Коль герой, так где награды?

Прошлые годы я всегда лежал в отдельной палате...»

Ольга Викторовна виноватым голосом оправдывалась: «Леонид Игнатьевич, мы обязательно переведем вас в отдельную палату. Как только освободится — так сразу и переведем!» Сестра, придерживавшая дверь, тоже имела виноватый вид. Дело усугублялось тем, что в палате оставалось свободным самое неудобное — по крайней мере для всех нас — место (около умывальника). Леонид Игнатьевич тяжело проковылял к своей койке. «Ну и зануду к нам поместили», — подумали в тот момент многие из нас.

Народ в палате подобрался компанейский, доброжелательный. У большинства курс лечения уже заканчивался, и настроение царило бодрое. Все любили потравить баланду и здорово преуспели в этом деле.

Но, когда у нас появился Леонид Игнатьевич, все изменилось. Все опасались неосторожной фразой вызвать неудовольствие нового соседа. Он долго устраивался на своем месте. Видя, что ему трудно управиться с разборкой постели, я предложил свою помощь, но он отказался. Мы было совсем приуныли. Дед часто громко кашлял, часто поднимался, чтобы подойти к умывальнику, и шумно сморкался, часто сплевывал мокроту... И хоть все это не вызывало восторга, но все понимали, что старость — не лучшая пора нашей жизни, и немножко жалели его. А еще мы поняли, что, требуя отдельную палату, он хотел, чтобы никто не видел его состояния...

Отсутствием аппетита никто из нас не страдал, поэтому, когда приближалось время обеда или ужина, всегда находился кто-нибудь, кто выглядывал в коридор и сообщал, привезли ли еду из кухни в столовую. Уходя обедать, кто-то из нас предложил Леониду Игнатьевичу: «Пойдемте с нами за компанию...» «Мне принесут», — ответил тот и остался в палате.

Когда мы вернулись из столовой, застали такую картину. Раздатчица оправдывалась, что работать некому и она просто не успевает.... Чтобы разрядить обстановку, я предложил женщине свою помощь, чему та очень обрадовалась. «Леонид Игнатьевич, ты не возражаешь, если еду тебе буду приносить я?» — спросил я его, на что он дал свое согласие, хоть был немного удивлен предложению.

Вечером, незадолго до отбоя, Леонид Игнатьевич еще «обрадовал» нас, спросив: «В палате кто-нибудь храпит?» И не успели мы ответить, что, к счастью, никто из нас в этом деле не замечен, как он бухнул: «А-то я иногда храплю, вы уж извините. Разрешаю толкать меня, чтобы перестал». Тут уж мы совсем скисли...

Утром следующего дня, как обычно, делала обход Ольга Викторовна. Когда по ее просьбе «дед» разделся, мы поразились его могучим торсом и сильными, с рельефно очерченными мускулами, руками. Это было так неожиданно: старик и такая мощь! Как потом выяснилось, Леонид Игнатьевич и до армии, и на службе — а призван он был еще до войны — любил «побаловаться» штангой и гирями.

Как-то в ответ на реплику одного из нас, что больничная кормежка в этом году стала похуже, Леонид Игнатьевич непривычно грустным голосом заметил, что на фронте и не то бывало. Случалось, не только горячего не ели дня два-три, но и сухарей-то подолгу не видели. Особенно трудно было зимой: холодно, а тут еще и жрать нечего!.. Однажды к ним во взвод прибыл солдат-цыган, с которым Леонид Игнатьевич, тогда, конечно, Ленька или Леха, очень быстро сдружился. Новичок подсказал выход из положения — давай, говорит, у фрицев подхарчимся!.. Спросили разрешения у командира взвода, тот вначале поколебался, но, подумав, все-таки разрешил.

Они весь день внимательно изучали передовую гитлеровцев, засекли их посты и передовое охранение, а как только стемнело, надев маскхалаты, поползли к немецким окопам. Цыган (извините, но Леонид Игнатьевич только так и назвал его в своих рассказах) оказался смелым и ловким солдатом. Из всех видов оружия он особенно искусно владел ножом... Сняв передовое охранение, парни незаметно проникли в ближайший блиндаж и, выманив по одному, уничтожили несколько фрицев, а их ранцы с продуктами реквизировали и благополучно вернулись в окопы, где их с нетерпением ждали товарищи... Командование каким-то образом узнало об этом и дало взбучку всем, кому полагалось. За то, что не догадались прихватить заодно и «языка»...

Наконец-то я, кажется, добрался до того эпизода, ради которого и взялся за перо.

...Дело происходило в Восточной Пруссии. Один из полков дивизии попал в окружение. Леонида Игнатьевича вызвали в штаб дивизии, где кроме комдива присутствовали начальник штаба и командир разведки, который и представил его, сказав, что это и есть тот человек, который сможет выполнить любое задание.

Генерал рассказал об обстановке, показал на карте приблизительное расположение попавшего в окружение полка и поставил перед ним задачу: как можно точнее определить позиции противника, нанести их на карту, пробраться к командиру окруженного полка, доложить ему обстановку и с его помощью связаться по рации со штабом дивизии. Леониду Игнатьевичу было разрешено взять любого из разведки, но он отказался, заметив, что такое задание лучше выполнять в одиночку.

Нашего «деда» не обнаружили не только гитлеровцы, но и передовое охранение попавшего в окружение полка. Когда он, добравшись до места, доложил командиру полка сведения и тот связался по рации с командованием дивизии, по указанным координатам был нанесен мощный артудар. Полк благополучно сумел выйти из окружения...

В нашей палате был молодой парень, который частенько старался, что называется, «достать» Леонида Игнатьевича. Мы не раз пытались охладить его пыл, но все было безрезультатно... И вот однажды, после очередного рассказа ветерана, этот парень спросил: «Если ты такой герой, то почему у тебя так мало наград?» Мы все притихли, не зная, как на это среагирует «дед». Но, к нашему удивлению и радости, он ничуть не обиделся, даже рассмеялся: «Что награды! Главное — живой остался...»

А после минутного молчания продолжил: «Комбат за одно дело хотел меня представить к ордену Красной Звезды или даже Отечественной войны, а когда узнал, что я увел у него телефонистку, то сами понимаете... Позже, правда, сменил гнев на милость и представил к медали «За отвагу».

Когда я встречаю бывших фронтовиков, постаревших, согнувшихся под бременем всего пережитого, подчас не очень презентабельных, более того — нередко неказистых и даже невзрачных на вид, я мысленно снимаю перед каждым из них шляпу и желаю: «Будьте здоровы и благополучны, дорогие мои!»

P.S. Соседи по палате звали меня Александрыч.