Комдив Котов ещё себя покажет

Пылу в огонь полемики периодически добавлял сам режиссёр: то он становится автором не очень-то демократического манифеста, то публично отказывается снять злосчастную «мигалку» с машины, то открывает собственный, с явно провокационным названием, блог (nikitabesogon). А недавнюю, совсем не круглую, собственную юбилейную дату превратил в некое антишоу: перепалка с оппонентами заметно превалировала.

Картина читается как по писанному
Ну что ж, таков Никита Сергеевич и есть: кому-то нравится, а кому-то не очень. Но вот что дивно: нынешней весной сразу по нескольким телеканалам показали его ранние, ставшие киноклассикой фильмы («Свой среди чужих…», «Раба любви», «Родня», «Обломов», «Неоконченная пьеса…»), и мы вновь с удовольствием восхищались мастерством, глубиной и искренностью чувств этого большого художника.

Не хотелось бы сразу после премьеры «Цитадели» тоже хвалить или ругать автора, хотя и существует такая точка зрения, что невозможно, мол, быть над схваткой: или ты с ним, или против. Но мы всё-таки не на съезде кинематографистов и попробуем в коротких заметках хотя бы для себя выяснить: а что, жил-был выдающийся режиссёр Никита Михалков и вдруг весь вышел? В чём тут дело-то?

Посмотрев фильм в первый же день проката, свидетельствую: иные зрители время от времени слезу утирали, а некоторые, наоборот, вставали и уходили. И их можно было понять: на первый, и в общем-то объективный, взгляд, фильм очень неровен — броски-перепады с вершин режиссёрского и актёрского мастерства до наивных общих мест и даже несуразностей. Почему такая неравноценность? Не будем торопиться с ответом и перечеркивать полтора десятилетия чужого большого труда: в общем-то, все мы ждали большего, надеялись на обещанное достойное завершение пути комдива Котова — получилось не очень. Почему?

Во-первых, безусловно, картина очень долго снималась. И все эти возрастные нестыковки в существовании главных героев — взросления-старения их не на пять-десять, а на пятнадцать с хвостиком лет дают себя знать. Во-вторых, отлучение от работы за то, что «засветилась» в телешоу исполнительница роли Маруси (жены Котова) Ингеборга Дапкунайте и смена ее на Викторию Толстоганову привносит в трагическую историю элементы сериальной — подобно «Санта-Барбаре» — эстетики. Мол, не тот актер, так этот — публика полюбила саму нескончаемость действа. Этот эффект усугубился печальным обстоятельством ухода из жизни Вячеслава Тихонова и Инны Ульяновой — больших актеров, чьему таланту первый фильм обязан одухотворенностью предвоенных дачных сцен.

И самое, на мой взгляд, главное — сам Михалков, насколько можно предполагать по его высказываниям и другим приметам, органично существует в русле религиозной православной традиции. Так вот, с точки зрения ее знаков и канонов картина читается как по писаному и воспринимается с большим и искренним душевным подъемом. Но мастер не заботится о стыковке этих канонов с законами кинематографа, а проще сказать, с психологией восприятия зрителя, далекого от веры, а стало быть, во многом недопонимающего логику происходящего.

Снимать обычное кино надёжнее
Приведу лишь два примера. Вот по приказу Сталина вытащенный из окопов штрафбата и восстановленный в правах и звании комдив Котов ведет в атаку на неприступную фашистскую цитадель многотысячную толпу тех, кто в первые годы войны по брони «отсиделся» по объективным и субъективным причинам в тылу. Людей сугубо мирных, в гражданской одежде, безоружных. По дьявольскому замыслу (а Сталин здесь, безусловно, олицетворяет нечто инфернально-темное), благодаря этой пушечной массе регулярные войска засекут все огневые точки противника да поистощат фашистские боезапасы. И вот они идут во главе с Котовым с палками в руках на верную смерть. Но тут в цитадели происходит цепочка мельчайших событий: снайпер потянулся за паучком, закрывшим прицел, опрокинулись спирт и свеча, и крепость вспыхнула как факел… То есть безоружные люди взяли неприступную цитадель. С точки зрения житейской логики — выдумка, не житейской — крестный ход, промысел божий…

В финале Котов подрывается на мине, а через несколько минут появляется на танке в обнимку с дочерью — они движутся с колонной в направлении Берлина. И это тоже высшая, а для Михалкова более чем убедительная логика: земную юдоль комдив избыл, но штурм Берлина без Котова в первых рядах (пусть только в сердце дочери Надюши) невозможен.

И так далее, и так далее: Митя погибает, как Иуда, по существу сам «наложив на себя руки» НКВД, и вообще Великая Отечественная, по Михалкову, — это искупление греха Гражданской войны, когда брат шел на брата. Именно осознание этих подспудных и очень весомых посылов придает фильму законченную убедительность авторского высказывания. А точки огромной актерской самоотдачи как Михалкова в роли комдива, так и всех других исполнителей, явно обращенных силой личностного обаяния в его замысел, вызывают очень сильные эмоции. Но…

Наверное, снимать обычное добротное кино типа эпопеи «Освобождение» всё-таки легче и надёжнее. А вот когда художник нацелен на авторское постижение истории, как Толстой или чуткий к классике Бондарчук, он от неудач не застрахован. Не спасает от пустых залов и заслуженный прежде «Оскар», и словесные дуэли с «не догоняющими» смысла кинокритиками, и деление людей (как и творцов) на «больших» и «маленьких», от чего Никита Сергеевич предостерегает всех нас (и отчасти уговаривает самого себя) в «Цитадели».

Год назад состоялась шумная всероссийская премьера «Противостояния» с участием фронтовиков, показательными просмотрами и т.п. Мало что хорошего из того получилось. На этот раз автор не рискнул, и правильно сделал: фронтовикам вряд ли понравится видеоряд фантастических случайностей вместо подлинных бед и проблем былой жизни. Накопленный в искусстве кино опыт показывает: киноэпопея состоится тогда, когда изначально ставится цель отразить народные муки (Герасимов, Бондарчук, Вайда, Спилберг), а не собственный взгляд на них.

И всё-таки смотреть этот фильм нужно обязательно и желательно с открытым сердцем — тогда он достаёт до самых глубин души. А еще для того, чтобы понять: нет, Михалков не «исписался», он в поиске — сложном, неоднозначном, но художнически искреннем.