Новосибирск 1.5 °C

Рука Вронского

26.04.2008 00:00:00

Классическая история о мужчине и женщине на современный лад

В поликлинике на процедуру ФГС (фиброгастроскопия) в этот день с утра было много народу. В очереди я читал четверговую «толстушку» «Вечерки». И когда изучил и отложил газету в сторону, немолодой, моих лет человек, произнес:

— Разрешите?

Я кивнул, и он принялся листать газету с конца. Дошел до моего очерка. Прочел. Какое же авторское сердце не дрогнет?

— Ну и как?

— Вы написали?

От неожиданности я, как говорится, чуть со скамейки не свалился.

— Не удивляйтесь. Я работаю в издательстве. И, наверное, читаю не меньше, а больше вас…

В общем, познакомились. И после довольно неприятной процедуры уже вместе зашли в ближайшее кафе, чтобы, наконец, позавтракать.

— А что если?.. — предложил он.

— Только по пятьдесят и — коньяку, чтобы стресс снять…


— Знаешь, — когда мы перешли на «ты», спросил он, — что мне сейчас врачиха сказала? Она обследовала мне желудок и спросила:

— В каком году оперировали?

В 91-м.

В 11-й больнице?

— Да, было дело.

— Узнаю руку Вронского, — сказала она. — Заштопано аккуратненько, все подтяжки как на лекции у студентов.

— Ты думаешь, хирурги в операционной лекции читают?

— Да что ты… Это она образно! Но суть в том, что она узнала руку Вронского! Подтяжки на желудке, каково? У моего желудка лицо старой дамы! И по нему видно, что здесь прошелся своей рукой Вронский!

 — Ну и что? Известный хирург, я даже знаю, где он сейчас работает!

— Хирург он, говорят, действительно классный, но был период, когда я полагал, что лучше бы он семнадцать лет назад зарезал меня!

И дальше последовала история…


Правильная и даже несколько старомодная манера речи моего нового приятеля выдавала в нем старого книжника. Мне так и видится этот образ технаря-интеллигента с вечным бутербродом и стаканом чая вместо полноценного обеда, с сигаретой и очередной книжкой в руках. Такие, как правило, плохо кончают. В смысле здоровья.

— После известного катаклизма в августе 1991 года, который некоторые склонны считать чуть ли не революцией, в нашей конторе, если ты помнишь, тоже буча была приличная. Желающих поделить бывшее партийное имущество в городе сразу объявилось более чем достаточно. Представь себе, буквально на другой день, как Ельцин с молчаливой подачи Горбачева подписал указ о запрещении КПСС, я был свидетелем, как покойный Арнольд Михайлович давил на зама предоблисполкома отдать Дом политпроса филармонии. В этот же период в госсобственность перешло издательство, и я был одним из кандидатов в директора вновь созданного федерального предприятия. Ну все как положено в те времена: митинги, альтернативное голосование и т.д. Кому-то весь этот ор был манной небесной, а для меня едва не закончился трагически: со сквозной дыркой в желудке я оказался на операционном столе, и — тяп! — две трети моего главного пищеварительного органа после довольно сложной операции исчезли навсегда. И, как ты сейчас понимаешь, человек, который все аккуратненько отрезал и зашил, был Вронский, в то время еще молодой кандидат наук, доцент мединститута.

И осенью 91-го года я лишился жены. Своеобразная, так сказать, плата за жизнь.

Ты не задумывался, почему вообще иногда уходят жены? Мужья — понятно, извечные кобели, которым вдруг иногда померещится нечто неповторимое, и вообще не от мира сего, и они устраивают драматические разрывы, чтобы поменять один натерший шею хомут на другой, посвежее. На деле, конечно, обычная склонность к полигамии, иной аромат партнерши и т.д.

Но вот жены! Что их, бедняг, вынуждает иногда оставлять дом, семью и вытворять черт знает что? Меня, например, с молодости мучила недоступностью для понимания судьба матушки Алексея Толстого: бросить графа, в некотором смысле рисковать собственным будущим и будущим детей и уйти к никому не известному человеку!

Со мной и моей женой было все тоже драматично и одновременно смешно. Операция была тяжелой (но «жить будет», как в анекдоте), к тому же еще до нее, как оказалось, я потерял много крови и дня четыре лежал в реанимации, и жена все это время дежурила в коридоре на кушетке. Потом у меня тут же в больнице началось воспаление легких. Говорят, в подобных случаях это бывает довольно часто: перепады температуры, общее критическое состояние организма и т.д. Был я, в общем-то, при смерти, и жена взяла отпуск, чтобы меня выхаживать. Никогда не забуду ее участие: есть я ничего не мог, она поила меня соком, брусничным отваром, приносила куриный бульон и т.д. Когда немного пришел в себя, поминутно бегала советоваться к доктору, то есть к Вронскому: что да как. В меня совершенно ничего не лезло. И Вронский посоветовал ей достать — именно достать, потому что купить в то время было невозможно — шампанское. Она притащила откуда-то пару бутылок, откупорила, чтобы спустить газ, и поила с ложечки прямо в постели. Ну чем не графская жизнь?

Практически она жила недели три рядом со мной в больнице. Когда я стал поправляться, возила меня в кресле-каталке на анализы и устраивала мне прогулки по коридорам. Ну и, естественно, все эти дни общалась с врачом. Любопытно: от безумной заботы обо мне она и сблизилась с Вронским.

Сидим мы однажды днем в пустом холле перед телевизором, там снова беснуются демократы, а она смотрит в «ящик» пустыми глазами и, вижу, плачет. Милая, да что с тобой? Ничего, говорит. Но меня что-то кольнуло. Не сказать, что прямо в сердце, был еще очень слаб, чтобы что-то соображать, но кольнуло так явственно: никогда у нас с ней раньше такого не было: сидит, смотрит в пространство и слезы текут.

Я стал её успокаивать: выживем, мол, я знаю, не один я такой с усеченным желудком буду по свету шастать. Ну что ж, придется с шашлыков на овсянку перейти, вам же с сыном больше достанется… А она мне в ответ: дело, мол, и не в тебе вовсе!

А в ком же тогда? Сама, говорит, не знаю, что это происходит со мной. Ты прости меня, но я сама не своя!

Ну ладно: вскоре швы у меня сняли, температура спала — выписали, и с месяц я еще дома за стенку держался. И как-то так само собой получилось, что вынужденный супружеский «прогул» у меня затянулся уже до неприличия.

Однажды с работы ребята привезли мне бутылку коньяку. Я оделся, добрел до Башни и купил на углу букет белых хризантем. Откупорил коньяк, порезал лимон, вскрыл банку шпротов. Сижу, жду.

Приходит. Пальто повесила, стоит на пороге румяная, с осеннего воздуха, красивая — страсть! Нет такого человека, скажу я тебе, который бы в эту минуту не залюбовался ею. А я все равно чувствую, что между нами что-то не то. Налил я коньяк, подняли бокалы. Выпила и она. И закусила. А потом вдруг как зарыдает!

Не могу я больше тебе врать, говорит, полюбила другого! Все сделаю для тебя, пока ты болен, но не мучь ты меня больше!

Да разве я тебя мучаю, Вера? А сам понимаю, чувствую, что было, было, когда я её в последнее время обижать стал. Неприметно так, негромко, но словечко обидное стало у меня с языка срываться: ну, типа, побольше бы книжек читала, а не в «ящик» пялилась и тому подобная чушь. И, знаешь, нехорошие слова иногда говорил. Поводов, в общем-то, было достаточно. После того, как меня прокатили на директорских выборах, приходилось ломать еще голову, кем я вернусь в издательство. В общем, все один к одному и не очень весело. А взаимное раздражение между нами все усиливалось.

И вот эти слезы навзрыд…


На другой день я вызвал машину и поехал в 11-ю. Дали мне халатик, поднимаюсь в хирургию. Вронский, говорят, на операции. Ладно, подожду. Пошел в знакомый туалет покурить. Прохожу через холл, где недавно меня Вера на каталке прогуливала, и вижу, на диванчике в углу немолодые уже муж с женой сидят, обнявшись, и плачут. О чем они плакали, я не знаю. Может, от горя какого, а, может, наоборот: Бог беду мимо пронес.

Закурил я в туалете и думаю: чего я сюда припёрся? Видно, не суждено мне никогда с Верой вот так вместе сидеть, обнявшись, как с самым близким человеком! Что я Вронскому скажу? Исчезни, а то убью?! Но он ведь не думал, не знал, что вот так вот всё повернётся, когда резал меня на операционном столе, вытаскивая из когтей старухи с косой…

В общем, пошел я прочь. Ковыляю к лифту, устал уже. И входим в лифт с каким-то человеком тоже в халате и белой врачебной шапочке. Крепкий такой мужик, плечи покатые, шея бритая, одеколоном пахнет. Меня с детства от таких тошнило.

Мужик повернулся, и я узнал Вронского. Лифт скрежещет, а мы молчим. Он вышел на втором, я на первом и поехал домой.

В тот день я окончательно понял, что отношения мужчины и женщины не поддаются никакой логике. Если говорить, конечно, о настоящих отношениях. А не за полтинник, неважно — половина рубля или полмиллиона долларов.


— Может, еще по пятьдесят? — расчувствовался я вместе с моим новым знакомым.

— Нельзя, — мотнул он головой. — Все равно стоит жить! Даже с овсянкой в карманной фляжке. Даже когда мотор начнет с перебоями стучать… Вот сейчас пойду в Бугринскую рощу, спущусь к мокрому берегу, закурю на скамейке. А напротив на березу сядет какая-нибудь птаха и скажет: привет! Я её сфотографирую, принесу — и в компьютер, а вечером покажу другой Вере, которую уже зовут Надежда. А она засмеется и скажет: «Дурачок ты мой милый! Ты бы поберег себя по весне: время коварное, не жалеешь ты меня!» И, может быть, это тоже называется любовь…

— Тогда я выпью один за Алексея Александровича Каренина!

— За какого еще Каренина?

Вам было интересно?
Подпишитесь на наш канал в Яндекс. Дзен. Все самые интересные новости отобраны там.
Подписаться на Дзен

Новости

Больше новостей

Новости районных СМИ

Новости районов

Больше новостей

Новости партнеров

Больше новостей

Самое читаемое: