Из будней Великой Отечественной

В ряду институтских посланцев встал на фронтовую лыжню и один из моих однокурсников и близких друзей — Нифантий Иванович Выходцев. Встречаясь с ним после Победы, мы каждый раз невольно возвращались в воспоминаниях к нашей фронтовой молодости. Сегодняшний рассказ из тех дней, когда наша поредевшая бригада после четырехмесячной вахты в чужом тылу прорвалась весной 1942 года на свою сторону и, получив свежее пополнение и ранг стрелковой дивизии, включилась в огневое противостояние на переднем крае.

Пауза в уцелевшем подполье
Капитан Выходцев на собственном опыте убедился, что возможности человека в нештатных ситуациях возрастают в разы. При этом сам горемыка может даже не подозревать о наличии в своем распоряжении этакой резервной заначки. Выходцеву открылось это, когда он получил бессонную должность помощника начальника штаба полка по разведке. Должность ПНШ оказалась именно бессонной, потому как часы сна переместились с ночи на беспорядочные отключки в дневное время. Капитан называл их про себя паузами, хотя в большей мере подошло бы определение «провалы», поскольку стоило ему изловить для передыха горсточку бездумных минут, как на пороге первой же минуты проваливался на самое дно беспамятства.

При этом открылась еще одна резервная особенность человеческого организма: стоило ординарцу на любой из этих минут коснуться плеча спящего, чуть дотронуться — и тут же срабатывала неведомая пружина, возвращавшая капитана в реальный мир. И даже в полной готовности к действию.

— У тебя минута, Жора, — бурчал он, размежив веки. — Самую суть.
И ординарец выстреливал скороговоркой самую суть, добавляя к ней:
— Сержант Басаргин без дела не балаболит!

К сержанту Георгию Басаргину Выходцев присмотрелся еще в дни лыжного бодрствования за линией фронта. Коренастый и крепенький, как сам капитан, с таким же носом картошкой, испещренным поджаристыми веснушками, он был наделен сибирской основательностью характера и трезвой безбоязненностью.

Присмотрелся Выходцев к сибирячку и при встрече обронил:
— Вот, понимаешь, у меня ординарца ранило...

Сержант вытянулся, козырнул:

— Всегда готов, товарищ капитан: вещмешок упакую — и адью!

С этого дня они пошагали по фронтовым дорогам локоть к локтю. В эпизодах, которые припомнились моему другу во время очередной встречи со мной, главным действующим лицом был как раз этот ординарец.

События сгруппировались неподалеку от Воронежа, в безымянной истерзанной деревеньке об одну улицу, четырежды переходившую из рук в руки. После четвертого штурма деревенька осталась по нашу сторону огневого рубежа. Точка была поставлена в сумерках, и Жора, не мешкая, озаботился о более или менее уцелевшем пристанище.

Дом оказался бесхозным, как, наверное, и все остальные. Шальной снаряд снес крышу, стекла повыдавило взрывной волной, зато осталось нетронутым подполье — довольно просторная ямина с ларем, с полками вдоль стен и парой лежанок в виде топчанов.

— Чем не курорт! — восхитился Жора. — Сейчас соображу перекусить, а там можно будет вам и адью, в смысле — покемарить.

Только Выходцеву было не до ужина, сил хватило лишь на то, чтобы одолеть спуск и упасть на топчан. В подполье было душно и пахло мышами, но это обстоятельство тотчас отступило на задний план перед наваливающимся сном. Он завернулся в плащ-накидку, сунул под голову планшетку и пистолет, буркнул, засыпая:

— Жора, меня нет... на пару часов... хотя бы...

Между тем немец не смирился с исходом битвы за безымянную деревеньку, схватку продолжили два бомбовоза. Но тут не сплоховали наши зенитчики: подрезали один из самолетов у самой околицы. Двоих уцелевших летчиков, приземлившихся на парашютах, доставили на допрос, как и полагалось, к ПНШ по разведке. Сопровождал пленников солдат-первогодок, еще не нанюхавшийся толком пороха и потому выполнявший приказания начальства с особым рвением.

— Велено передать из рук в руки товарищу капитану Выходцеву, — отрапортовал конвоир Жоре, который устанавливал во дворе взаимоотношения со строптивым костром.

— У капитана Выходцева на данный момент приема нет, — отозвался тот, увертываясь от хвостатого чада. — Посади их вон на завалинку и будь спок.

— Не буду я спокоен, пока...

— Ну, черт с тобой, веди в дом и спускай в подпол, а когда спустишь, ноги им спеленай. А капитана не трожь, он больше суток без сна. — И добавил вдогонку: — В подполе керосинка, запали ее, только фитиль сильно не выкручивай.

Пленники, оставшиеся без сопровождающего, какое-то время осваивались с обстановкой, но потом, видя, что лежащий человек крепко спит и даже похрапывает, стали тихо переговариваться между собой.

Выходцев как настоящий разведчик мог спать и под грохот артиллерийской канонады, и под гул самолетов, но близкий и еле различимый шепот, звуки чужой речи насторожили его мгновенно. В голове закрутилось: «Немцы! Снова захватили деревню». Приоткрыл глаза — напротив шептались двое немецких летчиков в наглаженных френчах. И, уже сидя с пистолетом в руках, разглядел на сапогах немцев веревки. Тут только расслабился и в сердцах выругался в адрес ординарца.

Все встало на свои места: пока он спал, доставили, видно, на допрос взятых в плен летчиков, а Жора, обалдуй, не придумал ничего лучшего, как преподнести их ему «на блюдечке». Капитан закурил и... всадил пулю в земляной пол. Через минуту в лаз просунулась озадаченная физиономия Жоры.

— Ты вот что, Жора, ты все же чуток думай, прежде чем выдуриваться. А что, как я перестрелял бы их?

— Да я...

— Все! Подвели черту! А теперь слушай сюда: тебе светит медаль «За боевые заслуги», если сумеешь перехватить какой-нибудь транспорт, чтобы как можно скорее доставить этих фраеров в штаб полка.

— Черт с ней, с медалью, я еще ужин не сварганил!

— Черт с ним, с ужином, нам сам бог послал наисвежайшую информацию о расположении немецких частей в прифронтовой полосе, надо только ее выпотрошить из этих летунов, пока они тепленькие!

...Через тридцать семь минут «информация» в живом виде была доставлена в штаб полка... на танке. Полученные от летчиков сведения легли в основу операции, отодвинувшей огневой рубеж почти на триста метров. Безымянная деревенька осталась теперь в тылу, который на тогдашнем этапе военных действий считался глубоким.

Свое слово ПНШ Выходцев сдержал: через два дня комполка майор Сазонов прикрепил на гимнастерку сержанта медаль «За боевые заслуги» и поинтересовался:

— Как это тебе удалось танкистов-то подключить?

— Подфартило, товарищ майор, экипаж оказался из нашенских, из сибирячков, а у нас понятие: самому как придется, а земелю не кинь!

Трофейный ужин
У комполка Сазонова не было должного доверия к полевой связи.

— Врага надо уважать, — втолковывал он комсоставу полка, ероша ладошкой упрямый ежик волос с пыльцой ранней проседи. — Ненавидеть — да, но и уважать. Не полагаться на нерасторопность ихних связистов, не надеяться, что не по уму им отыскать слабое место на нашей линии и ловить секретную информацию.

И когда возникала нужда связаться с командиром соседнего полка, майор не хватался за телефон, а отправлял к соседу нарочного. На этот раз так сложилось, что роль порученца выпала на долю ПНШ Выходцева. Выходцев послал связного за ординарцем, который отправился на рекогносцировку относительно сухарей и каких-нибудь консервов, а сам спустился в землянку, упрятал в дальний угол партбилет, переоделся в форму немецкого офицера, пристегнул к поясу немецкий котелок в брезентовом чехольчике, сунул в карман трофейный парабеллум. Закончив сборы, наспех помолился:

— Святитель Николай, не оставь нас, рабов божьих Георгия и Нифантия, помоги! Аминь!

— Аминь! — эхом донеслось от входа — это был узнаваемый басок ординарца.

— Не бери грех на душу, — одернул Выходцев, — не глумись над молитвой, хотя и комсомолец... Давай по-быстрому переоденься и двинем в соседний полк, пока совсем не стемнело.

— Так мы же не за линию фронта, а вдоль нее, к своим. Чего маскироваться-то? А чтобы не заблудиться в лесополосе, можно ориентироваться по нитке полевой связи, парни покажут, где она у них.

— Болтовни много, а дела нет. Переодевайся и двинемся.

Двинулись. Чтобы не привлекать к себе внимания, про фонарики отразу думать забыли, пробирались наощупь, не выпуская из рук телефонного «путеводителя». Всеми прогалинами в лесополосе завладел настырный ивняк. Продираясь сквозь него, Жора подумал вслух:

— Заблукаться тут дважды два, и если бы не кабель...

— Чтоб ему, этому кабелю! — ругнулся капитан. — То и дело узелки, а то и голая проводка без изоляции, все руки ободрал.

— Вот она, тонкая интеллигенция, а я предлагал ведь свои рабочие руки.

— Ты вроде собирался после войны в пединститут, тоже в интеллигенцию, значит? — парировал Выходцев.

— Так я же на физрука хочу выучиться, там без мозолей ни на шаг. Давайте-ка потренируюсь!

Однако его задора хватило на считанные метры, и, вживую ознакомившись с особенностями кабеля, он принялся ругать хозяев:

— Бармалеи, верхонок пожалели! Сами, поди, с голыми руками не суются ревизию устраивать.

Дальше путь держали по наитию, нащупывая дорогу палками, опасаясь сверзиться в заброшенный окоп. На ту беду луна ушла в облака, и стало совсем темно. Выходцев распечатал санпакет, кинул Жоре бинт.

— Помечай кусты, чтобы на обратном пути не блудить. Хотя бы шагов через тридцать-сорок.

Путеводную нитку кабеля вскоре потеряли, ориентиром осталась звезда на небосклоне, однако и этот маячок то и дело заслоняли ошметки облаков.

— Странно, ни один дозорный не окликнул, — пробормотал Выходцев, — будто это и не передовая вовсе.

— Часовые тоже люди, сморило, поди, — отозвался ординарец. — За день-то всем досталось.

И так подгадало, что именно в этот момент заросли вдруг оборвались перед открывшейся поляной. Ни деревца впереди, ни кустика, один бурьян по пояс. Зато в полусотне шагов от них топталась в полумраке коняга, запряженная в двуколку с толстобрюхими флягами в ней, возле фляг высился немчина с черпаком, а позади телеги выстроилась понурая цепочка солдат с котелками в руках.

Выходцев непроизвольно поежился от холода в спине, рука сама метнулась к пистолету. Однако опомнился и, немножко помедлив, прошептал:

— Поспели к ужину.

А Жора довольно бодро подытожил:

— Значит, достаем котелки.

Повынимали котелки, нарочито спокойно присоединились к очереди. Никто из стоявших впереди, к счастью, не обратил на них никакого внимания. Ничего не сказал и раздатчик, механически разливая вполне съедобное (по запаху) варево.

Тем временем солдаты, получившие свои порции, растворились в ночи, хозяин черпака «отоварил» Выходцева и Жору, сбросил фартук и вымахнул из повозки. Расстелив возле нее плащ-накидку, снял каску и с щенячьим подвизгом опрокинулся навзничь, блаженно раскинув руки. Видать, был из старослужащих, упитанный, можно даже сказать, холеный.

— O, mein Gott! — вдруг пропел своему тевтонскому богу.

Секунду спустя Жора аккуратно закупорил ему пучком травы рот, Выходцев спеленал руки и ноги, выкинул из двуколки пару пустых фляг, а на их место уторкали пленного ефрейтора. Жора взял лошадь под уздцы и рысцой углубился в заросли, ориентируясь на свои марлевые бантики. Шествие замыкал капитан, держа наготове трофейный пистолет.

...Ефрейтор Курт Штраух, помощник повара, оказался человеком понятливым и покладистым, без нажима обозначил на карте расположение воинских частей и огневых точек, куда наведывался со своими флягами. Когда закончился допрос, проводившийся в штабной землянке, майор Сазонов приобнял за плечи Выходцева и Жору:

— Доложу комдиву, не останетесь без награды, мужики! — и добавил: — А насчет соседнего полка задание остается в силе, только без провожатого из связистов не суйтесь.

— На кой он нам, провожатый? — за двоих ответил Жора. — Пусть верхонок дадут.

...Повторный заход обошелся без приключений, совместная операция двух полков помогла передвинуть огневой рубеж еще на один шажок в сторону западной границы.

Арбуз
Летом 1942-го в тысячеверстье советско-германского фронта хватало дыр, но по-настоящему неотступной головной болью Главковерха оставался накренившийся Сталинград. В августе было принято нелегкое решение перебазировать туда из-под Воронежа 258-ю стрелковую дивизию — ее костяк составляли сибирские батальоны, оплатившие минувшей зимой своей кровью четырехмесячный рейд в тылу врага.

Перебазировать — да, но как? Единственным на тот момент реальным было исконное «ать-два». При этом марш-бросок сопровождался строжайшим наказом: передвигаться только ночной порой, ни в коем случае не обнаруживая себя.

На исходе третьей изнурительной ночи в рассветный ветерок начал подмешиваться угрюмый запах гари и тлена, стали обозначаться невнятные контуры покореженных стен с провалами омертвелых окон, с ощерившейся арматурой, с грудами брошенного домашнего скарба.

Выходцев с Жорой были включены в состав разведроты, определявшей ориентиры маршрута, темп передвижения, намечавшей места привалов. Собственно говоря, двигались уже вразброд, как у кого получалось. Тех, кто поддавался на ходу вязкой, как трясина, дреме, просто похлопывали по плечу, взбадривали на сотню-другую шагов.

Жора не позволял расслабиться ни себе, ни капитану, да и всем, кто оказывался в зоне слышимости — бывальщины чередовались с анекдотами, с обсуждением особенностей местной природы. И время от времени вскидывался — нет, не с возмущением, его точило недоумение:
— Нет, это надо же: до Сталинграда дошагали — и хотя бы одна бахча! Самая пора для арбузов — и где они?

— Сколько раз тебе повторять, — вклинивался дядя Коля, старшина разведроты, — пойми же в конце концов, что нет теперь дураков, чтобы возле дороги деликатесы разводить. Вот вышибем немца из Сталинграда, организую тебе экскурсию к бахчеводам, отведешь душу.

— Не балаболишь?

— Да я...

— Гляньте, братцы, никак «рама» зависла? — перебил его чей-то возглас. — Сейчас науськает на нас свору «юнкерсов».

Настырный итальянский разведчик, двухфюзеляжный «фокке-вульф», прозванный нашими солдатами «рамой», зависал над нашими позициями не ради любопытства: по его наводке немец обрушивал нам на головы смертоносный боезапас. Обрушивал безбоязненно, появление истребителей с красными звездами на крыльях воспринималось в то лето и нами, и противником на грани сенсации.

Сейчас главным было где-то укрыться, и все облегченно вздохнули, когда спереди донеслось:

— Здесь лог, правда, мелковатый, но все же. Тянется аж до пригорода.

Выходцеву показалось, будто облегченно вздохнуло вместе с войском и просыпающееся небо. И сразу вслед за этим мало-мальский строй, соблюдавшийся в пути, дрогнул, надломился и мгновение спустя превратился в толпу — она суматошно ринулась к логу, увлекая за собой и их с Жорой. Солдаты, скатываясь в лог, подоставали саперные лопатки, принялись вгрызаться в травянистый склон.

— Товарищ капитан, — окликнул Жора, тоже вооружившийся лопаткой, — извините, конечно, не по рангу получается, но если дядя Коля просигналит насчет сухарей...

— Самое время нам расшаркиваться, — хмыкнул Выходцев. — Не переживай, не останемся без харча, сбегаю.

Отшлифованный бас дяди Коли не заставил себя долго ждать — видно, старшина опасался, как бы повозка с провиантом не оказалась в очаге прямого попадания. Выходцев сбросил рюкзак, метнулся по выгнувшемуся дугой оврагу, дурашливо бормоча на бегу:

— Не останемся без харча... Не останемся без харча... Не останемся без харча...

Тем временем со стороны немцев проявились размытые контуры «юнкерсов» — сутулые стервятники выстроились по трое в ряд, едва не касаясь концами крыльев один другого. Шли без спешки, как в собственном небе, и рокот моторов был басовито-бестрепетным. И вдруг эту басовитость вспорол высокий юношеский тенорок, звенящий от напряжения:

— Воздух! — И чуть погодя: — Тютелька в тютельку двенадцать!

Выходцев вместе со всеми машинально пересчитал бомбовозы — да, их было двенадцать — и уже не смог оторвать от них взгляда, они не отпускали от себя, гипнотизировали своей тевтонской бесцеремонностью. И тут, откуда ни возьмись, скатилась с противоположного склона лога расхристанная, тарахтящая битыми бортами полуторка с установленным в кузове на вращающейся подставе четырехспаренным станковым пулеметом.

Грузовичок развернулся задним бортом навстречу неудержимо нарастающему рокоту, и водитель-мальчишка, заглушив мотор, переметнулся из кабины в кузов. Здесь такой же безусый напарник елозил на коленях у пулемета — пытался затиснуть непослушными руками в патронник четырехспарки пулеметную ленту. И таки справился, только дотянуться до гашетки не успел, взрывная волна на глазах у Выходцева взметнула обочь грузовичка пласт дернины и вместе с осколками бомбы накрыла, расщепив борт, обоих пулеметчиков.

— Куда тебя несет, капитан? — углядел тут Выходцева старшина. — Ложись, мать твою, дома будешь выпендриваться!

— Некогда ложиться, дядя Коля, — шепотом подстегнул себя Выходцев, с разбега запрыгивая к заваленным комьями земли парням. — Зацепило вас, орелики?

— Есть маленько, — прохрипел водитель, — борт разнесло да руки чуток и мне, и Косте посекло.

— Это ли беда, считайте, в рубашке родились! Сейчас отвечу гостям и кликнем санинструктора.

К этой минуте авангардная троица бомбовозов успела скинуть содержимое, таившееся в утробах, и налегке пошла на разворот в свою сторону. Выходцев припал к прицелу четырехспарки, поймал в крестовину окуляра правое крыло крайнего лихача и, не мешкая, резанул очередью по основанию крыла. Впритык к фюзеляжу, в каком-нибудь сантиметре от него. И вдруг увидел, будто в замедленной киносъемке, как по строке пробоин отверзлась и начала шириться и уходить в глубину крыла рваная рана.

— Все, спекся чертов коршун! — выкрикнул водитель.

Выходцев лишь молча покивал, торопясь проглотить подступивший к горлу комок и спрятать под себя руки — не хотел, чтобы парни увидели, как дрожат они у него.

Дальше все раскручивалось «по плану»: крыло отделилось от фюзеляжа и пустилось в самостоятельный полет на дно лога. Следом, лишившись опоры, кувыркнулся и самолет, с грохотом уткнулся в склон, окутался дымом, а спустя мгновение и пламенем.

— Сейчас взорвется бензобак — и все, спекся! — предрек водитель.

Взрыв не заставил себя долго ждать, осыпав обломками самолета всю округу.

— Да, спекся, — выдавил сквозь одеревенелые губы Выходцев. — Туда ему и дорога, но какая ужасная смерть!

— Не по адресу жалость, капитан, — услышал он знакомый бас старшины, — у тебя у самого там...

Старшина не договорил, губы его дрожали.

— Смотрите, смотрите, — выкрикнул в эту минуту водитель, тыча пальцем в сторону приближавшейся армады бомбовозов, — они наложили в штаны!

Гибель одного из «юнкерсов» так подействовала на идущих следом за авангардом пилотов, что те поспешили скинуть свой груз, не долетев до цели.

Все это сопровождалось торжествующими выкриками наших бойцов, многие, следуя примеру Выходцева, принялись палить по чужим самолетам из автоматов. Только Выходцев воспринимал теперь все это как что-то потустороннее, он бежал, с хрипом заглатывая воздух, к тому месту, где оставил перед началом бомбежки Жору.

...Бомба угадала в холмик грунта, который Жора успел накидать саперной лопаткой из окопчика — в нем, в окопчике, стоя по пояс, он и принял смерть. Так и остался стоять, не выпустив из рук лопатку, только уже без головы. Ее срезало осколком разорвавшейся рядом бомбы. Взрывной волной бросило в лог по травянистому склону, оставив на зелени алый, еще дымящийся пунктир. По этой ниточке зловещего пунктира, подрагивающего вместе с травой на утреннем сквозняке, Выходцев и пустился на поиски головы.

— Я сейчас, Жора, я сейчас... — шептал он на ходу, не сдерживая слез.

ПНШ по разведке Нифантий Иванович Выходцев оказался в числе тех немногих, кого пули и осколки обошли стороной, хотя ни на день не отлучался с передовой, вплоть до мая 1945-го. Закончил войну в Берлине. Возвращаясь на родную землю, завернул в Сталинград. Однако там, где оставил Жору, его могилы не оказалось. Останки погибших защитников города кремировали, а прах перенесли на специально отведенный участок городского кладбища.

Прощаясь с Жорой в тот памятный августовский день 1942 года, Выходцев укрепил на могилке дюралевый огузок оперения сбитого им «юнкерса», нацарапав складнем на нем фамилию, имя, отчество и дату гибели. По этому огузку ему удалось отыскать теперь последнее пристанище сержанта.

Рядом с покореженным куском дюраля обнаружилась бронзовая пластина с гравировкой: «Спи спокойно, Жора, мы победили». Ниже искусный резец гравера изобразил арбуз, под ним слова: «Прости, так и не свозил тебя на бахчу! Твой дядя Коля Казанцев».

Выходцев положил рядом с пластиной букетик полевых цветов, достал из вещмешка фляжку со спиртом и фронтовую алюминиевую кружку, наполнил и, осушив, оставил вместе с фляжкой возле букета.