Слово «хлеб» мы писали с большой буквы

Сегодня им около 80-ти лет. Мы с одноклассниками записываем их рассказы о войне. Некоторые материалы о детях войны я разыскала в районной газете «Степные зори» и поняла, что мы, молодые, должны преклониться не только перед теми, кто воевал, но и перед теми, кто работал в тылу, приближая Победу.

Изо дня в день
В селе Новоцелинном подростки работали наравне со взрослыми. Вручную доили по 25 — 30 коров, раздавали корма, убирали навоз, ремонтировали фермы, заготавливали сено. «Труд на заготовке сена был невыносимым. Косили сено в основном вручную. За длинный летний день выматывались. Были случаи, когда ручные грабли привязывали к рукам, так как держать их не было сил. Во время скирдования сена из-под ногтей выступала кровь. Ненамного легче было зимой на подвозке сена: нужно было запрячь быка в сани, отправиться в степь, откопать скирду от снега, погрузить сено, а вернувшись к ферме — разгрузить. И так изо дня в день. Не выходили на работу только тогда, когда из-за болезни не могли подняться», — рассказывает В.В. Гвоздев.

Анна Ефимовна Морозова, жительница нашего села, рассказала, что, когда ее старшего брата Василия в 1942 году забрали на фронт, она села за руль его трактора, проучившись три месяца на курсах при Черновской МТС. Работать приходилось сутками, особенно в посевную и уборочную. «Бывало, засну я за рычагом трактора и съеду в колею, а девчонки-прицепщицы начинают бросать комья земли мне в спину, пока не разбудят. Тогда ложусь я на теплую гусеницу трактора и сплю часа два, а потом — снова за работу. Я работала на тракторе пять лет, до 1947 года, пока не повзрослели мальчишки-подростки и не заменили нас, девушек. За трудодень трактористам в войну начисляли 2 рубля 50 копеек денег и 2,5 килограмма зерна. Но этого зерна и денег мы ни разу не получили, а только расписывались в табеле о том, что все отдаем для фронта, для Победы. Работы было так много, что некогда было болеть и Бог меня берег. Пробивайте себе дорогу в жизни и живите по-человечески», — на прощание сказала нам Анна Ефимовна.

Вместо трактора — быки
Рассказ о том, как в годы войны дети растили хлеб, продолжает жительница нашего села Нина Григорьевна Квашнина: «Весной начинали работать в поле бригады в составе одного тракториста, пятерых сеяльщиков и двух бороновальщиков. Моя старшая сестра Саша пахала землю на колесном тракторе. Хромой Данила-бригадир выстраивал нас, подростков-сеяльщиков, в ряд, и по его команде мы разбрасывали горстья зерна по вспаханной земле. Затем, соблюдая ровную линию, сеяльщики делали шаг вперед и снова бросали в землю зерно. За сеяльщиками двое мальчишек 9 — 12 лет вели быков, тянувших бороны, а сзади всех подгоняла маленькая Манька Боротина. В соседней бригаде не было тракториста и землю пахали на быках.

Летом каждая бригада вручную полола поле от сорняков. К этой работе привлекали детей. Надевали мы что-то вроде нарукавников, но они быстро рвались и руки, пораненные сорняком, скоро начинали кровоточить
Осенью, когда женщины, скосив хлеб, вязали снопы, мы шли по стерне, отбрасывали их в сторону. Тут и ноги сбивали в кровь, один дед делал лапти, но они натирали ноги еще больше. Мы лапти сбрасывали, а раны смазывали гусиным салом.

Работы было много круглый год, но на трудодни хлеба не давали и в магазинах его, как сейчас, не продавали. В бригадах из дробленого зерна варили кашу, а в детских яслях в такую же кашу добавляли молока. Иногда мы утаивали горсточку зерна и приносили его домой. Но это было очень опасно. Однажды Нюра Кулагина, мать пятерых детей, спрятала под одеждой около килограмма зерна. Кражу заметили и приговорили бедную женщину к десяти годам тюрьмы. Нюра вернулась домой через восемь лет, заработав досрочное освобождение. Черная и худая, как скелет, она выпила кружку давно забытого на вкус молока и... через три дня погибла от заворота кишок».

Замерзать — так вместе!
Рассказ Марии Васильевны Тимошенко о военном детстве привожу дословно. «Когда началась война, на фронт забрали почти всех мужчин, а нас, молодняк, зачислили в бригады под начало стариков. Делали мы всю работу, что была в колхозе. Работали не по часам, а по солнцу. Начинает заря краснеться — нас поднимают. Работаем до завтрака, потом — до обеда. В обед даем быкам и лошадям немного отдохнуть и снова работаем до захода солнца. Помню, зимой морозы были большие, а одежда на нас неважная. Валенки были, чулки-самовязки выше колен, веревками подвязанные, на плечах — фуфайка в заплатках, а из-под нее — юбка конопляная, крашенная осиновой корой. Если в дорогу собираемся, сверху набрасываем овчинную шубу. В общем, нас можно было ставить вместо чучела, такой был вид.

Элеватор, куда мы зимой возили хлеб, был в 40-ка километрах от нашей деревни. Девчонки возили зерно на быках, мальчишки — на лошадях. В дорогу давали нам с собой поесть: полбулочки хлеба на двое суток, молока бутылку, вареную картошку, свеклу, морковь. Все это замерзало в пути, но в деревне Мохово был заезжий двор, где мы кормили и поили быков, грели еду и сами отогревались на русской печи.

Добравшись до элеватора, носили пшеницу в мешках по три ведра по трапам и там ее разгружали. Однажды по дороге домой у одной из девчонок, Насти, упал обессилевший бык и придавил ее собой. Мы впятером бегаем вокруг, сгоняем быка палками, а он не встает. Настя плачет: «Не бросайте меня!» Мы тоже рыдаем и говорим: «Замерзать — так вместе!» И просим: «Господи, помоги нам!» Тут слышим, сани скрипят, и скоро подъехали к нам четверо мальчишек на лошадях и две женщины. Мы наконец-то подняли упавшего быка, столкнули его на мои сани, так и добрались до дома.

Страшное событие
Зимой 1943 года в соседнем колхозе случилось страшное событие. Трех девчонок из такого же обоза порубили на дороге бандиты, забрав скот и зерно. Нам и так было страшно, а тут от жути заревели. В конторе колхоза нам говорят: «Все понимаем, но заменить вас некем». Мы просим: «Дайте нам хоть дедушку для охраны!» Грузим мы подводы, и подходит к нам старик с палочкой. Спрашиваем его: «Дедушка, а ружье есть у вас?» Он отвечает: «Нету, девчаточки!» Мы к бригадиру: «Дядя Ваня, дайте нам ружье!» Тот говорит, что ружье даст, но патронов у него нет. Так и поехали мы на элеватор с дедом и бесполезным ружьем. Доехали до того места, где девчонки погибли, от страха руки друг другу жмем, голоса наши умолкли, чуть дышим…

Как стало особенно холодно, дедушку брать с собой перестали, чтобы не заморозить, а сами не садились на подводу, шли и бежали следом, чтобы согреться. Часто в дороге пели песни и частушки. Песнями мы вроде как страх разгоняли, дух свой поднимали. Помню частушку тех лет:

Ой, ты Гитлер, помолчи,
Много ты мечтаешь.
Не сдадимся мы тебе,
Плохо ты нас знаешь!

Наверное, за время войны мы не только повзрослели, но даже состарились. У моих подруг появились седые волосы. Я столько работала в жизни, что не понимаю, от чего я еще жива?» — удивленно и грустно заключает Мария Васильевна...

Анна Морозова рассказала корреспонденту районной газеты: «Помню, дома нет и кусочка хлеба, а мама выгребает рожь из печки, ссыпает в мешки. И прежде чем отнести их на колхозный склад, снова заглядывает в печь и гусиным крылом выметает оставшиеся зернышки в ладони, а потом в мешок. А вечером, в этой же печи, пропахшей хлебом, мама пекла на ужин лепешки из травяной муки. Тот хлеб, который мы растили и убирали со взрослыми, просить было нельзя. Он был святой, он шел на фронт, он приближал Победу. Мы слово «хлеб» писали с большой буквы.