Хорошо ли вы говорите по-русски?

Как-то по радио шла передача для детей «В мире животных». Научный сотрудник московского зоопарка интересно и увлекательно рассказывал о том, какие у медведицы в неволе родились двое медвежат и какие они забавные. И вдруг прозвучало: «Новорожденные чувствуют себя хорошо». Ударение на одном слове было поставлено неправильно. Конечно же, следует говорить новорождённый.

Вспомним Максима Горького — «рождённый ползать летать не может». Ударение остается на том же слоге и в новорождённый.

А вот случай из практики. Читая лекцию о культуре языка в подготовленной аудитории, лектор неожиданно для самого себя поставил неправильное ударение на слове «принявший» вместо правильного «принявший» и сейчас же заметил насмешливые огоньки в глазах моих слушателей — «ишь поучает, а сам...».

Пришлось извиниться и повторить все предложение с правильным ударением. Все сказанное относится, разумеется, не только к ударению, но и к языку в целом — ко всем его формам и категориям, к стилистике речи и ее интонации.

Очень часто ошибочно рассуждают так: о «красотах» языка и стиля пусть заботятся филологи и писатели, а нам, представителям техники, физики и математики, рабочим и служащим, это совсем и не нужно, когда мы пишем, с нас достаточно одной только точности. Но дело в том, что добиться точности невозможно без точности выражения мысли, которое и требует активного отношения к языку как средству передачи наших мыслей и чувств, замыслов и намерений.

Раскройте книгу нашего выдающегося ученого академика Вавилова «Глаз и солнце». Эта книга недавно вышла уже десятым изданием. Она написана не только просто и ясно, но и изящно. Ее автор прекрасно понимал и возможности русского языка, и трудности, возникающие перед каждым, кто берется за перо. Результат — огромная благодарность читателей этой талантливой книги, от которой невозможно оторваться.

Как видим, проблема культуры языка — это не только проблема филологов и писателей, но и наша общая проблема, всех читающих и пишущих людей. Она же обращена и к нашей школе: все школьные и вузовские учебники должны быть написаны тем точным, ясным и прозрачным языком, которым умели владеть выдающиеся представители нашей культуры.

Большие ученые всегда протестовали против так называемого гелертерского («ученого») стиля изложения, увы, весьма распространенного. Среди многих наших специалистов. Всемирно известный датский физик Нильс Бор высмеивал любителей неясно выражать свои мысли с помощью такой притчи: один простолюдин решил прослушать три лекции знаменитого мудреца. Делясь своими впечатлениями после этих лекций, простолюдин сказал: первую лекцию и я, и мудрец поняли, вторую лекцию понял только мудрец, что же касается третьей лекции, то ее и сам мудрец совсем не понял.

Как тут не вспомнить великолепного завета Суворова — «не обременять слог элоквенцией!», то есть не осложнять его без всякой надобности.

Все это совсем не так очевидно, как часто считают. Вот только одно доказательство. Совсем недавно из уст хорошо известного филолога прозвучало рассуждение о том, что лингвисты не должны писать просто и ясно, ибо в этом случае представители физико-математических наук будут считать, что лингвистика — легкая наука. Между тем лингвистика — трудная наука, поэтому и писать трудно. Таково было заключение моего собеседника. Как тут не вспомнить проникновенных слов Герцена: «Трудных наук нет, есть только трудные изложения». К большому сожалению, эту бесспорную истину понимают немногие ученые, в том числе и немногие филологи.

Разумеется, чтобы понять лекцию на специальную научную тему, требуется соответствующая подготовка. Это бесспорно. Но очень многое зависит здесь и от формы изложения. Как говорил прекрасный русский поэт Александр Твардовский, «легкость письма» достигается совсем нелегкой работой над языком и стилем, достигается в процессе упорных и постоянных поисков простейших средств выражения.

Культура языка шире культуры речи. Первая относится не только к звучащей речи, но и к тексту, тогда как культура речи — это прежде всего речь звучащая. Но и в том, и в другом случаях проблема не сводится к спорам об отдельных словах и отдельных выражениях, как часто считают. Спрашивают, например, можно употреблять такие слова, как симпатяга, речуга, промокашка, гладка, или нельзя. Пуристы готовы их запретить, и совершенно напрасно. Язык, как известно, существует не только для передачи наших мыслей, но и наших чувств, которые могут быть, конечно, разнообразными и бесконечно многообразными. И норма языка не имеет никакого права с этим не считаться. Вместе с тем та же норма требует сознательного отношения к языку. И здесь, если и возникает противоречие, то это жизненное противоречие, которое разрешается в процессе функционирования языка. В одних случаях, например, сказать страшно хочется вполне естественно, в других — не совсем удобно. Назвать своего друга симпатягой очень мило, но обратиться к малознакомому человеку с таким наименованием — едва ли возможно. Вот здесь-то и обнаруживается то активное и сознательное отношение к ресурсам языка, которое и составляет сущность самой культуры языка.

Cамый процесс развития литературной нормы невольно заставляет нас следить за развитием языка в целом, а это усиливает нашу позицию — позицию сознательного отношения ко всем процессам, происходящим в языке. Подобное отношение обнаруживается и в большом, и в малом. Когда мы, например, теперь постоянно слышим выражения «порядка двух недель» или «порядка трех кило» (в смысле «примерно через две недели», «около трех кило»), то такие словосочетания, ставшие, к сожалению, уже штампами, нисколько не обогащают ресурсов языка, а поэтому и должны оцениваться отрицательно. К тому же и эстетически (хотя этот вопрос отнюдь не простой) подобные штампы оказываются ненужными. И несмотря на то, что язык без определенного количества штампов обычно не обходится, бездумно увеличивать их количество, разумеется, не следует. Надо всегда помнить, что «штампованность языка» и выразительность языка в широком смысле — это стилистические антиподы.

Создается, однако, совсем иная картина, когда в наш язык, в его литературную норму проникают, например, такие выражения, как мягкая посадка, телепутешествие или передвижная лаборатория. Нельзя при этом не видеть процесса обогащения языка, обусловленного самой нашей жизнью, самой реальностью. В этом случае и эстетика языка не претерпевает никакого урона.

Не следует забывать и о большом социальном значении литературной нормы языка. Вспомним тургеневского разночинца Базарова («Отцы и дети») с его принципами и аристократа Павла Кирсанова с его принсипами. Корней Чуковский как-то тонко заметил, что чеховский Гуров («Дама с собачкой») не захотел бы познакомиться с Анной Сергеевной, если при первой встрече она, обращаясь к своему любимому шпицу, сказала бы «Ляж!» вместо необходимого «Ляг!». Здесь отклонение от нормы приобретает уже иной характер и оценивается нами иначе.

Вместе с тем владеть литературной нормой языка — это еще, разумеется, не означает уметь хорошо писать и хорошо говорить. Только владея литературной нормой, можно в необходимых случаях и сознательно отступать от нее. Об этом, в частности, хорошо и убедительно писал в свое время наш выдающийся филолог Л. Щерба. Напомним строки поэта Николая Рыленкова:

Пускай угрюмые
догматики ворчат.
Я к этому привык...
Я до сих пор еще
грамматике
Нет-нет и покажу язык...

Мы же в свою очередь вспомним незабываемое изречение Пушкина: «Как уст румяных без улыбки, // Без грамматической ошибки // Я русской речи не люблю». Но уже совсем в другом плане предостерегал всех нас К. Паустовский. В своей прелестной «Золотой розе» он воссоздает такой воображаемый диалог: «Вы, говорят, вроде книги пишете? — Да, пишу. — Значит, соображение слов у Вас должно быть обдуманное». Культура языка и опирается на подобное «соображение слов», на изучение всех ресурсов языка.

Иногда удивляются, почему вопросы, относящиеся к культуре языка, возникают постоянно, периодически. Но в этом нет ничего удивительного. Живые языки, в особенности языки, на которых говорят миллионы людей, настолько быстро развиваются, что и вопросы, относящиеся к подобному развитию, возникают вновь и вновь. В предшествующих строках мы стремились показать, почему проблема культуры языка должна интересовать не только филологов и писателей, но и всех, кому дороги судьбы родного языка, а следовательно, судьбы родной культуры.