Новосибирск 3 °C

ПОЛУКРОВКИ от 30.10.2008

30.10.2008 00:00:00

Семейный роман

— А мне все равно, — махнул рукой прокатчик. — Одного хочу — морду набить.

— Да кого ты будешь бить?! — деланно взорвался участковый. — Пятнадцатилетнего дурня одинокой старухи, которая неподалеку от тебя, перемазанная машинным маслом, работает?! Ну, проломишь ты ему башку… и что: тебе легче будет на своем стане, когда ты по рольгангам листы гоняешь? Ни хрена тебе не будет легче. Судьбу свою сломаешь, а ты, можно сказать, гордость рабочего класса нашего района. Тебя впереди Звезда Героя ждет, а не погоны лейтенанта милиции. Ты будешь как сыр в масле кататься, вот помяни мое слово. А этого гаденыша, который валил в темноте твою беременную жену, все равно в тюрьме сгноят. Не сейчас — он еще малолетка, а позже. Уж я-то знаю, крест на нем такой.

— Точно? — чуть ли не радостно спросил прокатчик. — Значит, ты знаешь?

— Знаю, но не все, доказательств еще мало. Но могу тебе дать честное слово коммуниста, что в тюрьме этот парень проведет больше времени, чем на воле.

— Ну и дай мне это честное твое слово! — сказал страстно и мстительно прокатчик.

— Ну и даю! — ответил ему печально участковый.

— Так давай выпьем. Или ты опять при исполнении? — спросил презрительно прокатчик.

— Давай! — согласился Вешников, учитывая особенность момента.

…Утром в дежурной милицейской машине Вешников перевез знатного прокатчика в новый дом, выстроенный в трёх километрах от заводского поселка. Теперь прокатчику ходить в общагу было незачем. Участковому удалось дело Вячеслава Биреева закрыть по-тихому. Но, как и предполагал он, в последний раз… Прогноз участкового уполномоченного оказался вещим и зловещим. В жизни Славку Биреева действительно разложила тюрьма за три «ходки», прокатчик стал действительно Героем Социалистического Труда, и он, как и напророчил Вешников, нарожал вместе со своей женой много детей. Но не с той, у которой был выкидыш. С другой. Однако до этого каждому еще предстояло прожить жизнь. В том числе и Славке Бирееву. А тогда, в голодном сорок шестом году, он готовил страшную месть Леньке Мезмеру на пустыре за баней. За предательство. Тем более, что впервые в жизни Вера Иванова сразу после Вешникова стеганула сына по спине изо всей силы старым отцовским ремнем с бронзовой пряжкой.

…Ада Исаевна Винс, вернувшись из командировки и все разузнав, поступила проще — наказала Марата, хотя он никакого участия в ночной игре Славки Биреева не принимал. Но Марат оставался в доме за хозяина, был старшим, и потому, с точки зрения Ады, был виноват больше Владьки, раз не углядел. Марата отлучили на месяц от всего, кроме школы, он извелся дома, подрался с Владькой и затаил зуб на Славку Биреева. Игра в «Черную кошку» имела для поселка и другие, более отдаленные, последствия.

…Поселковый мальчишник гудел от голосов на пустыре за баней в разные дни, но любимым была суббота, когда после занятий в школе никто не думал об уроках и не спешил домой. Пустырь, не интересный для посторонних, считался знаковым местом для ребятни. Здесь играли в шахматы на почерневшем пне давно спиленной березы, играли в городки, в лапту, часами гоняли футбольный мяч, часто тряпичный, и там, где обозначались булыжниками ворота, трава давно была вытерта мальчишескими подошвами и телами. Но главное назначение пустыря все же состояло в другом: он на поселке играл роль Лобного места или Сенатской площади. На пустыре дрались стенкой на стенку, выясняли отношения и выносили приговоры тем, кто предал, струсил, обманул или выдал.

Нигде не прописанный кодекс пустыря имел давно выстраданные правила: лежачих и малышню не бить, с инвалидами не связываться, при взрослых ничего не выяснять и ни о чем им не рассказывать.

Дрались на пустыре до первой крови. Ножи перед схваткой выбрасывались на землю, и ребята строго за этим следили. В схватке допускалось одно оружие — кулаки. Все остальное — биты, финки с наборными рукоятками, латунные выпрессовки — пускались в ход только в драках с ребятами других дворов. Своих, по общему умолчанию, калечить не полагалось. Конечно, одной драки для отмщения ребятам не хватало. В ходу были и другие формы наказания. Например, месячное и коллективное отторжение виноватого. Это когда тридцать дней к нему никто не подходил и с ним не разговаривал. С наказанным пареньком не играли вместе в футбол, с ним не ходили в кино, ему не давали зоску и не подпускали к гигантским шагам. Даже в речке купались в сторонке от него, как от прокаженного и отверженного. Это наказание для некоторых мальчишек было гораздо хуже драки, потому что та пустота общения, на которую их обрекал пустырь, была тяжелее и позорнее, чем, положим, в третий раз расквашенный нос. Но самым унизительным наказанием считалось в поселке, когда на обвиняемого пацаны… мочились. Такому пареньку лучше было сразу съезжать с поселка. Его сторонились, как чумного. На прощение претендовать он не мог. Его звали не по имени, а по унизительной кличке — «моченый». У моченого разрешалось все отобрать, куда угодно его послать и каждому сопляку дозволялось в него плюнуть. Принимая все это во внимание, ребятишки вздрагивали, когда им подкидывали записку с двумя словами «В субботу — на пустырь». Это означало одно: на наказание, на приговор. Но при этом не исключалось и право на оправдание.

Цинизм, жестокость и романтизм вполне уживались в послевоенной ребятне.

Ни один мальчишка даже думать не позволял себе о том, чтобы не прийти на пустырь. Тогда он становился изгоем. Его били за трусость при любом подходящем случае, и ребята вышвыривали его из своих компаний, как старую и давно сломанную игрушку.

Славка Биреев еще в пятницу подбросил Леньке Мезмеру записку с роковыми словами и вечером того же дня принялся вести активную оргработу. Он жаловался пацанам, что Ленька выдал его участковому, и теперь ему, ни в чем не виноватому, грозит детская колония.

— Эту суку, — говорил он запальчиво, — надо наказать. Стукач должен быть обоссан. Мы ему еще рот бзникой набьем.

Бзникой, которую в войну ели все ребятишки, назывались черные ягодки паслена. После войны, хотя голод и продолжался, бзнику уже никто не ел. Пацаны ее презрели. Тем более, что теперь бзнику ели военнопленные немцы.

К пятнице двор жужжал, как пчелиное гнездо, а в субботу многие ребята убежали с уроков на пустырь. Лил проливной дождь. Пацаны долго толклись в бане, пережидая его. А потом их потурили на улицу, потому что привели мыться колонну военнопленных немцев. Команду еще не подали, и колонна, в ожидании команды, стояла как вкопанная. Ребята смотрели на немцев спокойно, уже без того первоначального и нервного интереса, с которым они смотрели на них впервые в 1944 году, когда их привезли. К военнопленным немцам город успел привыкнуть. Они попадались всюду — в саду Кирова, где строили летний театр, на заводе, где возводили трубный цех, на базаре, где они меняли перламутровые зажигалки на толстые шерстяные носки, а иногда даже на танцплощадке. Любой разговор с местными жителями немцы начинали с просьбы и со слов «Гитлер капут».

— Ну что, — спросил Биреев не без самодовольства у белобрысого и сильно промокшего паренька с глазами цвета сирени, — Гитлер капут?

Паренек скосил глаза, сильно закашлялся и постучал себя по груди: «Капут, капут».

И согласно закивал головой. В это время раздалась отрывистая команда, и промокшие немцы заспешили в баню. Ребятям ничего не оставалось делать, как идти на пустырь. К двум часам тучи маленько расступились на небе, вылезло, словно нехотя, солнышко и в его слабых осенних лучах появился на пустыре Ленька Мезмер — как всегда неторопливый, спокойный и без тени хоть какого-то волнения на лице. Уже ставшие ребята посматривали на подходившего Леньку неодобрительно, настороженно и сочувственно. Многие не верили, что Ленька мог сдать Славку мильтону. Среди многих был и Владька.

— Ну, стукач, — спросил с холодным спокойствием Славка, — это ты меня мильтону сдал?

— Не я, — медленно ответил увалень Мезмер, сообразивший, наконец, ради чего его вызвали на пустырь. — Дашка, наверное, сказала.

Наве-е-рное?! — передразнил Олег Немчинов. — А ты что: точно не знаешь?

— Не знаю. Мильтона не видел. Но знаю, когда он к Дашке заявляется. Я в это время всегда в клубе филателистов.

— А откуда она узнала, что я девку валил, а не ты, например? — уже не спросил, а скорее крикнул Славка.

— Я не валил, я фонариком светил, если ты не забыл… — напомнил Мезмер. И добавил:

— По твоей просьбе.

— Тогда почему участковый на меня валит?

— Потому что ты валил, я же светил, видел, — простодушно ответил Мезмер. — Кроме того, мы так не договаривались, — продолжил он тихо. — Мы же только играли, пугали… А ты…

— Что я, что я?! — взревел Биреев. — Откуда я знал, что эта девка упадет?! Подножки все ставили… И ты тоже, стукачина пархатая…

— Нет, — сказал Ленька, — я светил и мяукал — и больше ничего.

Мезмер побледнел, но на крик не перешел. Больше того: он словно успокоился и приготовился к драке: расстегнул пальто, снял шарф и поставил портфель рядом с Ванькой Богатыревым, который среди мальчишек поселка считался самым справедливым парнем — обычно ему доверялась роль судьи во время футбольных баталий. Но неожиданно Богатырь пнул портфель Мезмера, и он отлетел в лужу. Это было как сигналом к атаке. Славка подскочил к Мезмеру и сильно ткнул его кулаком в нос. Но у Леньки была выдержка слона.

Он не упал, не заплакал и еще успел сказать:

— Пацаны! Славка подонок и ублюдок. Он шарил под юбкой у тетки, которую сбил. Я видел, я светил…

— Но зачем ты мильтону-то об этом рассказывал? — крикнул Богатырь, и вслед ему заорали другие пацаны: — Зачем? Зачем? Зачем?

— Я не ему, я не ему, — заплакал, наконец, Ленька, — я только Дашке рассказал. Я не думал, что она мильтону расскажет.

— Вот потому ты и стукач, — отчеканил, как приговор, Олег Немчинов и заехал в ухо Мезмеру.

— Бей его, жидяру! — заорал, как простонал, Славка… и началась свалка. Некоторое время Ленька еще стоял, отбивался, но вяло, он скорее отталкивал нападающих мальчишек, чем дрался с ними. Но силы были неравные. Поселковый мальчишник стал толпой — неукротимой, безжалостной и неразмышляющей. Владька не мог вспомнить, чтобы кого-то били у них с таким же остервенением, как Леньку Мезмера. Но когда Ленька упал и уже не двигался, справедливый Богатырь властно крикнул: «Хватит!» Поселковый кодекс чести соблюдался строго. Однако Биреев все-таки не отказал себе в удовольствии… как несправедливо пострадавший: он подошел к недвижимому Мезмеру, расстегнул штаны и помочился прямо на лицо Леньки.

Владька был потрясен всем увиденным. Он не шелохнулся во время драки. Его ужаснула ненависть ребят, и он понимал, что она вызвана не только тем, что Мезмер рассказал своей домработнице о Славке, но в большей степени другим — тем, что Ленька — еврей. Да еще, по понятиям того времени, из семьи богатых евреев. Он и себя тогда впервые в жизни почувствовал чужим среди своих ребят. То есть евреем. Ему было страшно, стыдно и противно. С той давней драки его душу будто застегнули.

Сразу после драки старший Мезмер уволился с завода и первым на поселке среди эвакуированных во время войны вернулся к себе домой, на Украину. Он ни с кем не объяснялся, не расследовал, при каких обстоятельствах и за что избили его сына. Мезмеры уезжали не прощаясь. Только перед самым отъездом старший Мезмер зашел к Вере Ивановне, которую хорошо знал, и сказал ей всего несколько слов. Но слова сказал он, видимо, такие, что Вера Ивановна проплакала три дня, и единственный человек, который за ней ухаживал, была Ада Исаевна Винс. А Славка исчез. Он удрал к отцу, которого уже почти забыл.

Появился он месяца через два — тихий, приветливый, внимательный и повзрослевший.

— Тебя отец выгнал? — спросила Вера Ивановна уверенно.

— Да, — прошептал Славка.

— Я бы тоже выгнала, — сказала она спокойно. — Но не могу. У тебя, кроме меня, нигде угла нет. Хотя мать для тебя только хозяйка этого угла — и больше никто.

Славка бросился обнимать и целовать мать, но она сидела неподвижно и молча.

Продолжение следует

Вам было интересно?
Подпишитесь на наш канал в Яндекс. Дзен. Все самые интересные новости отобраны там.
Подписаться на Дзен

Новости

Больше новостей

Новости районных СМИ

Новости районов

Больше новостей

Новости партнеров

Больше новостей

Самое читаемое: