Перекрёстки судеб: Генерал Василий

Пятьдесят лет назад это было — господи, полвека! — а помню ту фразу, будто только-только отец произнёс её надо мной…

Кадр из фильма «Кукушка»

…Жили мы в Бийске, небольшом тогда городке в Алтайском крае. Городок был небольшой и улица небольшая со старорежимным названием Биржова. Мы, пацаны, думали, что Биржов — это какой-то известный мореплаватель или полярник. По одну ее сторону стоял хлебозавод, в котором можно было купить горячий еще хлеб. А по другую — наш кирпичный двухэтажный дом с большим двором, огороженным забором: железную изгородь держали кирпичные столбы. А следом тянулись деревянные избы с почти деревенскими дворами — сараи, курятники, углярки… Мы чувствовали себя горожанами, а своих сверстников из частного сектора — деревенскими. Хотя и в нашем дворе стоял ряд сараев, которые назывались почему-то дровенниками; дров в них уже давно никто не держал. Может, сами сараи называли дровами? Зато была детская площадка — песочница, качели и турник, сделанные нашими отцами.

Двор убирал Василий. Бывший фронтовик. Контуженный и много пораненный. Шрам на лице тянул вверх правый уголок рта, и нам, мальчишкам, казалось, что Василий всегда усмехается. Летом он всегда носил линялую гимнастерку, такие же галифе и, само-собой, пилотку.

Я ни разу не видел нашего дворника с кем-то разговаривающим. Но немым он не был, потому что, замахиваясь на нас метлой, всегда приговаривал:

— Ну как, шельмцы!

Махаться на нас было за что. Его усмешку мы понимали как постоянное добродушие и пользовались им на всю катушку. Развлечений-то во дворе было немного: куда интереснее было нам дождаться, когда Василий заворачивал за угол дома за какой-нибудь надобностью, и высыпать у крыльца одного из двух подъездов кучку заготовленных щепок или веток.

Дворник был очень обязательным человеком. Он возвращался, натыкался на мусор и снова брался за метлу. Клянусь: мы не хотели ему насолить, нам просто нравилось, как он говорил: «Ну как, щельмцы!» — замахиваясь метлой совсем не в ту сторону, где мы прятались. Может, он и злился, но мы видели только его усмешку. Наверное, и думали поэтому, что ему нравится наша с ним игра.

Наши матери его любили. Да и как его было не любить, если для тех, кто без бабушек-дедушек жил, был он и за бабушек, и за дедушек.

— Василий, мои со школы придут — отдай им ключ, ладно? — просила наша соседка, уходя на работу.

Ему оставляли не только ключи от квартир, но и деньги, чтобы он расплачивался с молочницей: тогда молоко развозили по дворам. Его просили купить хлеба, потому что фирменный — как сказали бы сейчас — хлебозаводской магазин работал до пяти почему-то, и мало кто успевал до его закрытия вернуться с работы. Он был за грузчика, когда Кизловы со второго этажа купили своей Ирке пианино, нам помогал затащить купленный по случаю гардеробный шкаф, Кудрявцевы оставили ему ключи, чтобы он сгрузил в их квартиру стол и шесть стульев… Для кого-то строил сарай, если мужик был на работе, кому-то белил и красил, вставлял стекла в окна и не раз — двор-то небольшой: детская площадка была и футбольным поле заодно.

Отцы его почитали. В праздники он всегда сидел дома. Мой отец заходил к нему с выпивкой и закуской, остальные — тоже. В гости Василий не ходил принципиально. Однажды мать попыталась усадить его за праздничный стол, но он, сославшись на приглашение дальних родственников, ушел со двора вообще. А родственников у него не было никаких — ни дальних, ни близких. С тех пор отцы и стали сами наведываться к нему в праздничные дни.

…А во втором подъезде жил какой-то заслуженный майор, имени и фамилии которого я уже не помню. Жил бобылем. Занимал со своей овчаркой трехкомнатную квартиру на втором этаже.

Где он работал, чем занимался — тоже не знаю. Но, как и Василий, всегда был в военной форме. Не в видавшей виды, конечно, а с иголочки. В День Победы он появлялся во дворе с иконостасом медалей и орденов. Почему-то мы, мальчишки, были уверены, что с Василием они служили вместе. Может быть, потому, что когда майор утром выгуливал своего пса, Василий, уже подметая двор, приставлял метлу к ноге и прикладывал ладонь к пилотке.

Майор едва заметно кивал в ответ, а овчарка уже неслась к дереву. Потом майор уводил ее в квартиру, а Василий убирал за псиной, чтобы дети ненароком не наступили.

Наши отцы тоже надевали в День Победы на пиджаки боевые награды, но их было, конечно, меньше. У Василия была одна медаль — «За отвагу». Майора они поздравляли, только если встретят: специально к нему никто не ходил и к себе не приглашал. Школьники, правда, с цветами приходили, но, по-моему, один раз это всего и было. Родственников, кажется, у него тоже не было. Тетя Надя, почтальон, говорила, что приносит ему только газеты, а писем нет вообще.

— Мыка, — назвала его однажды моя бабушка.

Я тогда подумал, что она обозвала майора, и даже его пожалел. Хотя пацаны его не любили: боялись. Наверное, он был отличным командиром, потому что любой его взгляд стрелял приказом. Впрочем, это могло казаться только нам, детворе.

…Василий умер летом.

— От ран, — сказала мне бабушка.

— А моя сказала: от войны, — доложил мой друг Вовка Ливанов.

Его провожал весь дом. Вовкин отец — дядя Дима — договорился с начальством и приехал на грузовике: он работал на котельном заводе шофером. Остальные — все, кто мог, — отпросились со службы на пару часов. Мы — мелюзга помладше — к гробу не подходили: боялись. Но потом взяли матерей за руку и прошли по всей улице Биржовой. Когда дорога потянулась за город, к кладбищу, бабушки отвели нас домой.

Вечером его поминали. Из квартир на первом этаже вынесли столы. Матери уставили их закусками. Отцы сгоношились насчет спиртного. Каждый пришел со своим стулом. Со следующего утра родители стали приучать нас прятать ключ под коврик, если надо было куда-то уходить. И для молочницы деньги стали оставлять у бабы Раи: пожалуй, только эта девяностолетняя старушка оставалась днем «старшей над детворой» всего двора.

…А через две недели умер майор. Пацаны удивились: не болел, а умер…

— Мыка, — вздохнула моя бабушка, которая не пошла на работу из-за отпуска.

Кроме нее, во дворе были только мы, ребятня. Я помню, как на мое плечо легла рука отца, пришедшего со службы на обед. Тогда он и сказал ту фразу, которую я помню до сих пор.

— Вот так, сынок… Запомни: бывают дворники-генералы и генералы-дворники…

И что тут возразишь? Иной не вылезает с экрана телевизора, сея свое разумное, доброе, вечное, но ему — ни веры, ни уважения. А другой лишний раз внимания к себе не привлечет, и только без него люди понимают, как он был им нужен…