Буханка xлеба

Городок наш, как тогда говорили, переходил из рук в руки: после ночной стрельбы и грохота взрывов мы видели на рассвете через замерзшие окна то бегущих по улице немецких солдат, то крадущихся огородами наших, то машины с черными крестами, то с красными звездами... Сегодня — одни, завтра — другие. Никто из нас ничего не понимал, что происходило. Уже будучи взрослым, я узнал из мемуаров бывших высоких военных начальников, что городок наш находился в то время на оборонительной линии Ленинграда, где, как говорили, бои шли с переменным успехом. В общем, война войной, а есть надо. А точнее, так хочется!

И выходила на мороз моя хромая бабушка, закутавшись в свой старый черный суконный платок и меня обвязав таким же крест-накрест на груди, узлом сзади. Ей за семьдесят, мне — семь, она с палочкой, я — рядом. Шли за милостыней, как говорила она, что бог подаст. Сейчас я представляю, как мы с ней выглядели... А у кого просить, когда все кругом такие же. Только у военных. У каких — значения не имело. Кто подаст — тому и спасибо, за того и крестится бабушка. Редко, но подавали.

Мороз сильный. Молча тащимся по притихшей, безлюдной улице. Услышал я сзади окрик. Обернулся. Легкой рысцой догоняет нас лошадь с заиндевелой на морозе мордой. Отодвинул я бабушку с дороги. Лошадь запряжена в сани-розвальни, на задке саней красноармеец пристроился, перекинув вожжи через кучу чего-то в санях, прикрытого брезентом. И только сани, проскрипев по снегу, проскочили мимо, на нас пахнуло запахом свежеиспеченного хлеба. Не могу забыть этого запаха и сейчас! Мы стояли, как завороженные, на обочине дороги. Солдат в санях оглянулся на нас. Наверное, он понял, увидев такую парочку. Не останавливая лошадь, стал махать рукой, как я понял из его жеста, догонять. Не раздумывая, я бросился за санями. Неуклюже упал, подскочил, побежал что было мочи, вдыхая с морозным воздухом хлебный запах, невидимо стелющийся за санями. Когда догнал, солдат вынул из-под брезента буханку черного хлеба, сунул в мои протянутые к нему руки. Запыхавшийся, я остановился, не сказав даже спасибо. Даже через варежки почувствовал: хлеб был горячим. Побежал назад. Бабушка рукой прямо в варежке крестила удаляющиеся сани. Она бережно спрятала буханку куда-то под платок, а я шел рядом, с жадностью принюхиваясь к аромату горячего хлеба. Стоит ли говорить, как мы его ели, собирая со стола каждую крошку.

Я не забыл этот запах горячего хлеба и солдатское сочувствие. Сейчас уже из нас четверых я остался один. И если ты жив или не вернулся с той жестокой войны, все равно низкий поклон тебе от всех нас.

14 декабря 1947 года, в день отмена карточной системы, не стерпев, я съел целую буханку горячего черного хлеба за один присест, несмотря на предостережения матери об опасности объесться. Ничего. Обошлось.

Горячий хлеб! Когда случается возможность, давал попробовать его детям, а теперь и внукам. Им нравится, а мне, вспоминая, — не забывается.