«Эту жизнь не считаю случайной…»

Вспоминая Александра Плитченко

Когда промозглым ноябрем 1997 года в деревянной церквушке в Советском районе (капитальный храм еще не возвели) отпевали Александра Плитченко, в помещение смогли попасть немногие. Большая толпа окружала церковь — проводить поэта в последний путь собрались люди самые разные: коллеги-писатели, художники и артисты, музыканты, чиновники, военные, журналисты, ученые…

В городе его светло…

За свои пятьдесят с небольшим прожитых лет он успел многое: издал 25 своих поэтических сборников, был главным редактором двух издательств («Новосибирское книжное», «Детская литература»), редактором «Сибирских огней», стоял у истоков журнала «Мангазея», был шеф-редактором замечательной детской газеты «Старая мельница» (она до сих пор печатается на страницах нашего «ВН»), основал журнал и издательский дом «Сибирская горница», долгие годы возглавлял новосибирскую писательскую организацию… Каждая из этих сфер деятельности предполагает определенный круг общения. Но дело было не в его должностях и занимаемых постах. Он был очень мощной, крупной, яркой и своеобразной личностью. И подобно весомой планете, притягивал к себе спутники, становясь осью общения…

Он обладал удивительной чертой — был созидателем в самом высоком значении этого слова: умел «заводить жизнь даже на пепелище». В самое смутное, казалось бы, совсем «непоэтическое» время поддерживал творчество молодых — не случайно после его ухода в городе была утверждена литературная премия его имени для юных дарований. В годы своего председательства в писательском Союзе, когда старейшей писательской организации пришлось отстаивать свое право на существование, поддерживал братьев-писателей как мог: продуктами, одеждой или теплой компанией за «рюмкой чаю» в писательском доме. При нем этот дом, даже в самые холодные времена, оставался теплым… Для писателей, которые в те драконовские годы были лишены права работать, печататься и издаваться, это было бесценнейшим даром…

Его помыслы были грандиозны и планы мощны. И при всей этой серьезности он каким-то удивительнейшим образом оставался человеком, не лишенным каких-то мальчишеских, куражливых жестов. В гуманитарно-просветительском клубе «Зажги свечу», у истоков которого он стоял и членом которого был, до сих пор вспоминают беспрецедентное шествие, которое состоялось 7 марта 1997-го. По Красному проспекту от Архитектурной академии по весенним лужам шлепали известные, наделенные властью и обремененные регалиями городские мужи и несли несерьезные транспаранты во славу женщин. Потом они остановились у ступеней к/т Маяковский и начали читать стихи и угощать народ фруктами. Инициатором всего этого «безобразия» был именно Плитченко. Он умел быть неожиданным и непредсказуемым и всегда оставался очень естественен и натурален во всех своих привязанностях и проявлениях чувств…

В больнице, куда Александр Иванович попал в октябре 97-го, он очень спешил. Написал несколько очерков и эссе. Среди написанного в больничной палате в том последнем октябре было и его эссе «В городе моем светло» — объяснение в любви Новосибирску. Пожалуй, самое пронзительное и романтическое из всех, что доводилось читать. Созданное со всей его поэтической вдохновенностью и со всей страстью его натуры. Именно так он относился ко всему, что делал в своей жизни. Он оставил город промытым летним грозовым ливнем, когда листья тополей дышат особенно легко, а «ветер, кажется, унес все ненужное сорванными тучами в дальние дали, к востоку». И его будущий Город представлялся ему небольшой — с ладошку ребенка — областью «полного счастья, покоя и красоты». «Достаточно там быть, и жизнь выстроится идеально…».

«Облака, деревья, травы…»

Александр Плитченко работал в самых разных жанрах — писал стихи и поэмы, повести и пьесы, критические статьи и рецензии, эссе и публицистические материалы, активно переводил с языков народов Сибири… Но главным делом, «главным разговором» его жизни оставалась поэзия. Географически, как признавался поэт, все его стихи были родом из тех мест, где прошло его детство… Село Чумаково Куйбышевского района Новосибирской области, где он родился… Кульча, Ояш, Каргат, поселок Новотырышкино, где в начале пятидесятых на МТС работал его отец Иван Карпович…

«С глубокого детства, когда мне было года два-три, удивительным образом запомнились и со временем ожили яркие картины и ощущения…» — напишет он в автобиографическом очерке, который войдет в книгу «Писатели о себе». В памяти ярко, в деталях запечатлелись события, которые — как удивлялась его мать — он просто не мог помнить по малости лет. Наверное, он был наделен той особой памятью, которой наделяются большие поэты и которая позволяет набраться с детства той щемящей красоты, добра и силы, которые потом становятся оберегом на всю жизнь… Места детства войдут в его поэзию «невысказанностью ржаных полей» и «невыплаканностью золотых рощ», «серыми, словно светящимися стенами амбаров», лопухами, светлой влажной зеленью картофельного поля, «горячей мягкой пылью летней дороги» и травой, «в которой постоянно кто-то ползает, стрекочет, взлетает». Из тех времен в памяти останутся и страшные, деревенские поверья и легенды о «сглазе», о ведьмах, о невидимых всадниках, после которых через день началась война, о женщине, плачущей у двух гробов в Новотырышкинской церкви… А еще он навсегда запомнит Ипподромский базар образца 49-го года. Где он однажды видел «драку пьяных инвалидов» и слышал, «как соседка плачет над мужем-сапожником, которого принесли домой в грязи и крови…».

Однако, несмотря на эту вечно гнущую к земле неустроенность российской жизни, на эту печаль «голодных, тяжелых, «ножевых» послевоенных, о своем полуголодном, босоногом детстве он всегда будет говорить не как о трагедии, а как о драгоценном счастье. Не уставая повторять: «Прекрасно небо. Прекрасны облака, прекрасны дожди, радуги, березы, травы, снега…». Удивляя своей жизнестойкостью и удивительной способностью восстанавливать раз за разом неизбывные институты добра. Малая родина всегда будет в его поэзии средоточием токов, соединяющих небо и землю, миг и вечность, маленькую точку на карте и безбрежный простор Сибири и шире — всей России. На сопряжении этого малого и большого, личного и общечеловеческого и будут рождаться его философские, полные глубинных смыслов стихи…

Его год рождения — 1943-й — отсылает к судьбе целого литературного поколения: прошедшего через послевоенный голод, входившего в большую литературу в эйфорические шестидесятые, создавшего свою поэзию и прозу и пережившего беспощадные девяностые — когда по обыкновению делались попытки сбросить с корабля истории все, что было наработано прежде.

В шестидесятых годах выйдут в свет его первые сборники «Аисты улетают за счастьем», «Облака, деревья, травы»… В 70-е появятся «Четыре белых коня», «Дневник», «Родня». В 80-е -«Земляничный холм», «Родительский дом», «Оклик«. Уже после его ухода в компьютере будет найдена последняя книга его стихов — «Матушка-рожь». Полностью подготовленная к печати.

Его дорога к храму

Поэт в России по обыкновению больше, чем поэт. И общественный темперамент Александра Плитченко не позволял ему оставаться просто стихотворцем. В феврале 1989 года в нашей газете появилась публицистическая статья за его подписью — «Дорога к храму». В ней он обратился со страстным призывом к горожанам о спасении храма Александра Невского. Городская святыня, в помещении которой в советское время «квартировали» самые разные учреждения, находилась тогда на грани гибели. Его «дорога к храму» была долгой и тернистой. Но он прошел ее вместе с другими поборниками этого доброго дела до конца: настаивал, доказывал, боролся, выступал на радио и в газетах, сражался в администрации, поднял на защиту храма творческие союзы города… 25 августа 1989 года собор был возвращен в лоно Церкви…

Его личная дорога к храму тоже была многотрудной… Кому многое дано, с того многое и спросится. И у Плитченко бывали дни отчаяния, особенно в жестокие и безжалостные годы безвременья, когда «в укрепившиеся корни вломилось время с топором». «Его жизнь не была ни ровной, ни гладкой, — писал о нем другой поэт Александр Денисенко, хорошо его чувствовавший и понимавший. — Бывало, он падал и разбивался семь раз на дню, больнее многих из нас, но все семь раз вставал на ноги и снова шел вперед, без ропота принимая любой поворот кормила: кто верует, тот не утонет. Человек, чтобы не утонуть, принимает форму креста, птица, чтобы взлететь, — тоже. Вот и наше спасение — в кресте и вере. Об этом мудрый и пронзительный цикл стихов в Сашиной предсмертной контрольной книге «Матушка-рожь».

Его последняя книга — продолжение его земного разговора. Который он умел вести так задушевно, находя самые верные слова о самом близком и дорогом.

Остается склонить голову перед этой бездонной поэзией, которая после каждого повторного прочтения не теряет, а, напротив, все выше поднимает свои запредельные выси и заставляет все глубже заглядывать в свои глубины… И повторять вслед за Александром Денисенко: «Да будут благословенны все часы, — когда мы склоняемся над его стихами, да хранят они нас, подобно молитве, на всех путях жизни…»