Не числом, а умением

Об этом ученом говорят не только его дела, но и даже, как ни странно, могила Леонида Васильевича. Он похоронен в чистом поле и около леса, прямо напротив института. Из круглого и красноватого бутового камня словно проступает лицо Киренского, как будто он с интересом до сих пор приглядывает за тем, как и сегодня идут дела в его родном Красноярском научном центре.

Судьба Киренского, как и многих других, неотделима от советской власти со всеми ее способностями выводить, как говорили когда-то, простолюдинов к свету, давать им образование, а потом не щадить их ни в работе, ни в жизни. Матерью Леонида Васильевича была акушерка, дожившая до 93 лет, а отец, умерший, когда сын еще в школу не ходил, был домовитым и строгим крестьянином, одолевшим грамотность самостоятельно, потому что из духовной семинарии его исключили, так как он водил знакомства со ссыльными. В якутской Амге, где они жили, такого народа хватало. Отец будущего академика настолько овладел грамотностью, что стал «крестьянским адвокатом», писал мужикам прошения и даже защищал их в судах. Обучение этот «адвокат» превращал для своих детей в игру, и, как уточняется в единственной книге о Киренском, оно не было обременительным. Так же, как и для сына, который немало проработал в школе, преподавая физику и математику и относя свое учительство к самым счастливым годам жизни. Не помню подобного признания ни в одной книге об академиках.

Хотя учительство Леонида Киренского в какой-то степени задержало его становление в науке. Например, в МГУ он поступил в двадцать три года. В это время молодые люди уже обычно заканчивают вузы. Но по итогам пройденной жизни Леонид Васильевич везде успел и преуспел.

Приехав, он покорил всех
— Мне довелось знать Леонида Васильевича, — рассказывала на встрече в институте физики доктор наук Ирина Самсоновна Эдельман, — столько, сколько я сознаю себя, то есть с детства. Он работал вместе с моим отцом, который его встретил, когда в 1938 году Киренский приехал после аспирантуры МГУ в Красноярск с молодой женой и дочкой Таней, моей ровесницей. Его дочь тоже теперь физик, но работает она в МГУ, на кафедре, созданной соратником и другом Леонида Васильевича Константином Петровичем Беловым. И он тоже физик-магнитолог.

Появившись в нашем городе, Киренский покорил буквально всех своим обаянием и грандиозными планами. Хотя Красноярск предвоенного времени был, по сути, дырой. Правда, уже с тремя институтами — педагогическим, медицинским и лесотехническим. Родившись в предельно простой семье, Леонид Васильевич стремился к знаниям, а точнее — к узнаванию, с какой-то страстной верой. Хотя у него было полно и других увлечений: он играл в футбол в городской команде, был первоклассным шахматистом, писал стихи, музицировал на народных инструментах... В школе же ему пророчили карьеру литератора. Совсем мальчиком Киренский уже писал: «Наука — путь правды к свободе народа, наука — звезда среди темных небес, и силе науки сдается природа, наука открыла нам много чудес».

...Уточним, что все это шло не только от природных способностей и от весьма романтического, хотя и сурового, времени, но и от корней, семьи, отца Киренского, который берег как ценность учебник по арифметике, изданный еще в 1863 году. Сейчас учебник находится в музее академика Киренского. Затрепанная книжка десятилетиями переходила из рук в руки, хотя надписи каждого очередного владельца учебника сохранились. В том числе и надпись самого Василия Киренского, в семье которого ничто не пропадало даром.

Его сын нуждался и подрабатывал всю юность. Например, учась в МГУ, студент Киренский преподавал физику в горном институте.

— А вернее, — продолжала рассказ Ирина Самсоновна, — он заменял преподавателей, которые болели. И заменял достойно. Растерянность и уныние Леониду Васильевичу не были свойственны. В МГУ он рано приобщился и к научной работе под руководством очень известного профессора Акулова. Они связаны были с исследованиями магнитных материалов. Тогда же, еще в студенчестве, появились и его первые публикации. Студент из далекой Якутии учился блестяще. После аспирантуры ему предоставили выбор: поехать на работу, куда он хочет. Киренский хотел только в Сибирь. Это вызывало насмешки и удивление москвичей. Но Киренский своих решений не менял.

Судьбу определила... ошибка журналиста
— Да, — подтверждал доктор наук Вальтер Алексеевич Игнатченко, — Леонид Васильевич хотя и был очень доброжелательным, корректным человеком, но характер имел твердый. Я приехал из Одессы после окончания университета в Сибирь не по этапу, не по назначению, а по ошибке. По ошибке журналиста, который написал в газете, что в Красноярске открывается институт физики и... далее, без запятой, ядерной физики. Словно уточнил. А институт ядерной физики, как теперь известно всем, открывался в Новосибирске. Мы с моим другом Юрой Захаровым как раз в него хотели. Диплом защищали именно по ядру. Узнав про ошибку, уже собрались уезжать из Красноярска. Но тут приехал из очередной командировки Киренский. Переговорил с ним и вскоре уже был убежден, что уезжать из Красноярска не стоит. На решение, конечно, повлияли твердость и уверенность Киренского в перспективах развития института. Хотя тогда институт располагался под роскошной краевой библиотекой, на первом этаже, но быстро осваивал подвал. Вскоре у нас уже имелось два этажа. А затем институт занял все здание, а библиотека переехала.

В годы организации института Киренский был, как говорится, занят по макушку. Но едва он появлялся, как присаживался среди молодых специалистов, а они практически составляли подавляющее большинство, и тут же принимался беседовать. Не скучно, с юмором, но очень тщательно и даже дотошно. Ему было очень важно знать, какие перспективы в науке видит молодежь, пришедшая в основном из педагогического института. Тогда еще не открыли Красноярский университет, и наш институт поначалу не имел ни одного теоретика. А физика без теоретика, как колеса без телеги. Но спасала и обнадеживала организованная еще в педагогическом институте Киренским большая школа физиков-магнитологов. Основная, и самая крупная, лаборатория была именно Киренского — физики магнитных явлений. Несколько хороших специалистов пришло из лесотехнического института. Оптики-спектроскописты, например. Так появилась вторая лаборатория — молекулярной спектроскопии, возглавляемая Анатолием Васильевичем Коршуновым. А затем образовалась третья — биофизики, из специалистов медицинского института во главе с Иваном Александровичем Терсковым, который впоследствии стал академиком. Так же, как и его первый ученик академик Иосиф Исаевич Гительзон.

...А теперь нужен отступ от рассказа Вальтера Игнатченко. Дело в том, что в Красноярске академический институт биофизики, ныне самостоятельный, вышел из недр института физики. О нем пойдет речь в следующем выпуске нашей газеты в газете. Но сейчас отметим, что некоторая тематика в исследованиях этих научных коллективов пересекается. Хотя со времени выделения биофизики, конечно, наработали много нового. Но некий повтор в рассказах был. Поэтому часть биофизики оставим... физике. Академик Гительзон, едва это почувствовав, тут же сказал: «Детализировать всю работу не буду, так как понятно, что вам о ней уже рассказали». Так оно и было.

— Замечу, — продолжал Игнатченко, — что наука магнитная к моменту образования института была развита. И эта заслуга Киренского. А вот теоретическая часть почти отсутствовала, хотя некоторые работы Леонида Васильевича, сделанные вместе с математиками, можно было отнести к исследованиям теоретическим. Тогда, к счастью, появилась группа молодых сотрудников, в том числе Игнатченко, Захаров, очень талантливый физик-экспериментатор Родичев, Лев Слободский и некоторые другие. Нашу теоретическую группу очень горячо поддержал Леонид Васильевич. А вскоре был открыт уже теоретический отдел, который благополучно работает и развивается до сих пор. Киренский подхватывал все новое и постоянно искал толковых и думающих специалистов с идеями.

Тонкие пленки
— В конце пятидесятых и начале шестидесятых годов, — напоминает Ирина Самсоновна Эдельман, — были впервые в мире проведены работы по созданию тонких пленок. До тех пор изучали массивные материалы, монокристаллы, к примеру, поликристаллы, стекла... И вдруг человечество научилось делать сначала металлы в виде очень тонких пленок. Это наноразмеры. В России тогда было только две организации, которые этими пленками занимались. Одна из них — наш институт. Все, что было нужно для разработок технологий, у нас было собрано. Киренский исследования по тонким пленкам поручил большой группе молодых специалистов. И настолько все быстро развивалось в институте, что Леонид Васильевич стал членом Международного комитета по тонким магнитным пленкам. Он и сегодня существует. Комитет курировал все исследования по тонким пленкам во всем мире, несмотря на то, что СССР тогда был, в сущности, закрытой страной. Очень быстро перешли от металлов к другим материалам. Стали делать пленки полупроводников, что было сильно развито в институте Иоффе в Питере академиком Алферовым.

А мы все время были сосредоточены на тонких пленках, которые так или иначе были связаны с магнетизмом. И сейчас даже трудно сказать, что и кто и у кого взял. Тонкие пленки ныне применяются в самых разных областях — от информатики, то есть в системах записи и передачи информации, и до здравоохранения. До сих пор эти исследования очень широким и глубоким фронтом ведутся в нашем институте. У нас даже была лаборатория, которая называлась весьма забавно — «Внешняя память». Имелась в виду та часть устройства или памяти, которая считывается. Эту лабораторию шутя называли лабораторией... вечной памяти.

...С каждой новой встречей в любом научном центре СО РАН встречаюсь с молодыми учеными. Уже одно это говорит об уважении и значении сибирской науки. Сейчас молодежь в ней несколько иная, чем лет семь назад. Она увереннее, целеустремленнее, без тени нытья, хотя в своих выводах и откровениях к иронии прибегает часто.

Например, считает, что науке слишком долго обещали высокую зарплату (сейчас вроде бы обещания сбываются. — Р. Н.). Но зато много грантов, контрактов, командировок... Словом, поддержка есть и деньги находятся. На встрече в институте физики принимали участие два молодых кандидата физико-математических наук Сергей Комогорцев и лауреат премии имени Л. В. Киренского Светлана Софронова. Сергей работает как раз в лаборатории физики магнитных пленок. И он убежден, так как хорошо знает это, что и сегодня исследования по тонким пленкам очень актуальны, нужны и имеют спрос. Хотя бы потому, что микроэлектроника, положим, никуда от магнитных пленок пока «не ушла». Правда, технологический уровень все-таки сместился на Запад — там он выше. А в научном плане, в теоретическом заделе мы не уступаем, не отстали. Экспериментальные проработки, теоретические доклады наших ученых по-прежнему вызывают интерес в научном мире.

— Недавно был международный симпозиум по магнетизму в Москве, — уточнял Комогорцев. — Большое внимание было проявлено к магнитным наноматериалам. А ведь ими занимался еще Киренский... Но тогда не было такой терминологии. Их час пришел недавно. Так в науке бывает. С теми, еще давними, пленками появилась новая физика, имеющая большие шансы на хорошее приложение, на применение в различных отраслях и сферах. Иначе говоря, у них очень хорошие для практики свойства. На этих материалах, например, можно делать первоклассные магнитные датчики. Они чрезвычайно чувствительны к слабым магнитным полям. Киренский многое предвидел. Мы нередко, предлагая нечто оригинальное, стартуем с того места, где он завершил свою работу. И традиция, заложенная в свое время Леонидом Васильевичем — поддерживать научную молодежь, нисколько не разрушилась, а только укрепляется. А уж новое и перспективное поддерживается в большинстве случаев.

Неизбежные пересечения
...Кстати сказать, и возникновение биофизики еще на памяти живущего поколения. При поддержке Киренского в институте физики крепли биофизические исследования. Сначала по биофизике крови. За считанное число лет эти работы так развились, что в институте в свое время перебывало едва ли не все космическое начальство. Особенно когда Терсков, Гительзон и другие ученые принялись разрабатывать для космонавтов замкнутые экологические системы для выращивания, например, хлореллы. Киренского, Терскова и Гительзона приглашали на все международные конференции по проблемам космического питания будущих космонавтов, которым еще предстояло летать в замкнутых системах. В конце концов, лаборатория Терскова выделилась в самостоятельный институт.

Света Софронова работает в лаборатории еще одного академика института физики — Кирилла Сергеевича Александрова (он не имел возможности принять участие во встрече. — Р. Н.). Софронова занимается немагнитными веществами — диэлектриками, сегнетоэлектриками, изучением так называемых фазовых переходов.

Это одна из задач лаборатории кристаллофизики. Научные интересы молодой женщины — теоретические исследования и расчеты. Грубо говоря, о ее тонкой работе — Света следит за колебаниями атомов, за внутренними изменениями структуры кристаллов. Кроме того, в лаборатории выращивают кристаллы, создают новые материалы и изучают их различные свойства. В частности, теплофизические, теплоемкость и т. д. С какой целью? А чтобы придать им другие свойства, которые требуются при создании новой техники. В последнее время заговорили о релаксорах.

— Это что, — спросил у Софроновой, — какие-то облегчители, расслабители?

Света засмеялась и пояснила:

— Наверное, радиофизики испытывают облегчение, поскольку эти материалы им не приходится настраивать на очень узкий диапазон, например, частот или температур. Область фазового перехода у релаксоров достаточно широкая, и при их использовании в технике нет надобности в настройке на одну точную частоту, что весьма расширяет их применение. Словом, это модное ныне направление, которое быстро развивается, чему способствуют усилия и нашей группы, и теплофизиков института, и других специалистов. Например, из Франции, с которыми мы сотрудничаем.

— Понятно, что вы человек способный, с глубокими знаниями. Вы не жалеете, что не пошли в банк на работу или в бизнес?

— Сейчас уже не жалею, — ответила Софронова. — Хотя в аспирантуре было очень трудно. Тот период совпал с кризисом в стране, да и в науке. Ныне совсем другая ситуация. Сергей правильно сказал: сейчас много грантов, премий... Мы оба с ним получили, например, грант Президента Российской Федерации. Многим молодым специалистам помог академик Кирилл Сергеевич Александров. Сегодня нет заслонов для поездок на международные конференции и другие научные форумы. У нас в лаборатории всем стараются предоставить такую возможность. Не раз видела удивление москвичей, когда они узнавали, что из далекого Красноярска приехало сразу несколько наших молодых физиков на конференцию. У них, как правило, из института приезжает только один специалист. Такое широкое приобщение к новым знаниям тоже, видимо, от тех традиций, которые формировались при Киренском.

Доверию помогла... моча
— Школу Киренского, — вступил в разговор заместитель директора института доктор наук Сергей Геннадьевич Овчинников, — можно и нужно понимать в каком-то узком плане и в гораздо более широком. В узком — это лаборатория, созданная им, и то научное направление, которое он обосновал. Кстати, я заведую сейчас уже пятнадцать лет той самой лабораторией Киренского. А более широкий смысл — весь наш институт, основанный им, со всеми его разными направлениями и лабораториями. Все они, как растение из зерна, выросли из научной школы Киренского. Но обновление идет постоянно. На сегодняшний день из двадцати семи человек в моей лаборатории пятнадцать человек — молодые сотрудники.

Не менее трех направлений лаборатории — это прямое продолжение работ Киренского. Например, те же тонкие магнитные пленки. Где они применяются? Сказать, что везде — едва ли можно. Но сказать, что почти везде — можно. Сейчас в массовом порядке люди работают на компьютерах. Без магнитных дисков не обойтись. Но они как раз делаются на тонких магнитных пленках. А макеты первых дисков были сделаны именно в нашем институте. В сущности, еще тогда практически имелось все для промышленного серийного выпуска магнитных дисков.

Мы отвечали за магнитный материал, в Нижнем Новгороде — за точную механику, в Киеве... Словом, в СССР были определены три «точки», где предполагалось полное освоение новой продукции по кооперации. Уже закупили даже технологическую линию для выпуска дисков на одном из заводов в Киеве. Это была середина восьмидесятых годов. Но началась разруха в стране, перестройка... и все лопнуло. Нас обогнали другие. Сейчас, конечно, все иначе. Информация теперь записывается в гигабайтах. Но тем не менее нынешнее развитие пошло от тех, давно проведенных, работ. И мы стараемся развивать свои исследования и даже технологии на современном уровне. База для этого есть. И она создана в кооперации с академическими институтами Новосибирска. Прежде всего с Институтом физики полупроводников СО РАН. Сейчас мы имеем с ним совместный интеграционный проект. Больше того, в этом же институте физики полупроводников сделана, скажем так, по нашей идеологии установка, которую мы сейчас запускаем. Это магнитооптический спектрометр. После запуска его у нас появится возможность магнитную наноструктуру, а они делаются в очень глубоком вакууме, в этом же вакууме и измерять. Что очень важно — не вытаскивать пленочку и не портить ее, а измерять магнитные свойства изготовленной наноструктуры в самой установке, наладка которой сейчас завершается. Где-то еще в России таких установок просто нет.

— Что-то мы сильно углубились в физику. Хотелось бы услышать и про какую-то забавную или неожиданную ситуацию, связанную с работой Киренского и других физиков.

Овчинников принял предложение и вспомнил, как Леонид Васильевич встречался с академиком Королевым. Это было очень кстати, потому что о школе Киренского я писал как раз в День космонавтики.

— Именно Киренскому, — вспоминал Овчинников, — удалось привлечь Сергея Павловича к нашим работам по замкнутым экологическим циклам, которые проводились у нас под руководством академиков Терскова и Гительзона. Все это потом перешло в институт биофизики. Но начиналось у нас, когда встала задача по обеспечению жизни экипажа космонавтов при длительном космическом полете. Следовательно, людям в космосе надо было нормально дышать, что-то пить и есть и т. д. Был разработан замкнутый цикл по воздуху, когда углекислый газ перерабатывался растениями в кислород. Но это легкий цикл. Гораздо сложнее замкнутый цикл по жидкости. Это когда переработанная моча превращалась в питьевую жидкость.

Когда Киренский с Терсковым и Гительзоном приехали к Королеву в первый раз, то главный конструктор встретил сибиряков сурово. Знакомы они ранее не были. Хотя Королев их выслушал, но вряд ли хоть во что-то поверил. Тогда сибирякам пришлось достать бутылочку «минеральной» воды и предложить попить ее Королеву. Выпили воду для пущего доверия коллективно. И только потом признались, что эта вода из... мочи космонавтов. Конечно, переработанная. Вот тогда-то и было завоевано расположение Королева и началось длительное сотрудничество с сибиряками. Вскоре институт физики в Красноярске получил для исследований такие финансовые средства, на которые Киренский поначалу никак не мог рассчитывать.

...Уточним еще, что в юности Овчинникова сманили в Красноярский университет тем, что пообещали изучать в нем космическую физику. Тогда, как пошутил ученый, у него «ушки встали торчком». Из желающих заняться обещанной космической физикой отобрали пять человек. И все они стали докторами наук.

Вдогонку к встрече
На этом наша встреча в тот день закончилась. Но не совсем. В ней с опозданием, вдогонку принял участие еще один доктор наук, заведующий лабораторией электродинамики и СВЧ-электроники, профессор и заслуженный изобретатель России Борис Афанасьевич Беляев. Он посчитал важным, хотя бы вкратце, рассказать о своей работе. И был прав. Однако пояснив, что не решается среди направлений работы лаборатории выделить из них основные. Все нужны и актуальны. Например, микрополосковые СВЧ-устройства и диагностика материалов на СВЧ.

Для систем связи, радиолокации и радионавигации необходимы так называемые частотно-селективные устройства. А если попросту, то миниатюрные фильтры. В каждом устройстве их много. Достаточно сказать, что спутник связи примерно на 60 процентов своего объема состоит из фильтров. Они помогают в многоканальных системах отделить каждый канал от другого. Впрочем, и других функций у фильтров много. Но при этом они должны быть не только миниатюрными, но и очень надежными, да еще и дешевыми.

Самые крохотные из всех ныне существующих — микрополосковые фильтры. Они пропускают через себя только узкую, определенную полосу частот. В институте создали фильтры с такими характеристиками, которые стали использовать на боевых самолетах. В частности, фильтры стоят на бортовом радиолокаторе СУ-30. Они пропускают радиосигнал «в полосе менее одного процента», что, как нетрудно понять, важно для самого современного отечественного истребителя.

Лаборатория Беляева имеет более сорока патентов. Один из них получен за фильтры на подвешенной подложке, что позволило намного улучшить их характеристики. По сравнению с обычными, они на порядки лучше. И еще более миниатюрные, чем микрополосковые фильтры. Вообще говоря, производство фильтров — массовое. Да еще номенклатура их почти ежегодно меняется. Для института физики это весьма выгодная ситуация. Он всегда может предложить рынку новые разработки. Спрос на фильтры гарантирован. «У нас с заказчиками, — сказал Беляев, — дружба и любовь. Мы постоянно заключаем с ними новые договоры».

Кредо академика
С академиком Василием Филипповичем Шабановым мы встречались несколько раз. И как с директором института физики, и как с председателем президиума Красноярского научного центра. Поэтому наша беседа с ним не носила однолинейного характера. Затрагивались разные темы: и физики, конечно, и отношения академической науки и власти, и положения в институтах молодых ученых, и строительства жилья, и дальнейшего развития научного центра в Красноярске.

— Многие из работ, — сказал Василий Филиппович, — которые были названы в беседе с вами, вышли из исследований, связанных с так называемыми фотонными кристаллами. Их еще называют сверхрешетками. У них иная структура, позволяющая хорошо управлять фотонами. Пока что вся электроника практически «посажена» на умение хорошо управлять электронами.

Но электрон имеет массу, заряд и спин. А у фотона массы покоя нет, заряда тоже нет, а скорость самая большая. Он как бы и примитивен, и совершенен. И если им научиться управлять так же, как и электроном, то тогда самые совершенные устройства будут именно фотонными. Во всяком случае, по скорости. Для фотона все материалы — сверхпроводники, у него нет границ. А скорость — предельная. И вся трудность — научиться фотонами управлять. И когда нашли вещества, которые могут управлять фотоном, как полупроводниковыми веществами и электронами, то и появились на свет фотонные кристаллы. Хотя на самом деле это никакие не кристаллы, а всего лишь напыление на поверхность материала. Хотя может быть и кристалл. В природе есть такие. Это опалы. Весьма перспективные материалы. Наука, научившись управлять фотонами, сделала в своем развитии новый шаг.

Фильтры — тому пример. Фотоны позволяют перейти в СВЧ-диапазон, где открылись новые горизонты, а теорию перевести в оптику. Теперь появилась возможность очень многое делать миниатюрнее и дешевле.

В этом продвижении большая заслуга принадлежит у нас СКТБ Красноярского научного центра.

— Прежде всего, наверное, научной молодежи?

— Вклад молодежи значителен. Хотя бы потому, что все время мы занимаемся омоложением институтов. Например, институту физики уже пятьдесят лет. Нельзя забывать, что всего несколько лет назад мы многих потеряли, когда наука находилась в кризисе...

— ...а молодежь уехала искать работу за границу.

— Это еще можно было пережить, — заметил Василий Филиппович. — Да мы и не потеряли, по сути, тех, кто от нас уехал, но остался работать в науке за рубежом. Мы с ними продолжаем сотрудничать и поддерживать связи, публикуем совместные работы. Такая эмиграция даже значительную пользу нам приносит. Она проявляется в контрактах, грантах, в материалах, иностранных журналах, в международном сотрудничестве и т. д.

Безвозвратно потеряны для науки те талантливые молодые люди, которые остались в России, но ушли в бизнес, банки, в торговлю, в самого разного пошиба компании. Вот их уже не вернешь. С ними связь потеряна. Жаль, что многие из них не попали, к сожалению, в наукоемкий бизнес.

— Вы омолаживали институт за счет сокращения кадров преклонного возраста?

— Никоим образом. Я считаю, что это было бы в науке большой ошибкой. Знания и опыт ветеранов очень нужны, прежде всего самой молодежи. Наши доктора наук попросту пестуют начинающих работать сотрудников, заботятся о них, как отцы о детях. Мы поступили по-другому — организовали специальный фонд, на который может претендовать только молодежь. А трудовой режим для ветеранов несколько ослабили. Пусть они работают половину дня, но польза от них, скажу так, все равно на полный рабочий день. Хотя бы потому, что эти люди без науки жизнь свою не представляют. Все перемены провели при полном согласии коллектива. Перед молодежью открыли возможности для ее развития. Мы сказали: аспирантам гарантируем полставки, заявки молодых сотрудников постараемся удовлетворить. В том числе и на жилье, а это для молодых самое главное. В каждом доме, который мы строим, квартир по сорок выделяется молодым. При поддержке президиума СО РАН и самих институтов. Больше того, мы с нашими подрядчиками держим вполне приемлемую по нынешним временам цену на жилье. Она намного меньше рыночной. Проработав пять-шесть лет, молодой сотрудник вполне реально приобретает у нас квартиру. Молодежь все это видит и ценит.

— А продать приобретенную квартиру молодой сотрудник может или это уже собственность научного центра?

— Нет, это его собственность и продать он ее может. Как показала практика, почти никто, приобретя у нас квартиру, ее уже не продает.

Тем более что всегда есть возможность ее расширить. В сущности, все, что сейчас говорится об ипотеке, о национальном проекте по строительству жилья, в СО РАН уже отработано. Но власть почему-то пытается сложившуюся систему разрушить. Сейчас научным учреждениям запретили быть заказчиками по строительству жилья. Это же бред. Палочку-выручалочку для сохранения кадров выбивают из наших рук. Сейчас нам палки в колеса ставит казначейство. Научные сотрудники вносят деньги за жилье уже в строящемся доме, а нам говорят, что мы не имеем на это права. Хотя у нас есть отдел капитального строительства.

— Либо чиновники не понимают, что творят. Либо «творят» осознанно. Как вы считаете, Василий Филиппович?

— Но эти проблемы лежат на поверхности. Все плюсы и минусы очевидны. Нелепость какая-то... То же самое относится и к хозяйственным договорам. Они запрещаются всем государственным учреждениям: вузам, академическим институтам и т. д. А ведь мы так много делаем для науки за счет собственных средств, честно их зарабатывая. У меня такое впечатление, что власть часто выпускает сырые постановления, непродуманные, не комплексные, не видя перспективы и последствия. При этом слова произносятся правильные, а решения похожи на какие-то полупродукты.

Скажу и о решении повысить в два раза, а то и более зарплату в Академии наук. Ну кто против этого будет возражать?! Все согласны. Повышение зарплаты идет от ставок, которые по статистике. Но в статистике нет «полставочников», она их не учитывает. В ней только «полноставочники». Но у нас половину ставки получают аспиранты, например. Их в учет не берут. Как же их стимулировать и сохранять? И при этом требуют, чтобы ни в коем случае ничего не доплачивали молодежи. Кроме того, в институтах активно работают и студенты пятого и шестого курсов, магистры. По крайней мере, по полгода, пока пишут диплом. Мы им тоже помаленьку доплачиваем, надеясь, что и они когда-то придут к нам. Известно же, что ни на аспирантские, ни на студенческие стипендии прожить в наше время практически невозможно. А подзаработать, стимулировать молодежь — возможно. Но и этого не разрешают.

Предполагается повысить зарплату ученым хотя бы вдвое только по списочному составу после сокращения тех ставок, которые использовались для поддержки тех же аспирантов. С «обещанием», что и на следующий год надо сокращать кадры. Стариков, конечно, прежде всего.

Естественно, институты будут выкручиваться, искать другие способы защиты и сохранения своих ученых. Но зачем их обрекать на это?!

Почему не принять законы и постановления, способствующие развитию, а не торможению науки?!

Далее. Мы должны провести аттестацию всех сотрудников. Она проводится на пять лет. Но следующий год будет опять аттестация, и опять надо сокращать. Но как сокращать, если ученый уже на пять лет аттестован?! Словом, власть нередко решает так, чтобы администрации институтов, по крайней мере, не могли спокойно работать. Многие нынешние новации власти по отношению к науке кажутся алогичными. Хотя нельзя не признать, что финансовое положение академической науки в последние годы улучшается. Да и оснащение ее тоже. Но главное, что позволяет нам с оптимизмом смотреть в будущее, — это прежде всего вот что: мы привыкли работать малыми силами и сохранили научные школы. Мы можем сотрудничать с другими и с нами хотят сотрудничать. В этом наша стойкость. Сибирская наука сохранила высокий уровень исследований.

Поэтому для нас самое важное — сохранить традиции и сберечь научные школы. Разрушим их — потом не воссоздадим. А если воссоздадим, то затрат потребуется в тысячи раз больше.