Мама, я с тобой

Данный вид, Tremarctos ornatus, очковый, он же андский медведь, единственный из семейства косолапых в здешних лесах, вообще не впадает в зимний сон.

Конечно, «очкарик» по своим габаритам — пигмей медвежьей популяции, к тому же самый растительноядный из всех собратьев. Но, чтобы быстро восстановить силы с помощью одних лишь листьев, плодов и молодых побегов, даже ему этого недостаточно. Так что голод все равно выгнал бы их на поля, где Чуа-Унье пришлось бы задрать овцу или ламу. А значит, крестьяне все равно нажаловались бы на нее военным.

Но она думала не о себе, а о крохотном угольно-черном медвежонке, которого мы будем называть Чуа-Кьи, что значит «улыбающийся». У него и правда очень обаятельная мордочка с характерными белыми отметинами вокруг глаз и на груди, а еще легкий, добродушный нрав. С возрастом он мог бы превратиться в красавца-зверя, отца большого семейства и гордость этих горных лесов. Но для этого им надо было, не теряя ни минуты, подниматься еще выше в горы, все дальше за пределы этого благодатного пояса, к «холодной земле», как ее называли аборигены.

Охотников вели проводники. Неделю назад медведица слышала, как поблизости прострекотал армейский вертолет. Из-за этого она оставила тогда их привычное гнездо на дереве и спустилась с малышом сюда, под укрытие толстых корней в расщелине скалы, напоминавших растопыренную пятерню, где и обустроила их новую берлогу.

Медведица, конечно, не могла знать о тепловизоре — новом приборе у военных, экран которого отражал любой скрытый источник тепла в лесу. Но она понимала, что охотникам незачем больше подниматься сюда из предгорий, как за их жизнями, ее и Чуа-Кьи. Ей не давала покоя другая мысль: отчего это охотники и не думают таиться. Прожив долгую, полную опасностей жизнь, она знала, что стрелки — а кроме человека у медведей в Андах не было врагов — всегда подкрадываются к добыче неслышно. Чуа-Унья хорошо помнила, как погибли ее брат и старшая дочь с детенышами.

Медведица еще раз недоверчиво потянула воздух — нет, человечьего духа она не учуяла. Но от охотников можно было ожидать любого коварства. И Чуа-Унья решила во что бы то ни стало держать свой чуткий нос по ветру. Для этого им надо было чуть спуститься навстречу охотникам и уж потом, сделав крюк, повернуть назад, к перевалу.

Она не догадывалась, что охотники были уже изрядно навеселе. И что они с самого начала разделились на две группы, подбиравшиеся к логову с разных сторон навстречу друг другу. Но хуже всего было то, что в одной из них двое солдат несли тот самый тепловизор. Это значило, что у них с детенышем появился еще один опасный и безжалостный враг.

Чуа-Унья шла уже около часа. Медвежонок цепко держался при этом за шерсть на материнской спине. И, в общем, нельзя сказать, что она слишком устала, просто, наверное, на мгновение ослабила внимание. Тем ужаснее было то, что произошло потом. Под ее передней правой лапой, на которую она уже перенесла всю тяжесть своего тела — ведь медведи, в отличие, скажем, от собак, ставят лапу не на пальцы, а сразу на всю стопу, — неожиданно оказалась пустота. И оба они скатились в невидимую, скрытую зарослями молодого папоротника расщелину.

Здесь царил полумрак, но Чуа-Унья, зоркий ночной охотник, мгновенно поняла, что они в западне. До поверхности было добрых пять футов, и их шансы выкарабкаться из предстоящей передряги, и без того призрачные, стали и вовсе никакими. Им оставалось только терпеливо дожидаться своей участи.

Как ей подсказывал опыт, спасти их могли лишь какие-то особые обстоятельства. Например, если бы среди охотников, явно не знакомых с международной Красной книгой, оказалась женщина. Тогда смутная надежда на спасение сохранялась хотя бы для медвежонка.

Чуа-Унья попробовала было зацепиться за каменистые стены, чтобы привычно взобраться по ним наверх, как по стволу дерева, но ее мощные кривые когти оказались здесь бесполезны. И она сообразила, что ей остается вытолкнуть малыша наверх. Конечно, самое большее через сутки он погибнет от голода и особенно ночного холода — очковые медведи вообще очень чувствительны к низким температурам, но выбора не было.

По дрожащему хвостику Чуа- Кьи было видно, как сильно он уже озяб и боится. Он не мог понять, чего от него хочет мать. Всегда ласковая и заботливая, она раз за разом, угрожающе рыча, выталкивает его наверх, а он упрямо скатывается пушистым мячиком обратно в ее объятия. Наконец Чуа-Унье пришлось подкрепить свое неудовольствие сыном хорошеньким шлепком. Жалобно заскулив, Чуа-Кьи в очередной раз сверкнул розовыми, будто свежевымытыми, пяточками и, словно выпущенный катапультой, взлетел на край расщелины. И теперь он недоумевающе глядел оттуда своими черными глазенками на мать. Та еще раз грозно прикрикнула на него из ямы тем особым певучим рыком, который он хорошо знал.

В этот момент вдали вновь послышались какие-то звуки, явно инородные для этого леса. Только теперь они прозвучали гораздо ближе. Мать снова издала негромкий протяжный рык, на этот раз предупреждающий о близкой опасности. И Чуа-Кьи, кажется, ее понял. Понял, что они попали в какую-то беду.

Инстинкт подсказывал ему: надо быстро уходить в сторону, противоположную от странных звуков. Но его маленькое сердце говорило ему, что если он уйдет, он никогда больше не увидит свою мать. Ему было очень страшно, и он не знал, что делать. А Чуа-Унья тем временем пригнула голову — приняв позу, в которой медвежьи матери бросаются на защиту потомства, — и изготовилась встретить врага. Она чуяла запах медвежонка, понимала, что он никуда не ушел, но была уже не в силах что-либо изменить.

Между тем обе группы охотников, объединившись, двигались к ним по цепочке ее следов от берлоги и самое большее через час должны были быть здесь.

То, что произошло потом, проводники, прочитавшие по тем же следам малейшие нюансы этой истории, покачивая головами, назовут чудом. Дрожа от холода и страха, Чуа-Кьи попытался залезть на тонкое гибкое деревце, росшее на краю злополучной расщелины, — невысокое, не выше десяти футов. Скорее это даже был какой-то древовидный сорняк — многолетнее растение с толстым корневищем, каких тут, между камнями, было понатыкано великое множество.

Но по неопытности Чуа-Кьи забрался слишком высоко. Под тяжестью его тельца верхушка деревца согнулась, как лоза, и опрокинула медвежонка… обратно в яму. И теперь он висел на нем, как на конце удочки, не решаясь разжать лапы и зажмурившись от страха перед гневом матери. А та глядела на этот спасительный канат, брошенный ей судьбой, не веря своим глазам. Весила она, наверное, не более ста фунтов, чуть больше десятилетнего ребенка, так что на «удочку» вполне можно было положиться — выдержит. Остальное уже, как говорится, было делом техники.

После столь чудесного вызволения судьба, конечно, не могла дать матери и ее дитю погибнуть. Петляя, им удалось тогда измотать преследователей и уйти у них из-под самого носа. Чуа-Унью, впрочем, охотники все же выследят через несколько лет. А вот ее везунчик-сын и в самом деле проживет долгую и, в общем, беззаботную жизнь, став отцом многочисленного потомства. Просто местные охотники после этой истории всегда будут обходить его стороной, уважительно называя между собой Утулк- Дуэя, то есть «счастливчик», а может, и «маменькин сынок», что на местном наречии одно и то же.

Очковый медведь
Зверь средней величины: весит от 70 (самки) до 140 (самцы) кг. Мех косматый, угольно-чёрный или черно-бурый. Вокруг глаз белые или желтоватые кольца (отсюда название). Обитает преимущественно в горных лесах. Питается главным образом побегами трав, плодами и корневищами. Численность очковых медведей невысока (исчезающий вид), они внесены в Красную книгу Международного союза охраны природы (МСОП).