплыву, прилечу
Туда, где шумит перекат на Кимчу,
Туда, где в тумане, стройны и легки,
Выходят олени на берег реки.
Ещё мы пройдем заповедной тропой
За Чамбой-рекой и за Хушмой-рекой.
Ты только меня позови, позови,
Ещё не окончилось время любви.

Лабазник

Какой на сердце праздник,
Когда во всей красе
Вдруг зацветёт лабазник
На Чековской косе.
Июльская природа,
Слепящий небосвод,
И пряный запах мёда
Над озером плывёт.
Целебный чай заварим,
Огонь зажжём в крови,
И снова мы поверим
Надежде и любви.
Поверим снова в праздник
В таёжной полосе,
Когда цветёт лабазник
На Чековской косе!

Е. А.

Когда вечерняя заря
Погасла над тайгой,
Мы коротали у костра
Прощальный вечер свой.
Таёжный чай — наш верный друг —
Допит из котелка,
И тишина была вокруг,
А там внизу — река.
И вот, когда отпились всласть
И накурились всласть,
Гитару женщина взяла,
И песня полилась.
Куда, на суд или на пир,
Нас унесла она?
Она была стара как мир
И, как любовь, юна.
И было что-то в песне той,
И я не мог понять:
Ну почему мотив простой
Так трогает меня?
И рифма в строчках не нова,
Известна наперёд,
Но так расставлены слова,
Что за душу берёт.
А голос твой взлетал, звеня,
И падал с высоты.
Что из того, что не меня
Сегодня любишь ты?
Что из того, что над рекой
Такая благодать.
Что из того, что, боже мой,
Нам завтра улетать.
Куда ж ты, первая струна,
Возносишь в небеса?
И разве в том моя вина,
Что на щеке слеза?
И пусть на этом берегу
Я завершу свой бег,
Благослови, Господь, тайгу
И ныне и вовек!
Звучала песня над рекой
И оборвалась вдруг.
А дым стелился над водой,
И темнота вокруг.
Созвездий северных узор
Закрыли облака.
И было тихо. Лишь костёр
Потрескивал слегка.

Ещё одна песня о кострах

Костра неведомая сила,
Души извечная печаль,
Куда меня ты уносила,
В какую высь, в какую даль?
Как будто в сумрачную просинь,
Иль это так казалось мне,
Взлетали искры между сосен
И исчезали в вышине.
А я подкладывал поленья,
И в одиночестве своём
Я не искал отдохновенья,
А просто думал о былом.
И чередой воспоминанья
Сошлись ко мне издалека.
А в полутьме качалось пламя
От дуновенья ветерка.
Когда-то в юности беспечной
В краю лесов, в краю озёр
Казалось мне, он будет вечно,
У нас с тобой один костёр.
Так что ж бреду на пепелище,
Зачем уголья ворошу?
И словно нищий, словно нищий
Опять прощения прошу.
И в час, когда тоска и холод,
У догоревшего огня
Я слышу твой далёкий голос:
«Прости меня! Прости меня!»
Костра неведомая сила,
Души извечная печаль,
Куда меня ты уносила,
В какую высь, в какую даль?