Американские горки супружества

От звенящего, будто верхнее «ля», чувства двадцатилетней Мушки до короткого и боязливого (солнечный зайчик в осенней луже?) любовного порыва седовласого Анатоля. Между этими полюсами — тщеславное самоутверждение («Я еще могу быть любимой!») затеявшей интригу обоюдоострого флирта жены Анатоля Лулу и кокетливые «взбрыкивания» похожего на молодого бычка Мушкиного мужа Витольда...

Старо, как мир, скажете вы, да и финал истории банален: гостившие у молодоженов в деревне и создавшие этот любовный переполох немолодые супруги спасаются от него же бегством, боясь потерять привычное и нажитое; Мушка и Витольд — в растерянности: манившее не сбылось, а измена сгубила безоблачность отношений... И главное — впереди такая большая жизнь: сколько же еще их ждет потрясений?..

Актеры в театре Виктюка — превосходные, и тончайшие переливы и оттенки увлечения, влюбленности, любви (а также обольщения и флирта), словом, состояния того, «как это бывает», изображают они виртуозно. Однако небанальной старую, как мир (и даже простоватую для Виктюка), историю здесь делает, безусловно, режиссура.

Отметивший недавно 70-летие и утверждающий, что режиссеру не может быть больше двадцати девяти, а самому ему только девятнадцать (мол, у человека есть физический и «космический» возраст, так вот «космический» у него — совсем юный), Роман Виктюк, судя по этому спектаклю, близок к истине.

Глядя на происходящее как взрослый и мудрый, он совершенно по-детски любит жизнь и преисполнен к ней восхищения. Оно — в вокализах переполненной пробудившимися в ней чувством и чувственностью Мушки; в раскатах грома и буйстве ливня: полиэтиленовые полотнища, в борьбе с которыми все больше раззадоривается юная героиня и начинает плаксиво жаловаться на простуду пожилой донжуан; в иронично-добром взгляде на неловкие статуарные позы медленно соображающего, но быстро воспламеняемого недвусмысленным поведением «кузины» Витольда...

В среднестатистической постановке среднестатистического (и даже хорошего!) режиссера мы привыкли радоваться каждой интересной задумке, оригинальному решению мизансцены, яркой детали. У Виктюка же такой каскад фантазий, что зрительское восприятие несется весь спектакль, как по американским горкам! Кстати, нечто длинное, извилистое, трубообразное, без начала и конца, будто лента Мебиуса или взаимоотношения героев — конструкция, наподобие этих самых горок, — занимает большую часть площадки и начисто лишает происходящее на сцене какой бы то ни было «линейности».

Надувная мебель и карнавальные маски, бальные наряды и обнаженные античные торсы массовки кордебалета, нелепые, как олицетворение пошлости адюльтера, полосатые купальные костюмы начала прошлого века и тут же — оцинкованные ведра, лошадиная упряжь (ею опутан и путается в ней, как в собственных мыслях и желаниях, хозяин молочной фермы Витольд). И так далее, и так далее... И все это не избыточно, все «по делу»: на время представления зрители становятся такими же восхищенными жизнью, как Виктюк, и почти такими же мудрыми. (Хотя, по-моему, постановщики не довезли до Новосибирска в целости и сохранности премьерную световую и музыкальную партитуры — угадывается тут какой-то сбой первоначального замысла, будто бы антрепризная небрежность.)

А вообще его спектакли, не только этот, невозможно смотреть отстраненно, эстетски, так сказать, через онегинский лорнет. Потому что, помимо таланта и режиссерской культуры, привносит в них Виктюк (а скорее рождается это именно из первого и второго — таланта и культуры) некий дополнительный гипнотический эффект жизнелюбия. Помню более чем десятилетней давности спектакль Виктюка «Бабочки» с Валентиной Талызиной в главной роли. После него по дороге домой все прохожие казались мне удивительно красивыми, милыми и одухотворенными существами — и тетка в кожаной куртке с фиксой, торговавшая беляшами, и пристроившийся возле ее лотка алкаш, и две средних лет подруги, громко обсуждавшие в вагоне метро какую-то несусветную чушь...

Потом, к сожалению, такое мироощущение прошло.

На снимках: сцены из спектакля.