Новосибирск 2.8 °C

Арнольд КАЦ: «Я много занимался, дико уставал, и были видны результаты...»

27.04.2006 00:00:00



Атмосфера полного — с полуслова, с полузвука — понимания и некой взаимной творческой любви, любви требовательной в отношении к главному делу жизни этих ста человек и их руководителя — музыке, была явной и чрезвычайно обаятельной...

Беседа наша с маэстро получилась достаточно долгой, потому что даже беглое, пунктирное обращение к 50-летней истории Новосибирского филармонического оркестра не могло быть, как говорится, по определению коротким. Но мне хотелось, по возможности, рассказать нашим читателям о создателе и бессменном руководителе этого уникального коллектива — Арнольде Михайловиче Каце не только «в контексте» или «на фоне» этой истории, но на фоне эпохи и жизни вообще. Вот некоторые фрагменты этого разговора.

Диспозиция и амбиции
— Я был молод, и все сложности, которые существовали в обществе или касались лично меня, воспринимал лишь как препятствия: их надо обойти. Но особенно по их поводу не переживал. В начале моя карьера складывалась, я бы сказал, несколько авантюрно. После Петербурга я поехал в Осетию, где стал художественным руководителем оперного ансамбля. И мои творческие художественные амбиции немедленно отразились на жизни этого коллектива. Мне удалось поставить там две оперы — национальную и «Евгения Онегина» Чайковского. Что имело грандиозный успех. В определенной мере еще и потому, что ансамбль этот создавался в свое время как прообраз, основа будущего оперного театра... Постановка опер (я дирижировал оркестром местной Владикавказской филармонии, который прежде был просто аккомпаниатором ансамбля) сразу же поставила артистов этого коллектива в совершенно другое положение... В общем, тут, я считаю, проявилось то, что Господом Богом во мне было заложено...

Затем я поехал в Томск, стал главным дирижером маленького — в сорок человек — симфонического оркестра. И первое, что сделал, выгнал всех пьяниц.

Сам я ненавижу выпивку. Не люблю, как сегодня говорят, «тусовки»: это пустое времяпрепровождение...

Из старого состава остались человек 5 — 6, поэтому концерты, естественно, отменялись. И директору филармонии Цейтлину, чтобы как-то выжить, как-то поправить дела, приходилось проводить в филармоническом здании какие-то концерты для молодежи, комсомольские вечера. Заканчивавшиеся, кстати, часто обыкновенной пьянкой...

А я работал, собирал коллектив и так далее.

И вот примерно через полгода был объявлен первый концерт симфонического оркестра. Я много занимался, дико уставал, и были видны результаты... Тут у меня взыграли амбиции: я решил доказать, что даже в такой глубинке, как Томск, может быть весьма достойный филармонический оркестр. Концерт начинался увертюрой Глинки к опере «Руслан и Людмила». И мне пришла мысль: пусть оркестр сыграет ее без меня. Это была сенсация, равная полету Гагарина в космос. После исполнения я выхожу к публике — овации, восторг и прочее...

Однако на следующий день после концерта меня вызывают в обком партии к секретарю по идеологии. Я не помню, как он выглядел, как его зовут, ничего не помню, помню только, что начал он разговор так: «Нехорошо, Арнольд Михайлович, так напиваться, чтобы опаздывать на концерт!» Представляете, какой уровень мышления был у тогдашних руководителей?! Они даже не могли представить себе, что музыкант может не пить!

Я человек горячий, а тогда был еще горячей: словом, я швырнул вдоль стола чернильницу с криком: «Это я водку пью?! Я же трезвенник! А на концерте — то была творческая задумка, просто вы ничего не понимаете!»

Дитя «хрущевской оттепели»
В Новосибирск я попал благодаря тому, что с началом «хрущевской оттепели» в Челябинске был закрыт симфонический оркестр, а в Новосибирске было приказано такой оркестр создать... Да и в Томске я оставался бесквартирным: мы жили с женой и маленькой дочкой в гостинице. В то время я уже получил первое место на Всесоюзном конкурсе дирижеров с коллективом оркестра Вероники Дударовой.

Наверное, об этом знали те, кто приглашал меня в художественные руководители и главные дирижеры... Хотя директора Новосибирской филармонии Вениамина Александровича Кузнецова, вероятно, все же смущала моя молодость: он пробовал на эту роль нескольких маститых моих коллег из разных городов, но не сложилось...

Вот так всё начиналось
В Новосибирске в те годы существовал оркестр при радиокомитете — примерно 30 штатных музыкантов, остальные — из оперы. Причем музыканты, признаться, в основном были средние и работавшие по принципу: сегодня я свободен — я пришел, завтра занят — не могу... Поэтому когда я создавал оркестр, мне пришлось сделать реальными — для поиска музыкантов — все свои старые связи...

Я уж и не знаю, как мне удалось это сделать, но оркестр я создал...

Кстати, памятуя о системе, которая существовала в ту пору в филармониях, я параллельно решился еще на один важный шаг. Если бы я его тогда не сделал, то в каждом своем поступке зависел от руководства филармонии.

И я сказал Кузнецову: «Я не знаю, что такое средний фонд заработной платы. Я не знаю ни одного закона разрешающего или запрещающего. Я хочу, чтобы вы меня этому научили!»

Он согласился, но когда, собственно, было учить — целые дни я проводил с оркестром?! Решили заниматься моим экономическим ликбезом по вечерам.

Это были удивительные вечера! И, знаете, я оказался до того способным учеником, что впоследствии бухгалтеры со мной нередко советовались...

Мне нужно было расширять и, как говорится, укреплять оркестр. Поэтому, кроме того, я добился следующего: когда филармонии выделялась квартира, которую именно я выцыганил у города, на бумаге должна была быть приписка: «Для симфонического оркестра». Ведь в филармонии тоже были люди, нуждавшиеся в квартирах, и им было непонятно, почему «всё Кацу, Кацу, Кацу...»

Но в самом начале, когда вопрос жилья встал особенно остро — у оркестрантов народились детки, — я выпросил у Егора Кузьмича Лигачева пустующее здание в Октябрьском районе. Мы своими силами его отремонтировали и в шутку прозвали общежитием имени Бертольда Шварца. Конечно, это был только временный выход из положения: в этом двухэтажном помещении, где поселились наши музыканты, было всего (по одному на этаже) две кухни, два туалета и два душа. Через некоторое время я понял, что надо решать квартирную проблему всерьез и выбираться из этого дома.

Для чего пришлось разыграть перед городскими властями в некотором роде настоящий спектакль, но другого пути у меня не было. Этот эпизод многократно описан, но расскажу. Прежде чем пригласить комиссию из горисполкома для обследования условий жизни оркестрантов, я попросил тех немножко «порушить» то, что мы сами прежде так старательно ремонтировали. Музыканты поработали ломами, молотками и прочим — в стенах образовались трещины, а на дворе был октябрь — теплый воздух чуть ли не клубами заструился наружу. Еще я попросил оркестрантов и их жен максимально активизировать всяческую «жизнедеятельность». И мужчины враз заиграли на инструментах, женщины принялись стирать и готовить еду, дети с криками забегали по коридорам... Вот тогда я и привел комиссию. Те были в шоке: в таких условиях живут артисты симфонического оркестра?! И через некоторое время мы получили в левобережье квартиры для всего оркестра.

В общем, я праздновал победу и не предполагал, что вопрос этот раз и навсегда решить нельзя, что через полвека в этом отношении у нас опять возникнут довольно серьезные проблемы...
Вот так это все начиналось.

...И постучать по дереву
Значимым событием тогда, конечно, стали наши первые гастроли — на Дальний Восток. Образовавшаяся чуть позже оркестра Новосибирская консерватория позволила нам получать собственные кадры. Кстати, многие преподаватели получали именно за это надбавку в оркестре.

Многие наши музыканты преподавали и преподают здесь. Сам я проработал в консерватории почти 40 лет, начинал с оркестрового ансамбля. И оркестр, который я вел там, был самым что ни на есть передовым коллективом. Так как вся моя деятельность была направлена на создание своей, новосибирской школы.

Еще когда я в первый год жизни оркестра мотался по стране и искал музыкантов, то именно тогда поставил перед собою задачу: если мы хотим, чтобы у нас был первоклассный оркестр, у нас должны расти в консерватории свои кадры... И эта система определила творческую долговечность нашего коллектива. А он сегодня — достояние российского искусства. (Ну, в общем, если никто тебя не хвалит и сам себя не похвалишь, то уже никто тебя не похвалит...)

В любом случае надо плюнуть через плечо и постучать по дереву, чтобы это дело не развалилось... Хотя сегодня, я считаю, феномен Новосибирского симфонического оркестра еще не оценен полностью музыкальной общественностью, да и общественностью вообще...

Мы были наравне
Вот взять наши последние, уже нынешнего года, гастроли по Европе...

Как никто не понимает, что такое симфонический оркестр, никто не понимает, что такое дирижер, так и музыканты до конца не понимали, кто они в оркестре... Именно на этих гастролях они почувствовали себя артистами. И это главное наше достижение! Самое удивительное, что я как дирижер чувствовал себя наравне с ними, музыкантами, которые работали в этих гастрольных концертах со мной и без меня. Это была полнейшая художественная свобода!..

Новосибирский симфонический на самом деле сегодня уникальнейший коллектив, все музыканты — интеллигентные люди (мне удалось избавиться от жлобов): каждый из них понимает, где он сидит, понимает всю ответственность своей работы — он так воспитан... И это тоже феномен. Потому что ни в каком другом коллективе такого нет, чтобы музыканта десятилетиями вел и воспитывал одновременно дирижер, художественный руководитель и педагог... И этому, к сожалению, нигде не учат. Другое дело, что у меня так совпало: я скрипач, дирижер и педагог...

Ведь наше искусство, оно — образное. И если музыкант играет то же «Болеро» Равеля, он должен чувствовать и понимать атмосферу этого произведения, то есть быть широко образован. Понимать, что ноты могут быть теплыми, темными, белыми, черными, синими, голубыми — разными, и все это ноты!..

Всему этому может научить лишь дирижер, дирижер-педагог, которому это дано, ну не знаю, свыше, что ли. У меня, например, мама — скрипачка, играла в госоркестре, я это с детства из общения с нею впитывал, и это у меня само собой получается... Мой профессор Мусин вообще говорил, что у дирижера в оркестре есть семь форм слуха. Он говорил такие вещи: представь, что все в оркестре играют фортиссимо, а ты хочешь услышать только гобой, и ты должен его выделить — без такого умения у дирижера ничего не выйдет...

Одним словом, тут в очередной раз следует повторить высказывание Римского-Корсакова, что дирижирование — дело темное...

И повторю еще, что все эти годы работы в Новосибирске у меня не было и нет никаких амбиций, не было никаких других стратегических задач, никаких дел, кроме единственной заботы и реальных задач по воспитанию оркестра как единого коллектива.

Еще, а точнее попутно, мы говорили с Арнольдом Михайловичем о многом. Он размышлял о феномене великого Йегуди Менухина — идеального и универсального, по его мнению, музыканта; о том, что создание и созидание Новосибирского симфонического всегда шло не благодаря, а вопреки чиновникам, которые в прошлом попортили Кацу немало крови; о том, что наконец оркестранты получают нормальную зарплату и вообще он как руководитель ощущает реальную поддержку губернатора, а также мэра и как человек испытывает к ним глубокое уважение; о том, что главное для маэстро не то, как пройдет юбилей, а то, как на максимально долгое время сохранить оркестр в нынешней творческой форме...

А еще, особенно при попытках объяснить тонкости профессии, маэстро повторял: «Тут много всего, а всего не расскажешь, и, наверное, многое даже невозможно понять...»

Да, внутренняя, художническая жизнь музыканта, как и сама музыка, — тайна. Тайна во многом необъяснимая и даже неизъяснимая. Но мы идем в филармонию, на концерт и приобщаемся к ней самым кратчайшим путем — от сердца к сердцу.

Вам было интересно?
Подпишитесь на наш канал в Яндекс. Дзен. Все самые интересные новости отобраны там.
Подписаться на Дзен

Новости

Больше новостей

Новости районных СМИ

Новости районов

Больше новостей

Новости партнеров

Больше новостей

Самое читаемое: