...А жизнь вдохнуть — особое искусство

Который чудодейственным образом влияет на человека, воспитывает его, заставляет что-то почувствовать и понять. А театр кукол это, балет ли, драматический ли жанр — уже детали», — так рассуждает актриса Новосибирского театра кукол, заслуженная артистка России Ольга Свириденко, отмечающая сегодня собственный юбилей.

Хотя каждая «деталь» обладает своей спецификой, и в этом вряд ли кто усомнится. Как и в том, что на актера-кукольника судьба налагает за творимое им особую ответственность. С одной стороны, ты вроде скрыт от зрительского взора. За ширмой. Которая, согласно расхожему стереотипу, дает право на послабление: если, скажем, головой кивнул «не в жилу» — никто, как в драме, предполагающей контакт творца и зрителя тет-а-тет, не заметит. Но! Оборотная сторона между тем накладывает обязательства, каких нет у других: не изменяя своей актерской сущности, вдохнуть к тому же в неживое жизнь.

Полноценную и полнокровную. Чтобы «оно» не просто запрыгало-заплясало в твоих руках. Но и сумело убедить публику (которую, кстати, сам ты подчас из-за кулис не видишь) в этой жизнеспособности. Чтобы публика воскликнула, как Станиславский: «А вот теперь — верю!»

— Ольга Васильевна, — обращаюсь к юбилярше, — можно долго говорить о театре вообще, но давайте обратимся к особенностям вашего искусства…

— Специфика тут действительно своя, это верно, изобразительные средства у нас иные. Изначально художник закладывает в наших героев определенный характер, прописывает значение образа, даже социальный портрет: раб это, властелин или влюбленный граф — многое, как известно, подчеркивают визуальные мотивы. А наша задача — ими проникнуться. И создавать дальнейший образ. Хотя драматические артисты работают в аналогичном ключе — также вживаются в роль, также над ней трудятся. Все мы, независимо от изобразительных средств и жанров, занимаемся одной большой работой души. Страдаем, мучаемся, ищем…

В качестве свежего примера «страданий и поиска» собеседница моя приводит последнюю (по счету) постановку Новосибирского театра кукол — «Журавлиные перья». Это японская сказка-легенда, приравненная на своей родине к классике и многими театрами там глубоко почитаемая. Исполнить в ней главную роль считается весьма престижным. Что на сибирской сцене выпало Ольге Свириденко. О роли она рассказывает так, будто играет отдельный спектакль. Сказку о сказке. Переживая каждый слог и жест.

— Зовут мою героиню Цу, это женщина-журавль. Ее ранили люди, а бедный крестьянин спас, и в благодарность она ткет ему из своих перьев прекрасное полотно. Но с каждым пером, из себя извлекаемым, теряет жизненную силу…

Пауза. Проникновенная и «веская». Говорящее движение рук. И — снова голос:

— Да, она готова пожертвовать этой силой ради любимого человека. А его тем временем убедили: ткань можно продать, ты станешь богатым, счастливым, поедешь в столицу, увидишь там разные чудеса... Он поддается на уговоры. Она же из последних сил ткет это полотно и в конце концов уже не может оставаться в образе человека — превращается в птицу и улетает. Опомнившись, он пытается ее окликнуть, но... Пятьдесят минут идет спектакль. При полной тишине, — после очередной многообещающей паузы добавляет актриса. — Чудо происходит на глазах у всех, приковывает! Атмосферу просто замечательно удалось передать художнику Роману Ватолкину. Там быт с романтикой как-то довольно органично слились, очень емкая, многоплановая сказка получилась.

— Театр кукол — мир сам по себе такой, который «одним планом» трудно ограничить. Ведь у него уникальные возможности, хотя публика о них часто не ведает. И думает, что ваше искусство замыкается на уровне простых балаганных петрушек.

— Да, но такой театр тоже имеет право быть. Это первая ступень для развития ребенка. У нас, например, из спектаклей для самых маленьких есть «Маша и Медведь», «Три поросенка»: миниатюрные куколки, простой сюжет... Но человек растет, приходит на «Аленький цветочек», на «Кота в сапогах». Там уже драматургия другая, там образы. Там ставятся вопросы серьезные, заходит разговор о жизненных ценностях, есть мотив самопожертвования, любовь... Но, к сожалению, в театре кукол налицо «провал»: ребенок в определенном возрасте заявляет: все, мол, я уже вырос, больше сюда не пойду... И лет до шестнадцати к нам не возвращается.

— Что же показывает практика? Возвращение следует?

— А потом, когда он, быть может, случайно, попадет сюда вновь, на тот же наш концерт, восторгу и удивлению нет предела: «А!!! О! Да я ничего такого в жизни не видел! Это как так?» (Концертная программа строится на «обычных» номерах — танцевальных, эстрадных, цирковых, оригинальных и других, только вместо людей там действуют куклы. Людьми управляемые, разумеется. — Авт.) Спрашивают, например, про акробатический номер: «Это что, компьютерная графика?» Нет, говорим, эту «графику» пять человек водят! Собственными руками. Надевают черные костюмы, перчатки, закрывают лица, сами остаются на темном фоне, берут эту маленькую куколку, на которую падают разноцветные лучи света. И заставляют ее проделывать все эти человеческие движения. И даже сверхчеловеческие: куклу ведь можно «научить» делать разные прыжки, растяжки, трюки, которые никогда не освоит «живой» организм. Словом, зритель открывает для себя театр кукол заново, когда все это видит. Кроме концерта, есть и спектакли для взрослых, но пока такой у нас в репертуаре один — «Сон в летнюю ночь» по пьесе Шекспира. Так там уже актеры со зрителем разговаривают на равных. О любви, о ценностях, о верности, о преданности, о предательстве — обо всем!

— И все же можно ли объяснить словами, в чем состоит этот специфический дар кукольника, что вы такое делаете, чтобы кукла не просто шевелилась, но — жила?

— Просто техники, просто профессионального мастерства, которое все мы в студенчестве проходили, тут, конечно, недостаточно. С техникой как раз проще: есть определенные правила — как взять куклу, как ее повести, как ей голову повернуть... В конце концов, как придать ей такую позицию, чтобы зритель — уже по «очертаниям» — понял: вот кукла думает. Или плачет. Или боится.

— Но достигли очертаний — нужна соответствующая... энергетика, что ли? Флюиды.

— В том-то высшая степень мастерства кукольника и проявляется. Чтобы взять неживую материю, толком еще ничего не сделать... Но она — раз! — и задышала. Почувствовала мир, начала любить, страдать, радоваться — словом, тут же впитала все человеческие свойства. Может, волшебство это, действительно нить какая-то энергетическая, фанатизм... Проработав двадцать семь лет в театре, я не могу четко объяснить. И вряд ли кто-то из более опытных актеров может. Просто мы пропускаем образы через себя, видим, чувствуем, как бы мы сыграли предлагаемую роль на сцене драматического театра. Пропустили — затем наша энергия словно бы переходит в новую ипостась. Через мысли, через пальцы, через какие-то невидимые каналы — что еще? Конечно, элемент вдохновения присутствует. Поиск правды, если опять же к Станиславскому обратиться. Своей, человеческой правды! То есть физически твое тело должно совершать правду, когда ты осваиваешь роль.

— Чтобы затем эту правду «передать» кукле?

— Естественно! И еще голос важен. Ведь девяносто процентов информации о человеке идет через голос, а для «невидимого» кукольника он имеет особое значение.

Чудный комплимент, кстати, Ольге Свириденко отвесил некогда юный зритель, одноклассник ее меньшего сына. Дети только что посмотрели спектакль «Приключения Буратино» и с подобающим любопытством ринулись разглядывать закулисье. «Это моя мама главную роль играла, вот!» — счел своим долгом похвалиться Вовка (собственно, сын). Дружок его тотчас окинул заслуженную артистку России взором, преисполненным разочарования и скепсиса: «Так это вы играли Буратино? Фи, — вконец расстроился наш маленький эстет. — А я-то думал, это настоящий мальчик...» Воистину такой оценки надо еще заслужить!

— Люблю свой театр. Это мой дом, моя семья, — призадумавшись о чем-то мимоходом, продолжает актриса. — Хотя иные считают, что театр семьей быть не может. Джигарханян, например: какая, говорит, еще семья? Там идет конкуренция, разные другие нюансы в отношениях, театр — это просто сообщество людей, которые создают либо разрушают искусство. Вот и все! А я так не считаю.

— Ольга Васильевна, никогда не спрашиваю актеров, как они пришли в театр. По-моему, театр, явно или подспудно, но всегда останавливает свой выбор сам…

— После Новосибирского театрального училища я чуть не уехала по распределению куда-то на Каспий. Но Надежда Леонтьева, которая тогда была главным режиссером в нашем театре, вдруг обратила на меня внимание: «Беру!» Я пришла. Николай Бирюля, директор театра, меня увидел: «Кто вы?» А я стою, взволнованная вся, с косичками: «Здрасьте! — говорю. — Меня к вам артисткой взяли!» Николай Афанасьевич сильно удивился: «Ну, не знаю, не знаю... Сейчас посмотрю, есть ли у меня ставка». Ушел. Но вскоре возвращается: «Поздравляю!» Многому затем пришлось учиться непосредственно здесь, у старших товарищей. Смотрела на них и восхищалась: это же такие мастер-р-ра!!! Валентин Лещинский, Людмила Крупницкая… Здорово они меня поначалу гоняли!

— А насколько театр эволюционировал за время вашей работы в нем, появилось ли что-то явно новое в тех же изобразительных средствах, решениях драматургического материала?

— Самый мощный толчок к развитию театра — это открытие его здания. Ведь оно очень долго строилось, поэтому раньше у нас были спектакли, рассчитанные на передвижение, на выезды, вся жизнь проходила в автобусе: сегодня едем в школу, завтра в лагерь, послезавтра в клуб, потом в совхоз... И вот появляется свой дом. Который, конечно, дал массу возможностей: и драматургию использовать более сложную, и сценические средства применять более богатые, интересные. Даже социально качественный скачок произошел: широкая публика о нас узнала, репертуар стал разнообразней, рассчитанный теперь практически на любой возраст. Притом что многое, конечно, впереди.

А юбилярше — наши поздравления!

На снимке: Ольга Свириденко с персонажем, который в «ловких и натруженных руках», под музыку и при свете софитов, превращается в... «Так это же Филипп Киркоров!» — широко распахнув глаза, обыкновенно радуется своему открытию публика.