Равнодушия нет, а возможностей мало

Только цифры
Молодые люди в нашей стране основным фактором невозможности работы в научной области называют низкую заработную плату — 85 процентов. Семнадцать процентов опрошенных называют профессиональную невостребованность, а двенадцать процентов — ограниченные возможности карьерного роста.

Возможно, что сейчас для России эти цифры уже устарели, так как в науке у нас в последнее время происходили радикальные перемены. Но тенденции эти цифры определяют точно. Например, уровень заработной платы не устраивает сейчас и молодых ученых на Западе.

Еще одна боль науки — «невыносимые жилищные условия». В 2004 году в Новосибирском научном центре от них страдало, по опросам, более тридцати процентов молодых ученых. А в улучшении жилищных условия нуждаются шестьдесят процентов научной молодежи. Указывалось также и на такой фактор, «выталкивающий молодежь из исследовательских институтов», как «равнодушие власти к науке». Убежден, что и этот вывод социологов сейчас устарел. Судя по последним событиям, равнодушия явно нет. А вот возможности для улучшения жизни молодых исследователей еще мало. Это нельзя не признать. И когда двадцать процентов молодых ученых испытывают «угнетающее чувство ненужности того, чем они занимаются», то тут явный сигнал тревоги.

Либерализация требований
В статье Карпова «Общество знаний: механизмы деконструкции» рассматриваются и многие другие «болевые точки», порой неожиданные. В частности, говорится о том, что у нас «очень далеко зашла либерализация требований к качеству на всех уровнях — от оценки в студенческой зачетке до присуждения ученых степеней». В частности, утверждается, что «дети элиты относятся к группе риска. У них нет понимания реальности, потому что они с детства не общаются с людьми из других социальных слоев». При этом «каждый третий родитель боится, что его ребенок будет учиться с детьми другого социального статуса».

Да, мощная поддержка родственников обеспечивает выпускникам элитных школ привилегированные позиции в обществе. Но среди этих детей немало с ослабленным здоровьем, нестабильной психикой. Родители требуют для них среднего уровня при освоении учебного материала. В социальном плане таких детей принимать только в элитные школы — очень опасная тенденция. В Англии разрешается иметь строго ограниченное число элитных школ. А в Скандинавии от них вообще предпочли отказаться.

Позиции элитных школ подрывает и нарастающая тенденция ослабления экономики знаний, которая нам так нужна, и высоких технологий. Судите сами: по данным академика Львова, в 2002 году доля производимой в России наукоемкой продукции составляла 0,4 процента от общемирового уровня, а в США — сорок процентов. В начале 90-х годов эти цифры, соответственно, составляли 7,5 процента и 30 процентов. Через три года, то есть в 2005 году, ситуация почти не изменилась: доля России на рынке наукоемкой продукции составляла 0,3 — 0,5 процента, США — 36 процентов, Японии — 30 процентов, Германии — 17 процентов. В том же 2005 году для России «доля высокотехнологичной продукции в экспорте не превышает 4 — 5 процентов, в то время как для Китая она составляет около 23 процентов, для Южной Кореи — 38 процентов, для Венгрии (что просто поразительно!) — 25 процентов. Экспорт передовых технологий из России в десятки раз меньше, чем из крошечной, в сравнении с нами, Австрии.

Директор московского офиса одной аналитической компании Е. Ананькина считает, что «в России судьба компаний сейчас зависит не от институтов с четко прописанными целями и задачами, а от человеческих взаимоотношений, которые невозможно адекватно оценить и которые к тому же меняются». Но при этом уточним, что в 2005 году в России в хозяйственный оборот было включено менее одного процента научно-технической деятельности, когда в США и Великобритании — семьдесят процентов. Одним из механизмов, способных стимулировать процесс расконсервации знаний как продукта, является передача прав на интеллектальную госсобственность ее разработчикам. Но об этом «Советская Сибирь» уже не раз писала. Подобный механизм в США по коммерциализации передовых технологий позволил пополнять ежегодно американский бюджет на 40 — 50 миллиардов долларов.