Оптимальный выбор «хронического» отличника

...Якутия за короткий срок вышла на передовые позиции по проблемам прочности металлов, физико-химии и механики процессов разрушения, оптимального проектирования конструкций, создания новых материалов и технологий. По праву и исторической справедливости В. П. Ларионов стал первым из народа саха доктором технических наук, членом-корреспондентом АН СССР и первым из сибирских народов академиком Российской академии наук.

Добавим к этим оценкам несколько жизненных деталей из воспоминаний самого Ларионова. Он родился в большой семье неграмотных, но замечательных по человеческим качествам родителей. У Ларионовых было шестнадцать детей. Пятнадцать из них умерли — жизнь в то время редко кого баловала. И казалось, что все способности и душевные качества братьев и сестер достались Володе Ларионову. Он учился в деревенской школе, где все четыре класса располагались в одной комнате. Очень хороший и чуткий учитель Степан Павлович Ларионов сначала учил первые и третьи классы, а потом вторые и четвертые. Учитель легко «вычислил» способности первоклашки Володи Ларионова. И жгучий мальчонка с самого начала, едва придя в школу, решал задачи за второклассников и третьеклассников, а потом и за четвертый класс. Супруга Владимира Петровича, Люция, считала его «хроническим» отличником. Но ни в Артек, ни на какие сборы и олимпиады он не попадал. С июля и до самого конца лета Владимир Ларионов работал в сенокосной бригаде «то сгребальщиком, то косарем, то стогометальщиком, перемещаясь из аласа в алас, ночуя все лето в шалашах». Этот его отдых закончился только после десятого класса, когда Володя Ларионов получил золотую медаль и встал вопрос, где учиться дальше. Решали коллективно. Победила точка зрения, что с такими способностями, как у Ларионова, надо учиться в столице. Туда он и поехал. Деньги для поездки собирали для него всей деревней. А вот как добирался из далекой Якутии до Москвы деревенский паренек — целая история. Но о ней чуть позже.

Он остался без денег и паспорта. Но не растерялся
А сейчас пришло время предоставлять слово ученым, которые нам рассказывали о научной школе академика Ларионова. Его имя сейчас носит та самая Майинская школа второй и третьей ступени в селе Майя муниципального образования Мегино-Кангаласский улус, где он заработал золотую медаль.

Впрочем, есть необходимость уточнения. Впервые на научных встречах беседу начинал не доктор или кандидат наук, не директор института (он был в командировке), а помощница академика Ларионова Наталья Прокопьевна Апросимова, проработавшая с ним шестнадцать лет. Сейчас она старший референт аппарата Государственного собрания Республики Саха (Якутия).

— Вы знаете, — рассказывала Наталья Прокопьевна, — когда Владимир Петрович родился, его маме было почти пятьдесят лет, а отцу — шестьдесят. Воспитывали его строго, по-якутски. И в то же время очень заботливо. После школы Владимир Петрович уехал учиться в МВТУ имени Баумана. Мать часто сидела у черного старого репродуктора и ждала, что он хоть что-нибудь сообщит о Володе. Но репродуктор не сообщал. Мать успокаивалась и поднималась только тогда, когда произносилось слово «Москва». Раз про Москву сказали, считала она, значит, с Володей все в порядке.

Общество его учило ничуть не меньше, чем родители. И общество совсем не в высоком, философском, смысле, а в самом простом, заземленном. В их доме годами жили по четыре-пять семей. Это было общество охотников и косарей, плотников и лесников. И каждый многое умел. Например, брить якутским ножом голову будущего академика. Владимир Петрович искренне считал, что у него роскошная шевелюра как раз потому, что все детство его брили якутским ножом.

Жизнь растила Ларионова лидером. Он был сильный и ловкий, умный и душевно щедрый. Каждый день в школу ходил семнадцать километров пешком. Вопрос о том, куда пойти учиться, был для него не прост. Потому что Ларионов везде преуспевал — в математике, физике, литературе, истории... Ему казалось, что скучных предметов нет. Даже через много лет он увлекался театром, искусством, дружил с артистами, художниками, учителями. Доклады писал стремительно, с поздравлениями выступал оригинальными, в деловых бумагах не делал никаких ошибок, у этого якута был безупречный русский язык, в речи штампов не допускал.

Однако он оставался все же деревенским парнишкой, который не видел ни моря, ни поезда, ни метро. По пути в Москву Ларионов от своего поезда отстал. Проводник послал его за горячей водой, а поезд отправили раньше на две минуты, чтобы нагнать опоздание. С собой у Ларионова не осталось ни денег, ни паспорта, ни еды. Одни спортивные штаны и рубаха. Однако золотого медалиста пристроили на другой поезд. Володя догнал свой, вошел в вагон, а его плацкартное место уже заняли. Но пожитки сохранились. Ларионов залез на третью полку и проехал еще несколько суток, бережно сохраняя вагонные ведра, с которыми ходил за горячей водой. В Москве первым делом разыскал железнодорожное депо, отдал ведра, и лишь затем серьезный и надежный молодой человек поехал в Бауманку. Оттуда он написал письмо матери, из которого явствовало, что он будет учиться ради своей Якутии. Родине нужны инженеры. Его письма напоминали раздумья еще с юности и никак не походили на нынешние эсэмэски. Их писал глубокий и романтически настроенный юноша.

В Москве существовало якутское студенческое землячество. Ларионов и в нем стал лидером. В столице он оброс друзьями и товарищами. К нему в общежитие постоянно стекался народ, заходили земляки, и он вникал в их житье-бытье, часто помогал. Длительное время из пригорода, с Ильинки, Владимир Петрович ездил в центр на велосипеде. Чуть позднее организовал сборную велосипедную команду училища. Студенческой дружбе он остался верен до конца. Сейчас в училище имени Баумана среди лучших выпускников вуза, таких как, например, академик Королев, висит и портрет академика Владимира Петровича Ларионова. Заслужил. Талантом, работой, всей жизнью.

...Начинал он свой трудовой путь в институте космофизики у руководителя не менее яркого, чем был сам. То есть в группе Шафера. Так что вопрос, у кого учиться, не стоял. Как, впрочем, и у многих, ставших теперь докторами и кандидатами наук. Например, у Софьи Петровны Яковлевой, доктора технических наук, заведующей отделом материаловедения.

Мы познакомились с ним еще в детстве
— Можете себе представить, — вспоминала она, — что я познакомилась с Владимиром Петровичем еще в детстве, в поезде, когда он с приключениями добирался до Москвы, чтобы учиться в Бауманке. А меня в нежном возрасте везли туда бабушка с дедушкой. Конечно, никому тогда и в голову не приходило, что именно этот человек определит в дальнейшем всю мою жизнь. Я после университета пришла в свой институт, когда он уже, как говорится, имел вес и значение. Считалось большой удачей попасть сюда на работу. И я совершенно не знала, чем мне заниматься. А Владимир Петрович сразу же нашел решение. В то время к нам поступил электронный микроскоп.

— Вот вы и занимайтесь электронной микроскопией...

— Ну я и занялась. Но только поручением в отношениях Ларионова с молодежью никогда и ничто не заканчивалось. Работу молодых Ларионов курировал, отслеживая их успехи и промахи. Как основатель школы северного материаловедения он держал в голове десятки проблем и умел вовремя подсказать и посоветовать, как исследование развивать дальше. Наше направление немыслимо без приборов, аналитики, а электронный микроскоп весьма сложный прибор. Раньше шутили так: после синхрофазотрона он по сложности следующий. Работа на уровне интуиции. Сейчас, конечно, помогает автоматика. Понимая все это, Владимир Петрович сразу же направил меня на стажировку в ведущие научные центры. Возможно, и потому, что поначалу я ему откровенно надоедала своими просьбами. Он на них откликался — разузнавал, доставал, договаривался. Далеко не сразу научилась сама принимать решения и находить выходы. Сейчас-то понимаю, что незачем испытывать терпение директора. Но вот он в помощи не отказывал. А думаю, что иногда надо было... Правда, говорят, изредка Владимир Петрович все-таки взрывался, но и при этом решал вопрос обязательно. Особенно в том случае, если это касалось материаловедения, прочности и сварки — они и составляют самую суть научной школы Ларионова.

Если принять во внимание, что мы живем в Якутске, можно сказать, в условиях научной провинции, то легко сделать вывод о нашей возможной отсталости. Но институт имел прекрасное оборудование, первоклассные кадры и работал на очень высоком уровне. Все это никак «не отдавало провинцией». Да и сейчас, уже после Ларионова, стараемся не отставать.

Работа, проведенная еще Ларионовым, дает о себе знать до сих пор. В прошлом и в этом году получили прекрасные приборы. Например, для спектрального анализа. Каждый раз после получения нового оборудования Владимир Петрович обязательно намечал пути исследований, перспективные направления.

Вспоминаю, как лет двадцать назад меня пригласил Ларионов и заговорил о новом направлении. Речь шла о взрывной обработке материалов.

— У нас есть возможность, — сказал он, — вместе с новосибирскими учеными заняться этой тематикой.

А заняться по Ларионову — означало понять физическую природу явлений. Ему нравилось, конечно, достигать практического результата. Но не менее, если не более, важно для него было получить фундаментальный результат. Я занялась поставленной задачей. Тогда ее можно было сравнивать с белым пятном. В этой области в основном ограничивались физико-механическими характеристиками. Были попытки объяснить, что происходит с материалами, обработанными взрывом при эксплуатационном нагружении. Но не более того... В новую тематику я и погрузилась, защитив сначала кандидатскую, а потом и докторскую диссертации. Все это в итоге свелось к изучению неравновесных процессов. В частности, мы изучаем сейчас применение энергии взрыва при прессовании порошковых материалов. Таких как алмазометаллические композиции. Особенность: у нас алмазы не синтетические, а природные.

Ларионов многим определил судьбу в науке, как и мне. У нас есть молодая аспирантка. Она недавно успешно защитила кандидатскую диссертацию, занимается микрокристаллическими материалами. Но и эта тема появилась в институте по инициативе Ларионова, который сказал в свое время, что и здесь у нас есть возможности для работы и успеха. Сначала мы считали проходной, а не первостепенной важности новую тему. А сейчас в этой работе открылись такие возможности, что она стала первостепенной и для теории, и для практики. Как тут опять не вспомнить Владимира Петровича. У него было стратегическое мышление. Умел видеть далеко. И самое главное, что у нас в институте есть сейчас полная возможность выполнять всю исследовательскую работу целиком, в том числе и фундаментальную, и практическую часть.

От незнания он «холодел»
На встрече один доктор наук сменял другого. Молодые кандидаты сгруппировались под финал. Пока они «группировались», один из них — Лепов — блестяще защитил диссертацию и тоже стал доктором наук. Правда, на следующий день после встречи. А сейчас слово доктору наук и заведующему отделом эксплуатационной прочности сварных конструкций Александру Прокопьевичу Аммосову:

— В науку пришел поздно, — не без сожаления вспоминал он. — И университет закончил поздно. Семь лет работал на производстве, затем учительствовал. В Якутском университете мой однокурсник, Анатолий Георгиевич Карякин, ныне профессор, после окончания вуза привел меня к Ларионову, который был уже заместителем директора института, хотя он на год младше меня.

Ларионов, все внимательно выслушав, сказал, что вакансий в институте и аспирантуре нет, кроме одной: инженера по технике безопасности. «Ладно, — говорю ему. — Инженером, так инженером». Вскоре выяснилось, что я должен ехать в Новосибирск на повышение квалификации инженеров по технике безопасности. Поехал. Там выкроил время и полетел в Томск, к научному руководителю Карякина. Вакансий в аспирантуру и здесь не было. Но зато в Томске твердо заверили, что в следующем году примут. Но решил все же вернуться в Якутск. Владимир Петрович, стремящийся по обыкновению внедрять поскорее достижения науки в практику, нашел для меня возможность приобрести в институте и на сварочном полигоне вторую профессию — инженера-исследователя по остаточным напряжениям в сварных соединениях. Хотя по образованию я радиофизик.

Новое для меня дело пошло, стало развиваться. По указанию Ларионова решили провести семинар. Я выступил на нем и получил поддержку. Со временем глубоко проник в технологию сварки и в материаловедение. Так определилась моя научная судьба. С помощью Ларионова. Добавлю еще, что укрепление научных позиций только в институте академика не устраивало. От незнания он «холодел». Он хотел, чтобы научные направления, освоенные у нас, приживались и в университете. Например, добился, чтобы в ЯГУ (Якутский государственный университет) была открыта в отдельном помещении сварочная лаборатория. И так было не раз и не два. Выполненная работа в институте прописывалась и в университете. Ларионов посылал меня в командировки во все ведущие сварочные центры страны — в Москву, Санкт-Петербург и, конечно, в Киев, к академику Патону, с которым Ларионов дружил.

Он очень хотел, чтобы и у нас в Якутии развилась сварочная наука. Это потому, что обеспечение эксплуатационной прочности сварных конструкций в условиях низких климатических температур имело важное научное и практическое значение. Владимир Петрович многих ученых хорошо знал и имел возможность свободно ориентироваться в разных направлениях науки. Будучи в командировке, по прибытии в назначенную организацию говорил: «Из Якутии от Ларионова Владимира Петровича, ИФТПС».

Тогда радушно принимали и помогали. При становлении специалиста в институте Владимир Петрович не скупился посылать молодых инженеров на различные международные совещания. Такое доверие обогащало, конечно, знаниями, чувствовали большую ответственность, но и не менее важно — оно воодушевляло. Ларионов требовательно заботился, чтобы мы разбирались во всех направлениях сварочного производства. Ему очень нравилось, когда ученые проявляли самостоятельность и инициативность. Он загорался от новых идей.

Ушел в банк и... вернулся
Кандидат технических наук и ведущий научный сотрудник Николай Иннокентьевич Голиков, получивший два года назад грант имени академика Ларионова, учрежденный президентом Республики Саха (Якутия), начал свое выступление на нашей встрече со ссылки на Аммосова:

— Я был аспирантом у предыдущего выступающего — Александра Прокопьевича Аммосова. И у нас на встрече, как и в институте, выстраивается интересная цепочка из разных поколений, но вся она вышла из школы и идей Владимира Петровича Ларионова. Я пришел в институт в 93-м году, когда в науке были тяжелые времена. Работа в институте тогда была непрестижной.

Мне тесно с Владимиром Петровичем работать не довелось. Он был занят другими заботами, куда более значительными, чем задачи аспиранта. Тем более что в то время Ларионов не только институтом руководил, но и был председателем Якутского научного центра. Тогда много научных сотрудников из науки уходило. Я тоже дрогнул и через год институт оставил. Поступил на работу в банк, с хорошей зарплатой. Вскоре меня послали в командировку. В Японию. Захожу в самолет, а в нем сидит мой директор — Владимир Петрович Ларионов. Неподалеку от него среди пассажиров наши министры и другие высокие руководители. Тут-то я и увидел, с каким уважением все относятся к Владимиру Петровичу. Увидел и задумался.

Мы с ним тогда разъехались. Потом встретились в гостинице и разговорились. Он тут же всех своих земляков пригласил к себе в номер. И был настолько гостеприимен, интересен и приветлив, что вся моя банковская работа показалась мне вторым сортом, рутиной, но «одетой» в хорошие пиджаки. Едва Ларионов предложил мне: «Возвращайся, примем», как я тут же вернулся в институт и ни разу об этом не пожалел.

Во-вторых, что мне еще больше запомнилось о Владимире Петровиче. Это когда он меня вместе с товарищами, которые окончили аспирантуру и работали над диссертациями, пригласил к себе в кабинет. Каждому из нас он задал один и тот же вопрос: когда защита? Если мы отвечали, что года через полтора, он тут же возражал и говорил: «Нет, только в этом году». И ведь так и случилось почти у всех: мы защитили диссертации в обозначенные Ларионовым сроки. После защиты он, как говорится, всех нас пристроил: Винокуров Геннадий и Большаков Александр стали заведующими лабораториями, а мне поручил организовать центр коллективного пользования. Вот так и моя судьба сложилась в науке. Сейчас в нашем центре закуплено оборудования более чем на тридцать миллионов рублей, и мы имеем возможность работать на хорошем уровне. Не будь у нас Ларионова, едва ли бы нам это удалось. А ныне каждый год отправляем свои заявки на новое оборудование и регулярно его получаем.

...В книге воспоминаний об академике Ларионове близкий друг Владимира Петровича А. Томтосов приводит такой факт:

— Вспоминаю свою первую в жизни встречу с великим академиком Б. Патоном в Москве. После формальных любезностей я сказал о своей дружбе с В. Ларионовым и при этом выразил признательность якутян, что Борис Евгеньевич воспитал такого хорошего ученого. И маститый академик с большим оживлением ответил: «Володя такой талантливый и крупный ученый, что мне даже неудобно называть его учеником. Он давно вырос из «штанишек» ученика и уже сам является основателем целой школы и направления в теории и практике электросварки. Я просто горжусь и радуюсь, что знаю его и работаю с ним в очень интересной области».

Считаю необходимым заметить после такой ссылки, что в книге о Ларионове даны многочисленные высокие оценки не только его научных трудов, но и его личности, человеческих качеств. Владимира Петровича то называли якутским Ломоносовым, то лучезарным человеком, то выдающимся ученым, то замечательным товарищем и другом... Возможно, в этом возвышении существовал некоторый элемент вполне понятного преувеличения. Ларионов был депутатом Верховного Совета СССР, реальной и достойной кандидатурой на пост президента Якутии, от которого он деликатно, но твердо отказался, он в своей жизни помог огромному количеству людей, что едва ли было доступно и возможно для многих других академиков. Иначе говоря, народная любовь к Ларионову проявлялась на всех уровнях. Это было замечено на встречах с учеными. Большинство оценок носили уважительный, а то и восторженный характер. Но и некоторое недовольство звучало. Мол, Владимир Петрович, конечно, достоин уважения, но и в хвалебный раж впадать не стоит. Но я этому замечанию противостоять не мог. Очевидно, в институте, по крайней мере ученые, не только уважали, но и любили Владимира Петровича. И было за что.

— А за что конкретно, — рассказывал заместитель директора института по науке доктор технических наук Александр Васильевич Лыглаев, заведующий отделом диагностики и хладостойкости, — сейчас припомню.

— Вам уже говорили наверняка, что до академика Черского и до появления нашего и космофизического институтов вся якутская наука имела явный гуманитарный уклон. В повороте к техническим наукам имела большое значение для нас поддержка Михаила Алексеевича Лаврентьева. Именно при них у нас открывалась одна лаборатория за другой. А первой была по хладостойкости машин и металлоконструкций. Институт создавался по звеньям, путем объединений. Например, нашего отдела хладостойкости и отдела энергетики. А потом еще к нему присоединили третий отдел.

Я учился в Куйбышеве в таком институте, где платили повышенную стипендию, но уйти или перейти из него было очень трудно. А в наш Якутский физтех зашел случайно, можно сказать. И первый, кого увидел, был еще молодой заместитель директора по науке Владимир Петрович Ларионов. Он мне очень понравился — интеллигентный, четкий и приветливый. Мы с ним поговорили, он сказал, что такие специалисты институту нужны, и я с большим трудом открепился от весьма тогда закрытого министерства, которое распоряжалось нашим вузом, в систему АН СССР. Словом, как встретился с Ларионовым, так и остался на всю жизнь в институте.

Алмазный патриотизм Ларионова
На нашей встрече присутствовал и еще один, казалось бы, неожиданный участник. Это генеральный директор ОАО «Туймаада Даймонд» кандидат технических наук Георгий Петрович Яковлев. На страницах «Наука: сибирский вариант» бизнесмены еще не появлялись. Но случайным присутствие Георгия Петровича никак не назовешь...

— Как об ученом говорить о Ларионове не буду, — сразу же заявил он. — Доктора наук об этом лучше скажут. Я знаю другое: Владимир Петрович был выдающимся организатором. Считаю, что беда Советского Союза была еще в том, что далеко не все талантливые люди были патриотами своей малой родины. Пассионарии тех лет мечтали так или иначе остаться в Москве, на мой взгляд. А вот к Ларионову эта мечта не имела никакого отношения. Он был патриотом Якутии, и даже своего улуса. Владимир Петрович все силы отдал развитию своей республики. Он становился счастливым человеком, когда приезжал в родную школу, в родную деревню, в родной Якутск. Прежде было очень трудно в Якутии создавать новые предприятия. Все стремились в Москву. А на местах повсюду не хватало управленцев, организаторов, менеджеров. Еще сложнее создавать здесь научно-исследовательский институт. Оглядываясь на шестидесятые годы, с трудом представляю, как можно было построить практически на пустом месте институт такого масштаба и уровня, как институт физико-технических проблем Севера. А вот построили и уже через десять лет сделали его престижным для молодых и талантливых ребят. И в семидесятые же годы отпала проблема привлечения таких кадров в науку и в Якутск. Я после окончания Бауманки сделал все, чтобы открепиться от огромного института, куда меня направляли, и приехать на работу в Якутск, в физтех. Из него выделилось несколько других институтов. Например, институты горного дела Севера и неметаллических материалов. Здесь были отделы газогидратов, энергетики, теплофизики и другие. Ларионов был человеком с редкими организаторскими способностями. Я уверен, что если бы после Бауманки он пошел не в науку, а, положим, в политику, то и в ней достиг бы больших высот. Но он не пошел. Науку считал для себя главным делом.

Напомню, что Ларионов активно интересовался развитием далеко не только науки, но и всей республики. С ним дружили выдающиеся артисты, художники Якутии и другие работники культуры. Он буквально всем помогал, всех поддерживал. А когда началась перестройка, Владимир Петрович принялся создавать различные бизнес-структуры без всякого личного, а тем более корыстного интереса. Он находил талантливых ребят и ставил их во главе новых предприятий. Из института, по сути, вышла первая внешнеэкономическая ассоциация «Туймаада», которая уже в девяностые годы стала заниматься импортно-экспортными операциями. Фактически Ларионов организовал у нас алмазогранильную промышленность. То есть производство бриллиантов. В очень сжатые сроки было создано шестнадцать гранильных заводов. На сегодняшний день объем производства гранильных предприятий республики достигает до двухсот миллионов долларов в год. Один из заводов ОАО «Туймаада Даймонд» входит в тройку крупнейших предприятий России. Теперь, благодаря организации гранильной промышленности, мы имеем якутское предприятие по торговле алмазами и т.д. А начиналось все с физтеха, с инициатив Владимира Петровича Ларионова.

Сразу было видно: мэтр
Кандидат наук Валерий Валерьевич Лепов в институте делает быструю карьеру: поступил в институт в 1989 году, а вскоре уже заведовал лабораторией физикохимии и механики материалов, а сейчас руководит сектором. Хотя до этого еще работал на закрытом предприятии в Подмосковье у академика Жукова. И вот оттуда прибыл в науку на Север.

В институт попал не целенаправленно, а случайно и о Ларионове ничего не знал. Через день после нашей встречи Лепов успешно защитил докторскую диссертацию.

— В Якутске, — рассказывал он, — меня заинтересовала кинетика сварочных процессов. Ну и зацепило. В дальнейшем это дало более подготовленным подойти к общим проблемам физико-химии материалов.

— Понимаю, — говорю Лепову, — но что-то у вас сварки много для академического института...

— А чему тут удивляться?! — ответили мне. — Владимир Петрович Ларионов был в Российской академии наук единственным академиком в области сварки.

— Мы с ним ездили в Киев к Патону, — продолжал Валерий Валерьевич. — Казалось бы, там, где Бог и царь академик Патон, другой ученый по сварке не может вызывать такого же уважения. Но ничуть не бывало! Ларионову уделялось внимание как специалисту ничуть не меньшего масштаба. Сразу было видно: это мэтр. После ухода из жизни Патона эпицентр сварочных проблем в Сибири переместился к нам. В последние годы жизни Владимир Петрович сильно расширил свои научные интересы, обратившись к проблемам порошковой металлургии, новых материалов и т.д. За эти работы совсем недавно была получена Государственная премия.

— Вы о каких конкретно новых материалах говорите?

— С редкоземельными добавками.

— Для такого талантливого человека у него были, наверное, и другие редкие увлечения?

— Их было много: поэзия, музыка, театр, живопись... Нередко сам писал шутливые и трогательные стихи.

Два года назад вышел сборник поэзии интернета. Владимир Петрович всячески его поддержал. Его издали с помощью Ларионова. Сейчас готовится к изданию у нас уже третий сборник. В последние годы на столе у Владимира Петровича лежал сборник национальных стихов «Лахо». Интересовался он и восточной поэзией. Ларионов был человеком очень широких взглядов и глубокой культуры. Но этим многие пользовались. Нередко беззастенчиво. К нему приходили какие-то кудесники, знахари, сомнительные целители, и все хотели побеседовать именно с ним, а не с другими учеными. А он почти всех принимал, выслушивал и... терпел. Многие из нас ему искренне сочувствовали. Уставая, он частенько привлекал меня то ли как судью, то ли как эксперта. Но я так долго, как он, выслушивать этих посетителей не мог. Был скорее... отсеивателем, чем экспертом.

Ларионов в работе исповедовал давно известный принцип: если не мы, то кто? Он вместе с Черским впервые организовал отделение хладостойкости. Он впервые повысил показатели прочности сварного шва и других металлоконструкций в условиях Севера. Он добивался, чтобы были изучены кинетика процессов, приводящих к внезапным разрушениям конструкций, взаимодействие водорода с металлами при низких температурах и т. д. Занимаясь, по «подсказкам» Ларионова этими исследованиями, я получил персональную стипендию Правительства Республики Саха (Якутия) и выиграл грант в Швейцарии. Восемь месяцев стажировался в этой стране. Там у меня и сын родился.

Скажу еще несколько слов, заканчивая свое выступление: ко многим работам побуждали инициативы и предложения Ларионова. У него был неуемный ум.

...Под финал встречи выступали одни молодые. Их было много, и едва ли всем из них дадим слово на страницах газеты. Пусть не обижаются. Размеры выпуска «Наука: сибирский вариант» строго определены. Но все-таки буду стараться никого не обидеть. Поэтому спешу предоставить слово Евгению Саввичу Лукину, кандидату наук, старшему научному сотруднику и лауреату премии имени академика Ларионова.

— В институте работаю всего лишь семь лет, — вступил он в беседу, — но заочно знал Владимира Петровича давно, потому что моя мама работает здесь же, в институте. И я, еще будучи в школе, слышал такие термины, как разрушение, усталость металла и т. п. Вероятно, это и сыграло немаловажную роль в дальнейшем выборе профессии. В 1991 году я поступил в ЯГУ на физический факультет, и уже после второго курса познакомился с Владимиром Петровичем на его родине. Меня поразили его доступность и открытость. Он со всеми беседовал, как с равными. Нашел время и для моих студенческих, хотя вряд ли ему очень интересных, вопросов. А потом сказал: «После университета приходите к нам. Мы на вас посмотрим».

Однако после защиты диплома я еще три года преподавал в университете, а уж потом пришел в институт, где и работаю по сей день. Еще один интересный случай произошел со мной в Бауманке, где я проходил стажировку. Я попал к очень пожилому профессору. Мы с ним разговорились, и он сказал:

— У меня был замечательный студент-якут. Если не ошибаюсь, то фамилия его была Ларионов.

— Владимир Петрович?!

— Да.

— Так это директор нашего института.

— А какой работой вы занимаетесь в институте? — спросил у Лукина, отрывая его от воспоминаний.

— Занимаюсь оценкой предельного состояния конструкций в условиях низких климатических температур, а также исследованием пластичности сталей с применением тепловизационных методов. В России это новое направление, поскольку до 80-х годов у нас не было тепловизоров, необходимых для такой работы. А сейчас это направление быстро развивается. И Владимир Петрович добился того, чтобы у нас был такой тепловизор, редкий даже по нынешним временам. Хотя штук десять в СО РАН их уже есть. Именно по этой тематике исследований я в прошлом году успешно защитил кандидатскую диссертацию.

— Вам, вижу, нравится работать в институте?

— Конечно, — горячо заверил молодой человек и улыбнулся. — Я очень люблю свою работу, поскольку она позволяет мне открывать для себя что-то новое, интересное. Помимо этого, я считаю, что важным в работе ученого является общение. За время работы я не помню года, чтобы я не принял участия в какой-либо международной конференции. И это тоже заслуга Владимира Петровича, ставшая у нас традицией. Он не просто заботился о молодежи — это звучит как-то банально. Он буквально пестовал каждого из нас, вникая и прислушиваясь, как доктор, к нашей жизни и работе. К примеру, в этом году мне удалось побывать на международной конференции в Италии, где я выступал с докладом. Она собрала лучших специалистов по термографии.

По подсказке говорить не умел
Но у нас на встрече присутствовали и другие энергичные, в расцвете лет, кандидаты наук. Они в своих выступлениях уже были «обречены» на лаконизм.

Геннадий Георгиевич Винокуров, ведущий научный сотрудник, который до Якутска четыре года работал в институте теплофизики, рассказал, что как-то услышал по телевидению выступление Ларионова о природе хладостойкости. После этой передачи сразу же нашел в справочнике телефон приемной института физико-технических проблем Севера и позвонил.

— Первое впечатление о Ларионове, — делился Винокуров, — было такое: человек с внимательными и умными глазами. Он выслушивал меня, не перебивая. Потом задал несколько вопросов. И о родителях спросил. А потом, пригласив заведующего отделом кадров, быстро принял решение о приеме на работу. Ларионов учел мою прошлую работу и предложил заняться разработкой технологии плазменного напыления для получения износостойких покрытий. И вот уже двадцать лет я занимаюсь этой тематикой. Сейчас она хорошо поддерживается практикой. Наши проекты находят признание. Например, в фонде Бортника.

За минувшие годы Владимира Петровича хорошо узнал. Что его отличало? Редкостные организаторские способности. Он все учитывал и брал во внимание. Не помню ни одного ученого совета или семинара, чтобы хоть какая-то новая идея вызывала у него скептическое отношение. Он ее обязательно хоть как-то, но практически преломлял. При этом ответственным за новую идею по обыкновению становился тот, кто ее предложил. А Ларионов следил за ее реализацией.

— А злился, если дело срывалось?

— Злился. Но не страшно. Быстро отходил и никогда и ни на кого не копил зла. И еще, что выделяло его: Владимир Петрович был прирожденным оратором. В аудиториях, где он выступал, скучающих не знал и не помню. Без всяких бумаг он мог ярко выступать часами. Его память не давала сбоя. К сожалению, он рано перестал быть педагогом, не читал лекции в университете — занятость не позволяла. Но уж если выступал, то с большим успехом. Однажды ему вручили из-за нехватки времени подготовленный для выступления текст. Ларионов, выступая и читая текст, попросту терзался. Это его связывало, потому что экспромты у Владимира Петровича были блестящими. Казенные бумаги его смущали. Он в них не нуждался при выступлениях. Впрочем, и казенные бумаги он сочинял блистательно. Однажды потребовалось отправить срочное письмо на Магнитогорский металлургический комбинат. И он с ходу, без единой запинки и исправления, продиктовал мне несколько страниц этого служебного письма, которое всех устроило, дополнительной редакции не потребовалось. Его способности проявлялись в любом деле и в любой работе.

Выдержка... и выдержки
Кандидат физико-математических наук и ученый секретарь института Тамара Афанасьевна Капитонова:

— После университета Ларионов вызвал меня с мужем и целый час с нами беседовал, как с молодыми специалистами. Гонял, что называется, нас «по всей программе». Он начинающим уделял никак не меньше внимания, чем давно работающим. В институте было всегда больше молодых специалистов, чем полагалось по бюджету. У нас и сейчас свыше тридцати аспирантов при 163 сотрудниках. Ларионов очень хотел, чтобы молодежи было много...

А дальше беседу — увы! — пришлось заканчивать досрочно. Газетная площадь исчерпана. И мне особенно жаль, что ее не хватило для обаятельного молодого человека Николая Николаевича Харбина. Тем более, что он был в списке заранее приглашенных. Но не лишать же слова тех, кто на встречу, дорожа памятью о Владимире Петровиче Ларионове, пришел самостоятельно, без приглашения! Этого я позволить себе не мог. Кроме того, хотелось еще сделать несколько выдержек из только что вышедшей в свет книги об академике Ларионове.

Из его выступлений:
— Без преувеличения могу сказать: годы учебы в МВТУ имени Н. Э. Баумана были решающими в моей судьбе.

— Не мы первые и, безусловно, не последние на нашей земле, в наших краях, кто занимается металлами. Кстати, якуты и до общения с русской культурой около 360 лет тому назад имели своих мастеров не только по дереву, но и по металлу: выплавляли железо, делали весьма тонкие изделия из золота, и в особенности были мастерами высочайшего класса по серебру.

— Сила нашего института, в моем представлении, состоит в том, что направления наших исследований тесно увязаны с проблемами развития производительных сил региона, в том, что институт постоянно заботитс