Свидания на Турбинке

Мне было скучно одному на краю города и на следующую сессию уговорил однокурсника Колю Хижина разделить мое одиночество. В первый день наша хозяюшка, милейшая и добрейшая Софья Викторовна, налепила нам пельмешек, а затем тридцать девять оставшихся дней на стол подавалась неизменная окрошка с луком и яйцом, которую тем не менее мы поедали с отменным аппетитом.

На литфаке нас было ровно столько, сколько дней в сессии — сорок душ, а мужеского пола — всего трое. Кроме нас с Колей, еще Валера, высокий белобрысый парень с областного телевидения, чрезвычайно чванливый, с которым мы старались не общаться. Остальная публика — девушки и молодые женщины, причем трое или четверо на сносях. Огромная страна строила коммунизм и училась, не жалея живота своего.

Была на факультете девушка Галя, стройная, как тополек, с густыми, раскиданными по плечам чуточку желтоватыми волосами, в светло-розовой кофточке, из-под которой аппетитно круглились полные груди. Мы очень походили друг на друга, и нас даже спрашивали, уж не брат ли мы с сестрой. Я стал частенько бывать у Гали, которая на время сессии проживала в Больничном городке. Добрая, простая, сердечная, она нравилась мне все больше и наш брак был бы неизбежен, не помешай тому одно обстоятельство.

Как-то жарким июльским вечерком, откушав по тарелке окрошки, через весь город поехали мы с Хижиным на главный вокзал Бог знает зачем, на самом доступном и дешевом транспорте — на трамвае. Заглянули на вокзал и, не найдя там ничего интересного, отыскали столовку-забегаловку, располагавшуюся в полуподвале: знать, окрошка в тот вечер была не очень сытна. Тут и приметили двух симпатичных девчушек, кушавших котлеты с пюре и подливой.

— Ах, какие крали! — стеснительный сельский красавец Коля толкнул меня в бок. — Надо непременно познакомиться.

Но тем не менее делать это не спешил. Я учительствовал в городке и был малость побойчее.

— Девушки, а мы вас здесь раньше не видели, — сказал первое, что пришло в голову. И угодил в самую точку.

— Мы с Дальнего Востока, — отозвалась одна из них, с толстой длинной косой, перекинутой через плечо.
— С поселка Кавалерово, — сказала другая, пониже ростом, с черной симпатичной челочкой.

— Поступаем в институт связи, — заговорили обе разом. — Но общежития не дают, говорят, вы, девушки, рано приехали. Живем на вокзале...

— С жильем поможем, — неожиданно вылетело у меня.

Скоро мы снова летели на Турбинку, чтобы договориться о жилье для наших красавиц. Коля, почти все время молчавший, внезапно оживился.

— Слушай, Михаил, — сказал он, — ты на меня не обижайся, но дружить я буду с этой... волоокой, у которой длинная коса. С Ниной.

Мне стало обидно. Зоя была внешне скромнее, но, как я успел заметить, более серьезная, а глаза узенькие, как щелочки, мерцали ясно и чисто, будто облитые свежей утренней росой.

И начались свидания на Турбинке у длинного бетонного забора, за которым постоянно, днем и ночью, что-то ухало, свистело, пыхтело, то накатываясь, то удаляясь. Это на маневровых путях сновал паровоз, но нам было не до него. Мы оба по уши влюбились в своих девчонок и уже кое-что узнали про них, хотя знать-то особенно было нечего: окончили среднюю школу, собрались в институт. Отец у Зои был, между прочим, тигроловом, что нас с Хижиным сильно поразило. О Дальнем Востоке оба имели слабое представление, хотя когда-то читали известную книгу Владимира Арсеньева «Дерсу Узала».

Несмотря на внешнюю простоту, Зоя была сложной натурой. Попрошу ее немножко рассказать о себе, а она только улыбается: «Это мое, это не для тебя». — «Но я хочу знать хоть что-то о человеке, который находится рядом со мной». — «Вот чудак. Зачем это тебе?»

Нина была гораздо проще, из тех, кого современные молодые люди зовут овечками: они постоянно что-то жуют.

Забыл сказать: Коля был гармонист. Он и на сессию приехал с гормозой. От него услышал романс о том, что хорошо погулять неженатым на рассвете студенческих лет. Хижин часто играл, сидя на стуле, лежа на диване, задрав ноги к потолку. Был музыкант-вундеркинд.

Нине это нравилось. У них сложились чистые, ясные отношения. В те далекие годы не было ни криминальной, ни тем более сексуальной революции. Простяга Коля нравился и квартирной хозяйке Софье Викторовне. Ну чем не пара, иногда размышлял я, завидуя счастью Коли и Нины, и все чаще думал о том, что зря оставил Галю. Она временами так грустно посматривала на меня, робко спрашивая: «Ты вчера опять не пришел. Отчего?»

Как-то я решил попытать Хижина:

— Ты наверняка женишься на Нине? Но она такая пустенькая, хотя физически крепкая.

— Друг мой разлюбезный, — с вызовом ответил Коля. — Ты не жил в деревне. Не знаешь, каково приходится сельскому учителю. У него, как у всякого уважающего себя селянина, большое хозяйство: корова, свинья, куры, утки. Он деловит и страшно озабочен подворьем. Порой в хлопотах забывает о своих учениках. Государство российское со времен Ильича обещало крепко любить учителя, а сельского так в особенности. Но тем не менее платит ему скудно, гроши. И если я возьму в жены Нину, я наверняка выиграю.

Крыть было нечем. Я не знал нужд сельского учителя. В тот вечерок, как обычно, гуляли вдоль бетонного забора. Я зачем-то сказал своей пассии, что сегодня завалил зачет по диалектологии.

— Что за наука? — очень серьезно спросила Зоя.

— В Рязани грябы с глазами. Их ядять, они глядять...

Но Зоя не рассмеялась шутке, сделалась очень даже серьезной.

— Это все из-за меня, — неожиданно объявила она. — Мы слишком много гуляем. Вот тебе мое условие: пока не сдашь зачет, никаких свиданий. И никаких «но». Я не люблю повторять, — она вырвала свою руку из моей и быстро зашагала вдоль забора к нашему дому. Я был страшно смущен и сконфужен. С горечью размышлял, что у Коли с Ниной ничего подобного не может быть. Нина не такая, как Зоя, легкая, доступная. Конечно, уже на следующий день мог сказать, что зачет у меня в кармане, но что-то мешало мне сделать это, и я подозревал что — необыкновенная серьезность девушки.

Несколько вечеров жутко страдал от одиночества. Истомившись и перемучившись, нашел на кафедре русского языка и литературы Веронику Иосифовну, довольно молодую и очень яркую женщину, тем не менее одинокую, и как на исповеди рассказал ей о своей беде. Моя искренность и откровенность озадачили и сильно удивили преподавательницу, но на сей раз мы не очень углублялись в науку.

Однако гордость моя была уязвлена. Еще два вечера, длинных, как век, бродил я вдоль забора в полном одиночестве, слушая свистки паровоза и втайне надеясь, что выйдет и Зоя. Но дочь тигролова не появлялась. А как встретились, тут же спросила про зачет.

— А у меня от наук башка трещит, — заявила бывшая тут же Нина. — Зубри и зубри.

Зоя невесело рассмеялась:

— А приехала зачем? Ради Коли? У тебя в Кавалерово этих кавалеров хоть пруд пруди.

Коля на эти слова ничуть не обиделся и тут же приобнял свою подружку, нежно поцеловал в височек. «Они совсем другие, — подумал я, — нам не чета». Может, сказать Зое, что люблю ее. Несколько раз делал попытку объясниться и не мог.

— Ты что-то хотел сказать? — спросила Зоя. Момент истины наступил, но вместо этого стал бормотать что-то об экзаменах, о погоде.

— Погода великолепная, — подтвердила Зоя. — Тепло и сухо. А вам с Колей скоро отъезжать. Может, это и к лучшему. Нина наконец займется делом.

В день отъезда снова были пельмени. Мы с Хижиным на последние грошики прикупили винца, Коля взял в руки гармонь и спел свой романс: «Дай в последний разок поцелую, перелью свою душу в твою». Софья Викторовна, пригубив вина, даже всплакнула. «Очень жалостливо», — сказала простодушно.

Коля оказался провидцем: с Ниной они больше не встречались. Примерно через месяц я получил от Зои первое письмо с обратным адресом студенческого общежития института связи. Письмо спокойное, ровное, никаких эмоций, радости по поводу поступления. «Нина завалила первый же экзамен, — бесстрастно сообщала она, — и уехала от стыда к тетке в Пермь. Я теперь одна и очень скучаю по родным, по поселку». Что касается наших отношений — ни единого словечка.

Перед новым годом я приехал на зимнюю сессию и сразу помчался на главпочтамт, где подрабатывала Зоя, а может, проходила практику. К окошечку была длиннющая очередь: люди спешили поздравить друзей и знакомых с новым годом. Я достал открытку, купленную по случаю, и крупно написал: «Здравствуй, Зоя. Поздравляю тебя с Новым годом!» Она мельком глянула на нее, откинула челочку со лба и попросила прийти к концу рабочего дня.

Я немножко припозднился, забыв, что сегодня предпраздничный, укороченный день, но Зоя была на месте, хотя дверь почтамта была уже заперта. Я в отчаянии застучал в окошко, но дочь тигролова меня так и не услышала или не захотела услышать.

Новый год встречали вдвоем с Софьей Викторовной. Выпили несколько рюмочек водочки, закусив пельмешками, вкуса которых я, признаться, не разобрал: все мои мысли были о Зое.

— Не горюй, Миша, — утешила хозяйка, — ты молод и встретишь другую девушку. А может, и с Зоей все у вас образуется.

Не образовалось. Больше я Зою не видел. Хотя нет... Окончив пединститут и много лет проработав в школе, как-то снова был я на том вокзале и вдруг увидел в окошечке, в котором принимали от пассажиров телеграммы, девушку, похожую на Зою. «Да ведь это же она», — опалило, обожгло меня. Перепрыгивая через огромные клеенчатые баулы «челноков», помчался к окошечку. Возьму телеграмму и напишу: «Здравствуй, Зоя. Это я, Михаил». Но рука моя бессильно упала. Столько минуло лет и зим, теперь Зоя наверняка бабушка. Тем не менее новый год я до сих пор жду с необыкновенным волнением: как долго помнит сердце то, что когда-то было его радостью.