Россия: государство и народ

Некоторые праздники вряд ли можно назвать всенародными — и особого ликования нет, и даже повод не совсем ясен. Возникновение и поддержание традиций в народе — вещь трудная, и череда нововведений в этой области никак не способствует укоренению в людском сознании важности и торжественности, которым надлежит быть в дни государственных праздников. Еще более осложняет ситуацию постоянное переименование этих самых праздников. Но как бы то ни было, ныне особый случай, поскольку речь идет о празднике российской государственности. Похоже, нет более актуальной для России темы, чем поиски нечто такого, что делало бы из всех нас единую нацию, объединенную единой целью, прокладывающую себе независимый путь в сложнейшей обстановке мировой конкуренции. Странно, наверное, применять экономические термины типа «конкуренция» к обсуждению судеб народа, но такова реальность: даже Президент РФ говорит о конкурентоспособности России как одной из главных задач, которые стоят перед народом и государством.

А вот и главные действующие лица в этой истории: народ и государство. По нынешней терминологии — государство и гражданское общество. Баланс между ними в России всегда был в пользу первого, и если знаменитый исторический вариант «Государство — это Я» уже не очень актуален, то что такое «МЫ — подразумеваемое гражданское общество? Можем ли мы говорить МЫ, имея в виду общность ценностей, целей, жизненного уклада и др.? Или же наше общество глубочайшим образом разделено на МЫ и ОНИ, цели и ценности которых отнюдь не совпадают? Государство может стоять над обоими, а может поддерживать только тех, кто зачислен в рубрику «ОНИ».

Социальные и политические потрясения России в последние два десятка лет сделали абстрактное разделение на МЫ и ОНИ «чисто конкретным». Можно ли говорить о едином народе при немыслимом контрасте доходов населения? Можно ли говорить о единстве ценностей при огромном разнообразии этнических, религиозных, политических и прочих сторон нынешнего российского общества? В какой степени наша культурная идентичность является реальностью, а не мифом?

При обсуждении подобного рода весь разговор может состоять из вопросов, большая часть которых является попросту риторической. Но попробуем перейти к более конструктивному обсуждению того, на что же мы можем надеяться в объединении усилий гражданского общества, сиречь народа, и государства на пути к тому, чтобы занять достойное место в мире. Остановимся на минуту в размышлениях на тот счет, а не было ли все это уже в прошлой нашей истории?

До сих пор многие вещи расцениваются нами в «имперском духе» — ведь СССР была могучей империей в классическом смысле этого слова. И многие нынешние историки и политологи уверены в том, что марксизм как идеология Российского государства трансформировался в идеологию строительства империи, с экономическим, политическим, социальным и культурным доминированием центра. Распад империи привел все в состояние полного хаоса, и если Россия имеет в экономическом отношении более или менее удовлетворительное состояние (что трудно отрицать), то во всем остальном мы находимся на полном распутье. Нам невероятно важно обрести порядок в головах, найти некоторую упорядочивающую идею, понимание того, что мы такое и к чему мы должны стремиться. Прибегая к высокому научному слогу, нам нужно обрести идентичность, без которой мы слепы в наших метаниях между словесной эквилибристикой политиков и реальным состоянием дел. Недавно провозглашенные поиски «национальной идеи» быстро сошли на нет, поскольку оказалось, что придумать внезапно то, что созревает десятилетиями, если не веками, попросту невозможно. Национальная идея есть принадлежность гражданского общества, которое в России делает лишь первые робкие и не всегда удачные шаги. Вакуум пытается заполнить государство, понуждая это самое гражданское общество к активным шагам, учреждая институт общественных палат в центре и на местах. И если гражданское общество не способно само консолидировать усилия народа, государство предлагает национальные проекты в качестве цели такой консолидации.

Но для такой консолидации требуется максимальная ясность и доступность, дабы каждый гражданин мог проникнуться важностью обретения новых ценностей и целей общества. Между тем именно здесь мы и наблюдаем почти полное отсутствие этих общественных добродетелей. И что же нам мешает в этом чрезвычайно важном для судеб нашего государства предприятии?

Прежде всего это наше сознание, в значительной степени формируемое языком. Мы охотно употребляем слова, которые легитимизируют такие стороны жизни, с которыми при трезвом анализе невозможно согласиться. «Священный институт частной собственности» есть оправдание и узаконивание фантастически несправедливого процесса обогащения немногих за государственный счет. А вот само слово «справедливость» вообще перестало быть употребительным: давний эмигрант в США, бывший новосибирский профессор-социолог Шляпентох несколько лет назад писал, что в то время, как в самой развитой стране капитализма дискуссии о справедливости идут полным ходом, в России это понятие просто вышло из употребления. Да и сам «капитализм», несмотря на усилия его пропагандистов в России, у нас какой-то странный. Некоторые называют его «государственным», и без того отягощая репутацию государства, которое позволяет прозябать многим своим подданным и процветать относительно немногим. Мы радостно подхватили термин «олигархи», которые как будто противостоят государству в его политике социального благоденствия, не считаясь с тем, что эти самые олигархи есть прямой продукт политики государства, и только в последнюю очередь они обязаны своим богатством своим способностям. То обстоятельство, что у государства есть нелюбимые олигархи, в общем-то не меняет картины.

Российская практика далеко продвинула тот процесс, который Дж. Оруэлл приписал действию «новояза». Вызывает подлинное восхищение такой термин, как «естественная монополия», естественный характер которой есть гарантия отсутствия конкуренции просто по определению. Очень удобно! Или взять такие уже ставшие устойчивыми штампы, как «вертикаль власти», «управляемая демократия» и др. Фантастически разросшаяся российская бюрократия с ленивым любопытством наблюдает за муками рождения гражданского общества, полностью отдавая себе отчет в своем превосходстве на долгие годы, потому что есть «вертикаль». И какие бы ни приводились аргументы в пользу фактического назначения самых высоких чиновников взамен их избрания народом, эта аргументация губит тот самый процесс, о котором как будто печется власть, а именно — обретение населением хоть какой-то самостоятельности.

Вся политика государства имеет какой-то чисто эмпирический характер. Даже если отбросить высокие слова типа «миссия государства», все равно требуется понимание того, куда же мы должны двигаться. Вот тут в свое время мы «перекушали» теории, которая радикально расходилась с практикой, но полное отсутствие ясных теоретических представлений о нашем будущем — вещь опасная. Молодое поколение явно или неявно строит свои планы в зависимости от будущего, которое ожидает государство. Удержание status quo не является таким уж притягательным идеалом, особенно в век быстрой экономической и социальной динамики. Но пока на повестке дня все то же — укрепление государства и суровая борьба с «оборотнями».

В политической теории концепция государства представлена была до недавнего времени двумя крайними теориями видных философов. Дж. Ролз в своей знаменитой книге «Теория справедливости» прямо утверждает, что государство обязано действовать так, чтобы проводимые им реформы не ухудшили положение наименее обеспеченных слоев населения. Помимо этого, говорит он, никакие экономические выгоды не могут перевесить демократические свободы. Практика реформ в нашем государстве еще раз подтверждает, что время теорий, говорящих о справедливости, прошло. (Интересный факт: в 1995 году издатель перевода этой знаменитейшей работы, которую «сдает на экзамене» каждый западный студент в области гуманитарных наук, и переводчик ее на русский язык — автор данной статьи — послали в Государственную думу по экземпляру на человека. Никто даже не поблагодарил, не говоря уже о чтении.)

Другая теория принадлежит Р. Нозику, который утверждает, что государство должно иметь минимальные функции «ночного сторожа», то есть охранять граждан снаружи и внутри, и не больше. Оно не имеет право вмешиваться в перераспределение собственности, которая имеет прямо-таки священный характер. Трудно применить эту теорию к нашему государству, поскольку требуются неимоверные усилия для того, чтобы признать нынешнюю частную собственность вообще легитимной, а уж о святости речи вообще не идет.

Отсутствие теории — не самая страшная вещь. Гораздо более опасной является полная закрытость власти, олицетворяющей государство. Сонмы политологов кормятся на ниве оракулов, интерпретируя загадочные действия этой самой власти. Недавнее увольнение генерального прокурора РФ является в этом отношении ну очень показательным. Коль скоро на самом важном ныне участке — борьба с коррупцией — царит такая таинственность, то как может гражданское общество претендовать на какую-то роль в гипотетическом своем партнерстве с государством?

Наше смутное ощущение какой-то нереальности происходящих процессов во взаимоотношениях Российского государства и населения России вытекает из кардинальной неясности нашего исторического прошлого и будущего. Американский политолог Ф. Фукуяма, написавший ставшую знаменитой книгу «Конец истории, или Последний человек», говорит о том, что смысл истории последнего столетия состоял в значительной степени в противостоянии не столько социально-политических систем капитализма и коммунизма, сколько в противостоянии империй. Борьба империй сошла на нет, и «история кончилась», поскольку все участники этой борьбы только нащупывают свои новые пути развития и примеряют для себя новые роли. Наше имперское сознание является частью этого поиска, и ничего тут плохого самого по себе нет. В конце концов культурное доминирование России на так называемом ныне постсоветском пространстве в значительной степени было скорее благом, чем угнетением. Плохо тут то, что в новом мировом раскладе у нас нет необходимого единства целей и концентрации усилий, свойственных имперским замыслам.

Государство и впрямь можно уподобить «ночному сторожу». Только вот со своими функциями этот сторож пока справляется неважно. Безопасность граждан внутри государства весьма проблематична. Приятно однако, что в последнее время государственное управление Россией обретает все более независимый характер, отчасти реабилитируя себя за полное в прошлом безразличие, когда всем, кроме правителей, было «за державу обидно». Российское государство пытается обрести собственную идентичность, только вот из всех этих попыток без самого активного участия населения, понявшего и принявшего цели и методы руководства государства, ничего не получится. Тонкий баланс между государством и гражданским обществом в этом процессе крайне необходим. Государство сейчас становится все более сильным, чего нельзя сказать о гражданском обществе. И здесь видна очевидная непоследовательность государственных деятелей, которые одной рукой подталкивают это гражданское общество к большей активности, а другой — отнимают у него все те прерогативы, которые необходимы для его становления.

Одна из задач государства состоит в том, чтобы празднование государственности России было воистину всенародным праздником. Пока же мы стоим в самом начале этого процесса, одолеваемые сомнениями в том, насколько мы едины в своем понимании стоящих перед всеми нами задач и принятии общих ценностей. Было бы замечательно, если бы фраза «Мы, российский народ» оказалась не риторической и наполнилась бы реальным смыслом.