Новосибирск 1.5 °C
  1. История
  2. НОВОСИБИРСК

Серьги Императрицы от 10.02.2007

10.02.2007 00:00:00
Серьги Императрицы от 10.02.2007
От автора Вот и пришло время отдать на суд читателей главы новой книги из трилогии «Сибирь святая» — роман «Серьги императрицы» (исповедь маслянинского отшельника). Выражаю сердечную признательность читателям за добрые отзывы о первых двух книгах: «Дорогие мои…» (хроника Чатского городища) и «Сибирь святая» (благовествование Никодиму Бальве).

Радуюсь, что не погубили пока ещё у сограждан желание знать правду о делах пращуров.

Десятки родственников героев первых книг откликнулись. Жива молодь Бальв, Кривощёковых, Ивановых, Вершининых, Щукиных, Огнёвых…

Как ни пытались кроволюбы уничтожить крепкий корень Бальв в двадцатые, тридцатые годы — он выжил.

Как ни гоняли Огнёвых из Сибири каторжной в Сибирь комендатурную — грянула война, они забыли обиды, грудью защитили Родину.

Ныне Бальвы — учителя, врачи, дипломаты, военные, священники. А матушка Екатерина (Елена Александровна Бальва) — настоятельница Красноярского Свято-Благовещенского монастыря.

Во многих письмах родня моих героев спрашивает: «Признайтесь, вы наш родственник?».

Нет, дорогие мои, я не ваш сродник! Но точно знаю. Один предок Бальв — Василий Иоаннович, будучи священником в селе Захолустном Коченёвского района, венчал мою будущую бабушку Марию Ивановну с будущим дедушкой Михаилом Дормидонтовичем, крестил мою матушку и её сестёр и братьев.

С трепетом ждал отклика на первые книги от потомков Кадыгробовых, Пороковых…

Получил! И ни слова обиды. А ведь я их пращуров-грешников описал в неприглядном свете.

В романе «Сибирь святая» одним предложением упомянул одного графа. И на это предложение получил письмо из города Канзас-Сити (США). Ругала меня графиня за патриотическую «напыщенность», напоминала, как горячо любил Николай Александрович (Романов) Александру Фёдоровну, вмешивалась в моё творчество, предлагая в будущем удалить образ Александры Борисовны Бальвы, в девичестве Вершининой. Отвечаю публично. Автор не изменил своих убеждений. Извеку у русского человека была одна родина, одно гражданство, одна любовь. Понятие Россия вбирало в себя всё. В романе «Сибирь святая» и в новом — «Серьги императрицы» Николай Александрович (император) прелюбы не творил, а радовался, восторгался, гордился, проявлял сердечное внимание к женщине, пусть не родовитой, но наделённой природой сказочной красотой и умом.

Хорошо жить в почёте у мира, да ответ большой.
Народная пословица

Пролог
В 1891 году ездил Каллистрат Романович Огнёв на Егорьевские золотые прииски приветствовать цесаревича Николая Александровича Романова. Вернулся в деревню; началось невероятное. От многих семей пожаловали депутации с приглашением в гости. Он не отказывался. В каждой горнице сидел на почётном месте и подробно, в деталях рассказывал, как встречали в Егорьевске цесаревича, чем угощали, о чём Николай Александрович говорил. Навестил Каллистрат и дом деревенского старосты Ивана Шмакова. После второй чарки начал было вещать Огнёв, как и в других домах, да Иван перебил его:

— Ты, Каллистрат Романович, вот о чём поведай: что пил цесаревич?

— Этого я, Иван Иванович, не знаю. Не гуторили, какие вина разливали.

— Из чего пили? — задал вопрос опять Шмаков и придвинулся вплотную к Каллистрату, умилённо вглядываясь в карие глаза.

— Из чего, спрашиваешь? Из стеклянного сосуда на ножке, — ответил Каллистрат и, облизав губы, чмокнул.

— А как этот сосудец называется? — не унимался Шмаков.

— Убей, не помню, — поникшим голосом проговорил Огнёв и, дабы скрыть расплывшееся в улыбке лицо, отвернулся от старосты.

— Как же так, Каллистрат Романович, весь вечер сидел ты за одним столом с Его Императорским высочеством, сыном Его Императорского величества Николаем Александровичем Романовым... Как же так? Ел, пил, а из чего пил — не помнишь? Може, ты с первой чарки опьянел и под стол свалился?

— Да ты что, Иван Иванович, — округлив грудь, возмутился Огнёв. — Я хоть и стар, но меня и с четверти под стол не свалишь.

— Промах у тебя, Каллистрат Романович... Обмишурился ты. Но я тебе помочь готов. Так из чего же я пил? Из кружки, кубка, стакана, стопки, чарки, кувшинчика, бутылки, фляжки, крынки , — поспешно вздохнул Шмаков, — кажись всё.

Покраснел Каллистрат, соскочил с лавки, ударил кулаком по столу.

— Старик Хиба хвалился, что пил из бочонка, кадки и даже ложкой хлебал… А моя корова Звёздочка, помнится, высосала ведро гущи… И зануда же ты, Шмаков! Пил я в особняке полковника Ляпина из рюмки! Вот так тебе, подковырка пеньковская. А ты из рюмки в жизни не потягивал и чмокать тебе от удовольствия не придётся.

Шмаков засёкал*:

— Каллистрат Романович, мыслимо ли за вопросы обиду иметь? Я это по простоте своей...

— Шмаков! — протянул Огнёв. — Общающийся с мудрыми будет мудр, а кто дружится с глупыми, развратится. Это ещё в Библии сказано. Прощевай, староста. Благодарствую за угощеньице. — На пороге пробурчал: — Староста, ты сам себе прозвище выбрал: Рюмочка Тонконогая.

…Тогда-то и втемяшилось старосте Шмакову, на укор Огнёва, испить из рюмки, из которой цесаревич выпивал, а на «закусь» понежиться в той постели, в коей цесаревич почивал, в Егорьевске, в особняке полковника Ляпина.

В день открытия музея в Егорьевске Шмаков первым из пеньковцев пожаловал. С порога у директора музея, матушки Александры, спросил:
— Милая, не изволите ли показать рюмку, из коей пил Его Императорское высочество Николай Александрович?

Матушка Александра, улыбаясь, глянула на Шмакова созревшими ежевичками, слегка поклонилась.

— Здравствуйте, Иван Иванович.

— Ой, матушка Александра, простите, — спохватился Иван. — Здравствуйте и вы, и отец Никодим, и все Бальвы на этой земле и в других иноземных... Ну, теперь показывайте…

Матушка Александра остановилась возле невысокого столика, над которым возвышался полукругом купол из стекла, а внутри располагались маленькие и большие тарелки, рюмки, фужеры, бокалы, серебряные вилки, ложки, серебряный поднос…

— Вот из этих рюмок и фужеров откушивал Его Высочество Николай Александрович, — показала матушка Александра.

Иван удивлённо округлил рот. Спросил скоро и отрывисто:

— Так? Так сразу из всех?

— Под холодную закуску наливали вот в эту хрустальную рюмку водку, под хариуса с хреном наполняли белым вином вот эту высокую рюмку, под жареного гуся подавали в этой рюмке красное вино, после провозглашения тоста, под десерт, цесаревич пригубил этот фужер, с шампанским, а перед подачей чая Николаю Александровичу предложили французского коньяка в этой рюмке-шаре…

— Хватит, милая! Напился. Благодарствую от души. Разогорчили вы меня, матушка Александра, безмерно. Вынуждаете желание менять. Это как бы кобыла принесла четырёх жеребят, да она не моя…

Шмаков, не взглянув больше ни на один экспонат, нахлобучив шапку, покинул музей.

Ниоткуль накатилась туча, тяжёлая грусть сковала сердце. Непонятную злость, обиду, горечь обрушил он на свою серо-пегую кобылу. Бедняжка не могла в толк взять, пошто это Иван расхлестался бичом? Бежит прытко, не останавливаясь, по большаку Покровскую деревню проскочили и Шишинскую. Неужто так будет гнать до Пеньково?

В Пеньково Иван обмяк, о лошади высшую заботу проявил, покусал её за ухо, отчего кобыла положила ему голову на плечо, оскалила зубы и тихо, гундосо, подражая пеньковской старухе Сире, заржала. Иван с улыбкой на лице матюгнулся, следом спросил:

— И когда ты, просмешница, с ней встречалась? Придётся Андросову, с которым я недавно поспорил, четверть ставить. Ох, разорительница ты моя!

Дома жене буркнул:

— Пошёл в сборню. Через час вернусь. На стол четверть поставь. Ивана Григорьевича с сыном Тимошкой и бабами пригласи. Проиграл я Ивану Андросову, проиграл… Наша Чалая зубоскалит, как старуха Сира. — Спросил: — Косолапый со старухой Сирой заходили в нашу конюшню?

— Намедни, Иванушка, намедни. Я-то подумала: что это он бабаню украдкой впереди себя толкает?

— Намедни, — передразнил Иван жену. — Не глазеть надо было, а ухватом из конюшни... То, бывалоча, любо на всех ярмарках до десяти четвертей в споре брал. «Скажу: Чалая, а как наш благочинный протоиерей Евгений смеётся?» Чалая зубы оскалит и: ха-ха-ха, один к одному — благочинный. А кто такая Сира? Пфу! Кто её знает? Кому нужен её жидкий, писклявый смех? Ох, за один-то день и столько огорчений!

*Засёкал — заторопился, поспешил. (Окончание в № 31.)

Вам было интересно?
Подпишитесь на наш канал в Яндекс. Дзен. Все самые интересные новости отобраны там.
Подписаться на Дзен

Новости

Больше новостей

Новости районных СМИ

Новости районов

Больше новостей

Новости партнеров

Больше новостей

Самое читаемое: