Новый год в старом замке

Интересно, — размышлял я после первого же завтрака в столовой курорта «Озеро Карачи», — бывают ли бывшие оперные певцы? Вот президентов США бывших нет: в истории так и остаются — президент Рузвельт, президент Клинтон… А как назвать Петра Иосифовича? Бывший тенор Оперного театра? А может быть, бывших теноров тоже нет?

Мы познакомились в первый же день очередного «ветеранского» заезда. «Ветеранским» его можно назвать чисто условно. Просто зимой социальные службы имеют большие возможности на приобретение льготных путевок. Что не исключает, впрочем, присутствие в санатории и множества других лиц. В частности, по рекомендации своего русского друга-археолога на этот раз здесь проходил лечение его коллега немецкий ученый. А другие апартаменты занимала некая питерская дама, которая каждое утро появлялась в столовой в новом наряде.

— Смотри-смотри, что вытворяет! — сказал мне Петр Иосифович. — Ставлю бутылку коньяка против вашей, что она по утрам огуречные или клубничные маски смывает!

— Это много лучше, если бы она по утрам пила рассол! — отшутился я.

— Да уж… Я бы этих питерских…

— Чем же они вам не угодили?

Слово за слово, разговорились, и я узнал, что основания для обиды у моего нового приятеля веские. Лет тридцать назад его пригласили, было, петь в Мариинку, тогда театр имени Кирова. Но после удачного дебюта в роли Ленского он по весьма уважительной российской причине не смог петь на другой день снова премьеру, и его отправили обратно в Новосибирск. С тех пор для него Питер — город далеко не русский. Потом к нему, разумеется, снова подкатывались, но ронять свое достоинство он не собирался.

Между тем лечение в санатории, который почему-то старомодно и вкусно по-прежнему именовался курортом, действительно было превосходное. Что грязь, что ванны с плавающими мелкими, едва различимыми глазом рачками, и клизму в известное место слабеющих мужчин… Оставалось только жалеть, что где-то на переломе эпох едва не протянули ножки профсоюзы, которым некогда принадлежал курорт. А новые хозяева — уже представители частного бизнеса — вот-вот обещают начать реставрацию… Но пока даже в разрушающихся стенах умелый медперсонал (профессию не пропьешь!) делал с больными чудеса. Бывало, и костыли люди в палатах забывали, и новую жизнь начинали, а то и вовсе, глядишь, сюда приедет подлечиться человек неустроенный и одинокий, а выпорхнет женихом или невестой.

Питерская дама, кстати, как я позже узнал, сама врач и приезжает сюда раз в каждые два года. Что-то у нее по женской части. Для нее дешевле было бы в Карловы Вары смотаться, но едет в Карачи. Значит, так ей нужно.

Каждый новый день Петр Иосифович озадачивал меня новым известием. После нескольких процедур он наклонился ко мне за столом поближе и сказал:

— Здесь, как в старом английском замке, привидения по ночам бегают…

Когда-то на этих берегах жили сибирские татары. Так вот, хотите — верьте, хотите — нет, но легенды ночами материализуются…

Вот это да! И он рассказал мне, как поздно вечером вышел погулять по коридорам старого громадного корпуса, и мимо него со смехом в татарских шароварах, бусах и браслетах промчалось нечто.

— Такая девушка! — вздохнул бывший Ленский.

В следующий поздний вечер история якобы повторилась. И я стал подумывать о чудодейственной силе озерной рапы, которая, однако, имеет и другую сторону…

Мы с Петром Иосифовичем сидели за одним диетическим столом и могли позволить себе лишь слабенький супчик и паровые котлетки. В смежном ряду обильно питались питерская врачиха с немецким ученым. Оба они так смачно хрустели солеными огурцами и яблоками, со вкусом обгладывали куриные косточки, что нам с тенором, естественно, не очень нравилось.

— Ездят тут всякие, — недовольно бурчал он, ковыряясь в бледном отваренном рисе, — а потом наши природные богатства скупают…

Еще через три дня Петр Иосифович сказал мне, что он познакомился с татарской «княжной», и они в ночном холле ведут разговоры об искусстве.

Приехали, — подумал я. — Интересно, чем этот клинический случай закончится?

Впрочем, на следующее утро «княжна» неожиданно оказалась в столовой за одним столом с питерской дамой и немцем. Как выяснилось, она была здесь с матерью и жила как бы «на два дома», — пояснила официантка. В корпусах детского санатория — больше, с матерью бывала реже. К тому же «княжна» была не то что хроменькая, а сильно припадала на непослушную правую ногу — последствие церебрального паралича. Но хороша была, как заметил тенор, безумно.

И Петр Иосифович с ее появлением все более возбуждался. Неудобно называть его стариком. Да и разве может быть стариком хотя бы и бывший Радамес? Но сосед мой по застолью — как бы нужное слово найти? — поплыл, ошалел, а может, и влюбился…

Почти каждый вечер в санклубе (санаторном клубе — термин не мною придуман) были танцы. И мы туда исправно ходили поглазеть на молодежь, которая не достигла еще нашего возраста. Я щелкал фотоаппаратом, Ленский-Радамес угрюмо через скрещенные на трости руки разглядывал публику. Почти декоративные пышные седые бакенбарды свисали на его ладони.

Но когда стала появляться «княжна», он разительно изменился. Глаза его горели, лоб покрывала испарина, руки тряслись, как на дуэли с Онегиным!

Наконец, в один танцевальный вечер он решился, оставил трость мне и пошел пригласить даму своего сердца!

«Княжна», неразумное дитя, засмеялась и помотала головкой, бусы и браслеты ее тоже насмешливо зазвенели… Скорее всего, она просто не могла танцевать, а, может быть, из-за болезни так и не научилась. Петру Иосифовичу стало плохо, и мне пришлось отвести его домой. Пятьдесят метров по коридорам и лестничным пролетам — это в определенном возрасте тоже нагрузка…

А в его отсутствие случилось вообще нечто сногсшибательное. Немец, относительно молодой и сильный человек, внезапно взял «княжну» на руки и провальсировал с нею несколько мгновений. Мне удалось сфотографировать эту сцену, запечатлеть это поистине прекрасное мгновение. Рано утром я перекачал снимок сначала в компьютер, а потом вывел его на бумагу. И если бы я чуть-чуть подумал, то разве стал бы вывешивать свое «произведение» в холле столовой?

И между тем все начинали готовиться к объявленному новогоднему маскараду…

На другой день внешнего проявления удара не было. Петр Иосифович, не замечая меня, меланхолично глотал ячневую кашку. Его большое выразительное лицо, обрамленное бакенбардами, выражало брезгливое безразличие. В соседнем ряду весело смеялись: видно, там шла какая-то своя игра. Питерская дама внезапно встала и, давясь от смеха, провозгласила предновогоднюю помолвку своей дочери с немцем. Оказывается, они познакомились еще летом на археологических раскопках в Каргатском районе. Надо ли говорить, что всем здравомыслящим людям было понятно, что разворачивается один из шутливых актов праздничного маскарада?

Однако «Ленский» побледнел так, что я испугался. Увы, иногда люди способны на мало поддающиеся объяснению поступки. Когда смех и рукоплескания поутихли, он встал и, опираясь на трость, шагнул в смежный ряд. В его движениях было столько решительности, что я не посмел удержать его. На мгновение он задержался у стола питерской дамы с дочерью, взмахнул своей тростью и ударил ею ученого.

Тот не упал и не закричал. Он как будто бы ждал этого. Спокойно вынул платок, зажал на голове рану и, извинившись, вышел.

Появилась главный врач.

— Надеюсь, вы понимаете? — спросила она Петра Иосифовича.

Я отвел старика в палату и пообещал вечером помочь собраться.

Но этим дело не закончилось. Часов в пять, когда уже по-зимнему рано стемнело, ко мне постучали.

Нелли Михайловна, мама «княжны», попросила меня о помощи: «Вы, кажется, приятели с ним…» Тенор отказался уезжать и не только не стал извиняться, но потребовал сатисфакции…

— На вилках, что ли, будут драться? — не удержался от шутки я.

— Зря вы смеетесь. У старика больное сердце. Я, между прочим, в Ленинград уехала после Новосибирского мединститута. И отлично помню еще того Ленского и Германна, которых пел Петр Иосифович. Вы и представить себе не можете, кем раньше был этот человек! Но вот учудил: оказывается, он привез с собой на новогодний бал театральный костюм и дуэльные пистолеты! И как рассветет, они будут стреляться!

— Да полно вам… Из театрального реквизита человека не убьешь!

— А если это не реквизит? Или если даже реквизит, вы уверены, что однажды пистолеты действительно не выстрелят?

— М-н-да!

Я пошел к врачу и все ей рассказал. Нужно было что-то делать. Удерживать старика силой — нервы, сердце…

— Возьму грех на душу, — решилась она. И пошла поставить Петру Иосифовичу успокаивающий укол. После этого он спал сутки. Врач заметно нервничала и навещала его.

В оное утро тенор появился в столовой. Он был чисто выбрит — бакенбарды исчезли (а они вообще-то были? — засомневался я).

Он твердо подошел к нужному столу и немножко картинно, по-театральному, но благородно, с поклоном извинился и перед дамами, и перед немцем.

Тот встал и пожал ему руку.

На следующий день в полдень я провожал Петра Иосифовича на поезд. Заказали машину и поджидали ее напротив церкви. Из храма вышла служащая и ударила в своеобразный колокол, сооруженный из половины подвешенного газового баллона. Заметив мою ироническую улыбку, Петр Иосифович сказал:

— Зря улыбаетесь: колокол освящен! Понимаете: все, чего коснулось духовное — не только церковное, — имеет смысл! Вы никогда не думали, почему инвалиды, старики, сирые и убогие тянутся к чему-то высокому больше, чем здоровые, полные сил люди? Я об этом задумался впервые, когда был совсем молод и пел юродивого в «Борисе Годунове». Парадокс: материальный мир, а вместе с ним земные радости, сжимаются, как шагреневая кожа, и, наверное, вместо них приходит нечто другое…

На новом железнодорожном вокзале в Озеро-Карачинское мы присели на новенькие металлические стульчики, поставленные в аккуратное каре посреди зала. Пожалели об утраченных массивных желтых скамьях МПС. Здесь, в отличие от санатория, чувствовалось дыхание уже совершенно иной эпохи. В ожидании поезда местные женщины перебирали в больших клетчатых сумках вязаные из козьего пуха шарфы и шали. Это, по-видимому, в отсутствие иного был их каждодневный заработок. Петр Иосифович открутил набалдашник у трости и в полую рукоять прямо из нее налил коньяка. Сначала мне, потом себе.

«Хорошая старая школа!» — подумал я.

В углу мерцала украшенная елка. Через несколько часов в санатории, в этом старом английском замке, будут встречать Новый год.

— А знаете, Петр Иосифович, — сказал я ему на прощание, — я завидую вам.