Новосибирск 3.2 °C

Пять ранений Владимира Комиссарова

30.01.2010 00:00:00
Пять ранений Владимира Комиссарова
Тревоги и надежды предвоенных лет Основатель династии железнодорожников Роберт Игнатьевич Пешат прожил долгую, полную невзгод и испытаний, но притом очень счастливую жизнь. Ему довелось увидеть своими глазами, как сыновья и внуки вышли в люди, продолжили главное дело его жизни. Герой нашего очерка, Владимир Николаевич Комиссаров, приходящийся Роберту Игнатьевичу внуком, тоже испытал это счастье. Сегодня водит составы по Транссибу уже его внук, Дмитрий Мартынов.

Нынешний год знаменателен для ветерана особенно. Ведь главным событием в судьбе людей его поколения стала Великая Отечественная, 65-ю годовщину Победы в которой мы будем отмечать в мае. Война, которую они, семнадцатилетние мальчишки, пронесли на своих плечах, заплатив за победу кровью, нервами, несбывшимися мечтами. Ради того, чтобы внуки и правнуки могли жить и мечтать, могли водить поезда по необъятной, свободной, дышащей миром стране.

Володьке было всего несколько месяцев от роду, когда родители, Николай Григорьевич и Мария Робертовна Комиссаровы, увезли его из Петропавловска в Новосибирск к бабушке, Ксении Трофимовне. В этой большой и дружной семье и рос Володька, потому что родители его рано разошлись. Дед, классный токарь, работал в депо на станции Новосибирск-Главный, а его сыновья, Иван, Николай, Геннадий и Александр, были машинистами. Все на хорошем счету. Молодая поросль, как водится, начинала со слесарей, а отучившись в ФЗУ, честно, шаг за шагом, прошла путь от кочегаров до машинистов паровоза. И за все время службы ни разу ни один из них не стал виновником аварии. Один из братьев, Иван Робертович, позже работал на должности заместителя начальника депо, а Александр Робертович командовал восстановительным поездом. Так что подрастающему сорванцу было с кого брать пример и в том, как закалять настоящий мужской характер, и в том, как относиться к труду.

Совершенно особые отношения связывали нашего героя с бабушкой, которая после смерти мамы стала ему самым близким человеком, и с дедом. Володька не мог не замечать, что не только деповская молодежь, но и старшие товарищи относятся к Роберту Игнатьевичу с уважением и даже почтением, а начальство доверяет ему самые ответственные задания: к примеру, вытачивать поршневые кольца для паровоза. Мальчонка втайне гордился, что дед — многократный ударник труда. Да что там! Как-то, уж не помнится в каком году, Роберту Игнатьевичу в торжественной обстановке вручили роскошный отрез красной материи на рубаху.

Внучок появлялся в депо как раз перед обедом. Жили они неподалеку, так что донести собранную бабушкой корзинку мальчонке было несложно, тем более что вокруг столько интересного: техника! Дед, завидев знакомую хрупкую фигурку, не спеша отходил от станка, вытирал руки, присаживался и, затаив дух, заглядывал в принесенную корзину. «Если «мерзавчика» в ней не наблюдалось — хмурился, а если же находил его там, кричал товарищам: «Смотрите, что мне внук принес!» А мне даст какую-нибудь обработанную железяку, и я гордо несу ее домой» — с улыбкой вспоминает наш герой.

И все же в детстве и юности Володька грезил не железной дорогой, а небом. Как только позволил возраст, записался в аэроклуб. Изучал устройство парашюта, спорил со сверстниками о том, какой самолет мощнее и надежнее, и с удовольствием и азартом прыгал с парашютной вышки. После семилетки, чтобы Владимир не избаловался (шпаны-то на улицах было полным-полно), на семейном совете вынесли вердикт: пристроить его в депо, к настоящему делу. «Какой летчик?! — убежденно говорили дядья. — У нас в роду все машинисты. А ты что же, слабоват, что ли? Не стоит пустым мечтам предаваться». Володька слабаком не был. Работать он стал учеником слесаря. Трудился в полную силу (насколько позволил профсоюз — четыре часа в день). А аэроклуб не бросил, все свободное время пропадал там.

Прошло с полгода, Володя Комиссаров в депо уже считался не новичком, а слесарем-инструментальщиком четвертого разряда. Вступил в комсомол. К слову, все третье поколение династии Пешат не подкачало. Двоюродные братья, еще один Володька, Эмка и Виктор, отучившись, тоже пришли работать на дорогу: двое стали машинистами, а третий переквалифицировался в диспетчеры.

Незадолго до войны случилось знаменательное событие: в цеху стали раздавать путевки — только самым сознательным и ответственным и исключительно комсомольцам. В то время резко обострилась ситуация на Дальнем Востоке, и стране требовались летчики. Вовка откликнулся в числе первых, но… в герои не попал. Комиссия забраковала. И возраст недостаточен, и рост маловат, и вес подкачал. Ерш (такое прозвище Володе дали его друзья за то, что всегда мог за себя постоять, никого не боялся и легко ввязывался в драку) страшно расстроился. Но переживать было рано. Способного парнишку присмотрел известный летчик Мошкин. Сказал: «Ничего, я его к себе возьму. С годик попрыгает, возмужает, повзрослеет, а там и летчика из него сделаю». За этот год наш герой не только подрос и набрался опыта, но и трижды прыгнул уже по-настоящему, не с вышки, а с самолета У-2.

А вскоре грянула война. В Новосибирске набирался первый воздушно-десантный полк, в который и попали два приятеля, Вовка Гоготов и Вовка Комиссаров. В вечер накануне отбытия на фронт вся семья собралась за столом. По такому случаю Владимиру дядька впервые, как взрослому мужику, налил сто граммов. А утром проводили новобранца на воинскую площадку, посмотрели, как он с товарищами погрузился в эшелон, рукой махнули вслед. Дядька Геннадий, управлявший паровозом, довел состав до Убинской, а дальше… Дальше были фронтовые пути-дорожки, растянувшиеся на целых четыре года. Домой Володька вернется только в сорок пятом, ранней осенью.

Вот пуля пролетела и…
Грязь, слякоть, полнейшая бытовая неустроенность — все бы ничего, но из-за тех, кто с голодухи бегал в расположенную неподалеку деревеньку за молоком, в части началась эпидемия тифа. Их высадили в каком-то пустынном, открытом всем ветрам местечке Кировской области. На сельском кладбище сооружали из подручного материала шалаши, в них и отогревались. А как «зараза» начала косить одного за другим, приехало высокое начальство, дало нагоняй, всех здоровых, включая нашего героя, перекинули под Москву, где им предстояло нести охрану стратегически важных объектов. А чуть позже десантников перекинули в город Электросталь. Вот там все и началось: усиленные занятия, физическая, стрелковая, десантная подготовка.

— Специальных самолетов не имелось. Только тяжелые четырехмоторные бомбардировщики, совершенно не приспособленные к выброске десанта, — вспоминает Владимир Николаевич. — Прыгали с крыла: выберешься наружу, моторы ревут, струя воздуха тебе под ноги… У-у-ух! Скатываешься по крылу и вперед… Из бомболюка тоже прыгали. А снаряжение-то объемное, тяжелое: вещмешок, винтовка, лопата. Едва умещаешься в этом бомболюке.

Шло время. Как-то декабрьской ночью Комиссарова и еще нескольких ребят неожиданно вызвали в штаб бригады. «Полковник Ушаков, хороший был человек, царствие ему небесное, говорит: «Ну вот, настало и ваше время. Надо доставить рацию в партизанский отряд», — рассказывает ветеран. — Привезли нас на военный аэродром. Проинструктировали, нагрузили «под завязку».

Самым ценным и потому самым ответственным грузом была рация, представлявшая собой увесистый ящик. Это была одна из первых военных моделей, громоздкая, плохо приспособленная для экстремальных условий: все на паечках, обилие ламп, хрупких и размером с кулак. Словом, тряски боялась. А тут — прыжок с парашютом. Как самому опытному по части прыжков рацию доверили нашему герою. Правда, Владимир Николаевич с улыбкой поясняет, что была для того и еще одна причина, совсем другого свойства. Комиссаров был самого хрупкого телосложения. Между тем парашют давал гарантию только при весе до ста килограммов. А многие его боевые товарищи были парни рослые да плюс боевая загрузка, плюс дополнительный груз — да хоть батареи для той же рации… Словом, рация, весившая немало, могла остаться в целости и сохранности только в его руках.

Партизан, перебравшийся через линию фронта, точно указал квадрат, где «гостей» будут ждать бойцы из лесного отряда. Настало время вылета. Все складывалось удачно. Линию фронта преодолели спокойно. «Немцы нас прошляпили, — смеется Владимир Николаевич. — Я сидел в штурманской кабине. За окном — темень. Штурман в ухо кричит: «Немцы под нами. Смотри вниз!» Я пригляделся: вот она — буква «Т» светится. Партизаны фонарями «летучая мышь» выложили ее контур на снегу. Последовала команда: «Приготовиться к прыжку». Открылись люки. Я встряхнулся, проверил, все ли в порядке. Спереди, поперек меня — рация. Тяжеленная, зараза. Но куда деваться?! Вывалился, парашют раскрыл… Высота была минимальная; нас сразу предупредили: только отделился — рви кольцо...»

Не успел Владимир дух перевести и вглядеться в расплывчатые очертания поляны внизу и леска чуть поодаль, как почти во весь рост ушел в снег. Самым трудным оказалось не миновать по-тихому линию вражеской обороны и не приземлиться удачно, а именно это — с целехонькой рацией не застрять в снегу, выбраться наружу и попасть к своим.

Несколько отчаянных попыток оказались безуспешными. Карабкался как мог, но под тяжестью обмундирования и ценного груза все равно съезжал вниз. Вдруг Комиссаров боковым зрением заметил какое-то движение на опушке. В светлеющем с наступлением утра воздухе отчетливо были различимы фигуры, быстро передвигающиеся в его направлении. На минуту похолодело на сердце: свои или чужие? К счастью, это партизаны спешили на поиски десанта. Как рассказали нашему герою позже, немцев не стоило опасаться, они в этот лес боялись соваться вглубь. Повсюду понатыкали табличек на немецком языке: «В лес не ходить — бандиты-партизаны!!!»

А тогда мысль, что билась в висках, звучала так: не мистика ли? Как они ходят по этому рыхлому снегу и не проваливаются?! Оказалось, новые знакомые, все до единого, были в снегоступах, сплетенных из тонких веток, наподобие бадминтонных ракеток, и примотанных к обычным валенкам. И мужчины, и молоденькие девчонки, которых в отряде было немало, легко передвигались на них. Вновь прибывшим тоже выдали эту хитрую обувь, но ходить на них десантники научились не сразу. Хитрое приспособление цеплялось за что ни попадя, заставляя владельца то и дело грохаться на пятую точку.

Рация была цела, это главное. Новички, отдохнув пару дней, включились в обычную жизнь партизанского отряда. Поблизости проходила ветка на Петрозаводск, по которой шли военные составы. Чтобы подобраться к железнодорожному полотну с взрывчаткой, надо было предварительно под снегом прокопать туннель от леса к насыпи, поскольку вдоль ветки через каждые двести пятьдесят метров располагались немецкие огневые точки, оборудованные новейшими пулеметами.

— Партизаны выскочили первыми, близлежащие точки уничтожили, за ними уже шли мы, несли взрывчатку. Вроде все в порядке. Заложили, как положено, уже было назад двинулись, к лесу. До безопасного участка оставалось несколько шагов, как раздалась очередь… Проморгали наши одного пулеметчика. Передо мной рухнул, как подкошенный, получив пулю в живот, комиссар отряда. И тут мне обожгло плечо… — вспоминает Владимир Николаевич.

Из госпиталя, располагавшегося в Боровичах, Владимир Комиссаров вернулся в часть героем. Все расспрашивали о деталях операции, усиленно кормили, а вскоре он уже снова приступил к тренировкам.
Вся группа, выполнявшая задание, была представлена к награждению.

Тучи над городом встали
Враг стягивал силы под Сталинградом. Бойцы расформированной двенадцатой десантной дивизии сдали парашюты, сели в эшелоны и отправились по железной дороге в южном направлении. На месте, примерно в ста двадцати километрах от города, теперь уже не десантникам, а пехотинцам сороковой гвардейской дивизии приказали сдать привычную одежду и обувь, выдав взамен абсолютно новое обмундирование. Что оказалось отнюдь не лучшим решением в преддверии многокилометрового марша по раскаленным солнцем донским песчаным степям. Фляжки, тогда они еще были стеклянными, вскоре побились. Мучила жажда. Силы таяли день ото дня.

Они расположились на подступах к Сталинграду, обороняя направление на Шохино. Это была единственная дорога, по которой наши войска еще могли доставлять подкрепление и боеприпасы в растерзанный врагом город.

— Я не видел ни одного самолета, прикрывающего нас, зато немецкие буквально по головам ходили. Как по часам: утро — поднимается в воздух рамочный самолет, высматривает наши позиции, а немного времени спустя начинается массированный обстрел. За восемнадцать дней боев мы потеряли половину личного состава. Но приказ был — ни шагу назад. За самовольное оставление позиций — к высшей мере… — вспоминает Владимир Николаевич.

Крепко врезался в память молодого бойца один из первых боев. Забрались на высоту — надо окапываться. А все устали, почти сутки не ели… Не успели толком обустроиться, звучит приказ: «Приготовиться к бою! Немцы едут». Они приближались со стороны Новой Григорьевки. Подпустить бы поближе, чтобы бить наверняка, но у кого-то из новичков, видно, нервы сдали — выстрелил, и тут посыпалось. Немцы организованно откинули борта, попрыгали на землю и попрятались за машинами: попробуй их оттуда выковырни. Сразу видно: опытные…

— Так началась наша фронтовая жизнь. То они в атаку, а мы оборону держим, то наоборот. А патронов всегда не хватало. Выдадут по норме и скажут: береги, попусту не трать! А как немец отступит, идем, собираем уцелевшее оружие, патроны, особенно пулеметы у них были хорошие, хоть и винтовки тоже ничего. Немцы все бросали, когда спасались бегством. А у нас какой приказ? Ранен? Ползи к своим и винтовку тащи.

Поскольку медсанбата поблизости не имелось, а вывозить раненых кто станет, если оборону держать некому, вот и стаскивали вышедших из строя бойцов в один из оврагов, стенки которого хоть немного защищали от шальных пуль. Но немец, гад, приноровился и давай бить по этому месту. Мясо кусками летело, с болью вспоминает Владимир Николаевич.

Довелось и нашему герою побывать в том овраге, когда разорвавшаяся поблизости мина осколками впилась ему в ноги. Товарищи наскоро перевязали, отнесли в овраг. Кто-то дал водички... И он лежал в зное сталинградского лета, в полузабытьи, среди таких же бойцов, мертвых и полуживых, пережидая обстрелы и едва надеясь на чудо. Как начало темнеть, пришел в себя, огляделся. Что за грязь на бойце рядышком, вроде дождя не было, откуда грязь? — надоедливо звенела в голове мысль. Дотронулся. Оказалось под рукой не грязь, а обуглившиеся на жаре волокна живой ткани. Жара в те дни доходила до сорока — сорока двух градусов по Цельсию… Все. Больше так лежать невозможно. Кое-как приподнялся, подтащил валявшиеся поблизости вышедшие из строя винтовки, приладил их вроде костылей и из последних сил по темноте стал добираться к своим, приволакивая израненную осколками мины ногу. Врач потом вынет около полутора десятков осколков. Но это потом, а пока он шел к своим. Не в тыл, а к тем, что держали оборону. Сначала крик: «Ложись! Сами пристрелим, если не немец». А потом не выдержали, подбежали и втащили на высотку, положили рядом с пулеметом в небольшую выемку. И пусть здесь было опаснее, чем в том овраге, на сердце отлегло: он был среди своих, среди живых.

— Не знаю, сколько времени прошло, смотрю: бежит мой командир отделения, жаль, фамилию забыл. Очень хороший человек был. Он сам родом из Абхазии, у нас в Новосибирске учился на военного инженера. Они уж почти курс закончили, но им экзамены сдать не дали — на фронт кинули, под Сталинград. Вот он, взвалив меня себе на спину, вытащил подальше, до самой артиллерийской батареи, вдребезги разбитой немцами. Казак, дежуривший там, сказал, что скоро должна прийти машина из штаба, на ней можно будет вывезти раненого…

От штаба до медсанбата Владимира везли на разбитой двуколке. Там обработали раны, перевязали. С осколками, в чем главная беда? Если их вовремя не вынуть и не очистить рану, через два-три дня может начаться гангрена. И снова гужевым транспортом от медсанбата до госпиталя, где новые операции, чистки, перевязки. «По дороге мы видели, как идет подкрепление к Сталинграду, и душа радовалась: живем!» — с нескрываемым воодушевлением говорит ветеран.

Четырнадцать машин с ранеными, составлявшие настоящий санитарный поезд, отправились в направлении города Камышина. Передвигались исключительно по ночам, когда враг не видит. От жажды спасались арбузами, которые щедро наплодила бахча, тянувшаяся вдоль дороги. На всю колонну — одна санитарка. Остановятся. Она пробежит: «Умершие есть? Сваливай!» Водители подойдут, борт откроют, тело в кювет положат, и дальше в путь. Владимир не выдержал, спросил: «А что, присыпать хотя бы нельзя?» Отвечают: «Не имеем права надолго останавливаться, скоро здесь пехота пойдет, похоронят. Обязательно похоронят».

Через три дня прибыли в Камышин, где всех распределили по госпиталям. Успокоились — глубокий тыл. Сто километров до фронта. Поесть не успели — боевая тревога, все в укрытие. Кто мог передвигаться — попрятались, а Володя, как и другие лежачие, остался. Из окна наблюдал, как во дворе зенитчицы, девчонки совсем, бьют из пушки по вражеским самолетам. «Небо все расцветало вспышками. И ведь падали. Сбивали!» — вспоминает он.

Доктор обещала отправить сибиряка в тыл на первом же пароходе. Но не сложилось — накануне отправки у Владимира Комиссарова поднялась температура. Огорчился, конечно, но философски решил: не судьба, видно. И точно, не судьба. Судно с ранеными на борту, направлявшееся в Астрахань, в районе Сталинграда было подбито немцами и затонуло.

И только снится тишина аллей
А потом были затяжные бои в районе Северного Донца. Где наш герой, попавший в шестьдесят восьмую гвардейскую стрелковую дивизию, в звании старшего сержанта уже командовал взводом. И снова было ранение, и опять госпитали, и вновь, уже четвертая по счету, отправка на фронт.

Под Ленинград их перебросили в конце января. Блокада только что была прорвана, и надо было срочно расширить «коридор».

— Немец тогда сильно бежал, — вспоминает Владимир Николаевич. — Один бой врезался в память. Я в то время командовал отделением снайперов. Расположились на окраине леска. Вдалеке виднелась небольшая опушка. А немецкий снайпер на какую хитрость пошел?! Воткнул лыжные палки на небольшом расстоянии друг от друга и между ними белую ткань натянул. Сам залег и через дырочку смотрит. А солнце нам в глаза, ничего не разберешь — слепит…

Я лежу. Внимательно смотрю в оптический прицел. В глаза бросился еле заметный неподвижный квадрат. Внимательнее вгляделся: точно, дырка есть. И в ней периодически что-то мелькает. А он как действовал? Посмотрит, затем телефонисту, который рядом в окопе сидит, передаст сведения, тот своим сообщает. Ну, я подловил момент, когда он очередной раз к дырочке приник, выстрелил. Он рухнул вперед, сорвав свой занавес. А телефонист, глупец, вместо того, чтобы сидеть тихо, я же не мог знать о его присутствии, выскочил и побежал. Ну я и его… Куда ж тут убежишь?! Но, видно, он уже успел сообщить своим, в каком месте позиция русского снайпера. Все ближе стали рваться мины. Одна — далековато, другая ближе, а третья — моя…

Крупный осколок пришелся в бок. Ребята подбежали, перевернули, часть осколка была видна, попробовали дернуть — боль адская. Не стали тревожить, перевязали, как могли, говорят: «Ну ты счастливец! Уж не чаяли живым увидеть, от тебя клочья во все стороны летели». И, действительно, вещмешок, что у меня на спине был, в мелкие клочки порвало.

Свое пятое ранение герой нашего очерка получил в Прибалтике, которую до сих пор называет не иначе, как гиблым местом, потому что пулю можно было получить как от немцев, так и от «лесных братьев». «Соотечественники» пускали под откос наши составы и нападали на малочисленные отряды. За плечами Комиссарова уже была Финляндия, Эстония… Да что там, он прошел практически всю Прибалтику, командуя взводом разведчиков.

В этот раз в госпитале довелось проваляться почти полгода. Нога, развороченная разрывной пулей, не желала быстро заживать, сильно была раздроблена кость. А как более-менее окреп, встал вопрос: куда теперь? Как куда?! Конечно, на фронт. «Нет, голубчик, — говорят, — шестого ранения не будет. Пять раз смерть рядом прошла, кончай судьбу испытывать…» Направили Владимира Комиссарова в город Дзержинск Горьковской области, в танковую школу. Только бойцы прибыли на место, тут и войне конец. «А нас, находившихся пока в карантине, даже в город не пустили порадоваться вместе со всеми», — с легкой обидой говорит ветеран.

Школу он закончил, стал командиром танка, хорошенько обкатал свой СУ76 и вскоре отправился домой. Сначала демобилизации подлежали «старички», а вслед за ними те, кто имел три и более ранений. Дальнейшая жизнь нашего героя — долгий путь протяженностью в шесть с половиной десятков лет, а укладывается в несколько строк.

Вернулся в депо. Работал сперва помощником, потом выучился на машиниста и проработал на восстановительном поезде (на стотонном кране) почти полвека. Его общий стаж на железной дороге составил 58 лет. С Елизаветой Петровной встретились и поженились в сорок шестом. Вырастили дочерей, воспитали достойную молодую смену. Сегодня отрада бабушки и деда — трое правнуков. Старший учится в сельхозакадемии. Другой заканчивает одиннадцатый класс, хочет стать хирургом. А младший, семиклассник, уверен в своих силах и нацелен на… президентское кресло. Но главное — все парни с характером.

Вам было интересно?
Подпишитесь на наш канал в Яндекс. Дзен. Все самые интересные новости отобраны там.
Подписаться на Дзен

Новости

Больше новостей

Новости районных СМИ

Новости районов

Больше новостей

Новости партнеров

Больше новостей

Самое читаемое: