Cерьги Императрицы от 24.03.2007

До того напивались, что однажды священник Иоанн в пьяном виде упал в отхожее место. Псаломщик пришёл ему на выручку. Испачкавшись весь в дерьме, вытащил. Утром, опохмелившись, псаломщик Поликарп написал прошение аж в Томскую духовную консисторию. И просил он епископа Макария представить его к награде за спасение погибавшего священника. Поручили благочинному расследовать дело и донести. Благочинный отписал: «Расследование нашло, что, хотя и не мог иметь место описанный Малютой случай, но расследованием установлено, что священник Иоанн Соколов выпивал и бил собаку палкой, а потому благочиния определила сделать строгий выговор священнику И. Соколову». Через несколько лет он был переведён в Каинск*, получил благочинного и оставил у мирян города самую добрую память.

В Пайвино многие девицы приходили к Арине Дормидонтовне и спрашивали:

— Где Савелий?

Арина отвечала:

— Безвестно пропал.

Злые языки деревенские приплели, будто и матушка Юлия влюблена в Савелия. Похудела, почернела за последнее время до того, что и сравнить её можно только с покойницей, наложившей на себя руки.

Савелий переехал в село Кривощёково и год служил звонарём при церкви Николая Чудотворца. Вот как судьба-то кривощёковская поворачивает! Пращур Савелия поселение закладывал, а он спустя двести лет с колокольни озирал землю окрест и радовался, что людям через благовест несёт мирское начало.

И вот неделю назад получает он письмо. «Дорогой Савелий Дмитриевич, насмеливается отвлечь вас от повседневных дел Ольга Викторовна Ляпина. Я несколько месяцев назад узнала от мужа Владимира Васильевича, что вы являетесь родственником ему. Ваша тётка Валентина Силовна, сестра вашего дедушки Максима Силыча, была матушкой отца Евдокима, а сестра деда моего мужа Ульяна Петровна — матушкой богомаза Иоанна Бальвы. Хотя и далёкие мы родственники, но муж мой и я просим принять наше приглашение и осчастливить наш дом в селе Егорьевске с десятого декабря сего года. Я уверена, это будут памятные дни для нас с вами.

С нетерпением ждём вас.»

Как ни желал Савелий, уже в Маслянино, проезжая по мосту через реку Бердь, направить сани направо, руки дрогнули, но вожжи не шелохнулись.

В Пайвино Арина Дормидонтовна, осматривая и обнимая сына, бурчала:

— Не почитаешь ты, Савелушка, свою мать, не почитаешь. Поди, неделю гостевал у Ляпиных. Егорьевцев веселил благовестом, а мать забыл. Передавал мне Крупский, кучер Ляпина, что и детский хор успел сорганизовать, а матери и привет не послал. За что такая неблагодарность матери, а? С детства я тебя учила только уму да разуму, кормила самым сладеньким кусочком… Мало того, что обделил меня, как старуху, не дал мне почувствовать радость мамы старенькой, ещё и сторонишься…

Савелий теребил шапку, посматривая на киот.

— Что молчишь, Савелушка? Расскажи уж, какой красоты сотворил чуски Никита? Поправилась ли матушка Юлия? Была она в гостях у Ляпиных? А что это ты не сымаешь одёжу?

— Ехать мне надо…

— Успеется. Пайвино ближе к матушке Юлии, чем Кривощёково. Знать, не поправилась ещё. Не пришлось тебе повидать её. А я думаю, что ты такой жалевой.

Арина Дормидонтовна прошла к сундуку, открыла его, покопалась в материи и достала несколько ассигнаций.

— Я, Савушка, в одиночестве о чём только не передумала! Всяк свою судьбинушку проживает. Больно мне, что вот так с тобой случилось. Вот месяц назад на исповеди была, а потом подошла ко мне Юлюшка-голубушка, взяла мою руку, поцеловала и говорит: «Матушка Арина Дормидонтовна, простите меня, но я пред вами и пред Богом ни в чём не виновата. И мне жаль, что нет рядом с вами Савелия Дмитриевича». Миряне смотрят на нас, а мы опустились с ней на колени, пред Спасом, молимся и шепчем друг другу то, что только мы и Господь Бог знает. По весне привезёт она мне своих дочерей: Веру, Зою. У меня отдыхать будут. Ты вот примай ассигнации и купи чуски, и чтобы красоты были не хуже тех, что Никита императрице изготовил. Савушка, не только царицы достойны ушной красы, простые женщины тоже.

Что заставило отца Никодима купаться в студёной воде по весне 1892 года, знала только матушка Александра. Но она, всё что рассказывал Никодим, воспринимала как необычную выдумку мужа. Иногда, посмеиваясь, спрашивала:

— Никодимушка, святой Никола Угодник не говорил, сколько детишек я тебе нарожаю?

Отвечал Никодим:

— Говорил, говорил... Много…

— Вот и хорошо. Ты их своими сказками веселить будешь, а они тебя таскать за твою косматую бороду.

Не забыл и благочинный Евгений тот день. И как только в селе Елбань крестьяне построили церковь Святой Троицы, намеревался Никодима сослать туда, но епископ Макарий не дал своего согласия. На имя отца Никодима отправил официальное письмо. Преосвященнейший епископ Томский и Семипалатинский благодарил Никодима за дела, приятные Богу и пастве, в конце просил: «…благоверный отец Никодим, душевно прошу вас, сотворите дело, угодное Богу, возглавьте строительство молитвенного дома и примите чад господних в Александровском посёлке Кривощёковской волости». Отписал отец Никодим: «Ваше преосвященство, польщён и сердечно благодарствую за доверие…»

Почти под самый новый 1893 год отправился отец Никодим в починок имени благоверного Александра. По прибытии опечалился и растерялся. Всего сорок крестьянских душ проживало близь устья Каменки, там, где некогда Чатский улус располагался. О каком храме могла идти речь?

Дело в том, что как только 5 мая 1892 года Комитет Министров утвердил проект строительства Западно-Сибирского участка железной дороги, епископу Макарию предоставили копию проекта, чтобы он подготовил документ на рассмотрение Его Величества императора Александра III о бесплатном выделении земель из вотчины царской семьи для храмов в новых починках Томской губернии по Транссибирской дороге.

На копии проекта, на правом берегу Оби, напротив волостного села Кривощёкова, Макарий написал: «Поселение Александровское».

2 октября 1892 года Его императорское величество Александр III рассмотрел предложение епископа и утвердил. В посёлке Александровском на храм благоверного князя Александра Невского императором пожаловано 1000 квадратных саженей земли и пять тысяч рублей.

Новое предписание закрепило Никодима священником в церкви Петра и Павла в селе Егорьевске.

9 мая 1894 года у Бальв родился второй сын — нарекли именем Николай.

Только под утро отец Никодим и матушка Александра, покинув хоромы полковника Ляпина, переступили порог своего дома. Матушка, совершив молитву, улеглась в постель, а отец Никодим, целуя икону Николая Чудотворца, улыбаясь, бормотал:

— Пошто бы нам не поговорить, Сашенька? И хозяева были удивительно гостеприимными, и ты хороша, и чуски Никита сотворил неземной лепоты, и видение мне приоткрывается необычное.

Матушка ответила:

— Если, Никодимушка, ты опять о том, что икона тебе приоткрыла, не поверю и слушать не стану.

— Сашенька, ну откуда бы я знал жизнь моих поколений? Предки не делали записей.

— Хорошо, рассказывай свои видения. Только извини меня, я всё же полежу в кровати.

Отец Никодим встал на колени у изголовья Александры, поправил свою косматую шевелюру.

— С тяжёлой ношей в груди воспринимал я церемониал знакомства гостей. Как же так, Александрочка? Почти все, кто был в гостях у полковника Ляпина, родственники. Да-да, родственники. Полковник Ляпин родственник нам, так как наш прадед Иоанн Евдокимович имел супруженницу Ульяну Ляпину, а она от семени боярина Фёдора Ляпина. Родственники нам и Кадыгробовы, потому как дед мой Владимир имел жену Татьяну Кадыгробову. Родственник нам и Савелий Кривощёк. Валентина Кривощёк была матушкой Евдокима Бальвы. Родственником является и благочинный Евгений. Матушка его Евдокия Порфирьевна является двоюродной сестрой Владимира Васильевича Ляпина. Родственниками являемся и Ивану Щукину. Наш предок Филипп Бальва имел жену Прасковию Иванову. Щукины и Ивановы от одного корня Буткеева. Нам они все родственники и меж собой тож. И Огнёвы нам родственники. От сына Ерофея Иванова — Федорки — пошли они. Вот и получается, Александрочка, малое время проходит, а родственников меж собой знакомить надо. Непорядок это. В детской-то, с нашими Максимом и Николаем кто забавлялся? Мальчики! Боря Смирнов, Миша Кадыгробов, Саша Иванов, Стёпа Щукин — и они все родственники меж собой.

Матушка поднялась с кровати…

— Что ж ты, Никодимушка, промолчал?

— Постеснялся. Причина торжества в чусках императрицы, а мы все простой люд. Не к месту было бы мной сказанное и разогорчило бы некоторых.

Через два года вырос посёлок Александровский. Понаехали сотни строителей с семьями, мещане из городов Колывань, Каинск, купцы от всей Сибири и России. Осенью девяносто пятого года в Егорьевск прибыла депутация от насельников Александровского поселения и выразила просьбу отцу Никодиму быть им пастырем, как ранее предписал епископ Макарий.

За день до проводов Бальв из Егорьевска полковник Ляпин пригласил матушку в кабинет. Ольга Викторовна поставила на стол засахаренные фрукты, печенье, подали чай. Владимир Васильевич усадил матушку напротив себя и, подливая ей чай, говорил: «Матушка Александра, мне хорошо работалось, когда вы с отцом Никодимом служили рядом. Многое мы с Ольгой Викторовной постарались перенять у вас. И в школе вы являлись лучшими пастырями-учителями и на поприще пастырства священного. Не знаю, найдёт ли благочинный кого взамен отца Никодима, но точно знаю: такого учителя и директора нашего музея, как вы, я никогда не найду. Прошу вас, матушка Александра, возьмите из музея оставшиеся пять жемчужин, и, что бы ни случилось в вашей жизни, они будут напоминать вам егорьевские встречи, доброту наших людей, внимание августейшего». «Нет, — ответила матушка. — Жемчужины должны быть в музее». «Александра Борисовна, я вам сообщаю то, чего никто другой не знает, кроме Крупского. Дважды злоумышленники пытались войти в музей и украсть жемчуг, золотые самородки. Да простит Господь Бог Крупского; над их могилами, на погосте, крестов нет. Украдут жемчуг — это одно, но могут и спалить музей. Там вы собрали столько уникальных памятников нашей старины для будущих поколений, что не каждый уездный музей сравнится. Одна карта Екатерининского тракта, по которому императрица собиралась проехать и обозреть свою вотчину, — это же прикосновение к почитанию императрицы народом. Прикосновение к труду народа. Посмотрите, какие деревья-великаны стоят по обеим сторонам дороги. А они посажены нашими крестьянами в ожидании императрицы более ста лет назад. И ведь за это время никто ни одного деревца не срубил». «И у нас в доме держать жемчуг опасно», — ответила матушка. — «Александра Борисовна, я за свою жизнь не припомню случая, чтобы воры ограбили дом священника». — «Владимир Васильевич, чему быть, того не миновать. Жемчуг из музея я не возьму. Не мне дарил Его Величество Николай Александрович, а через меня всем женщинам нашего края…» И тогда полковник Ляпин тайно передал жемчужины батюшке Никодиму и взял с него слово, что они пойдут только на украшение матушки Александры.

С приездом отца Никодима несколько крестьянских семей перенесли свои усадьбы из Кривощёкова.

Отмерили обыватели на новом починке, на возвышенности, как и волеизъявил император Александр III, тысячу квадратных саженей земли, освятили место будущей богомольни, вкопали крест с благоговейным трепетом 26 октября 1895 года и начали возводить. Строили временный молитвенный дом все, кто был в то время в посёлке: каменотёсы, строители железнодорожного моста, женщины и дети. Поднималась в высоту и ширилась церковь от рук Степана Вавиловича Сбоева и его артели. Отец Никодим на средства жертвователей приобрёл напрестольную пелену, распятие, иконы на иконостас. Советы церквей Кривощёковской, Крахальской, Каменской, Барышевской, Бугринской, Барлакской выделили на украшение божественного дома свои излишки.

Тридцать дней строился молитвенный дом. Двадцать четвёртого ноября освятили.

Отец Никодим всего себя отдавал пастве. Его ряса мелькала среди бараков, изб, часто развевалась на лесах строящегося железнодорожного моста. Его проповеди сливали судьбу православную с летами минувшими и делами грядущими. Но он был беспощаден к тем, кто брал на себя грех, — с надеждой, что и в небесной канцелярии возможны лазейки. Для отца Никодима все были равны перед Богом, все равны в миру.

Не прошло и полгода, как обнаружилось, что молитвенный дом мал для насельников. И отписал Его Преосвященство епископ Макарий к Его Императорскому Величеству пожелание в необходимости строить в посёлке Новониколаевске каменный собор.

Второго марта 1896 года государем императором Николаем Александровичем пожертвовано на собор ещё 1878 квадратных саженей земли и пять тысяч рублей. Большие суммы жертвовали купцы Баевы.

В день великомученика Дмитрия Солунского после службы решил отец Никодим навестить мирян Трактовой улицы Закаменского поселения. Землянки жались друг к другу в страшном беспорядке. И внутри жилищ была та же нищета. Отец Никодим навещал семьи, интересовался нуждами, чтобы потом при встрече с купцами разжалобить их, принудить к благотворительной деятельности. Каждая семья радовалась его появлению. Знали, отец Никодим поддержит добрым словом, пожурит, поправит, если что-то не так.

В четыре часа дня отец Никодим попрощался с семьёй каменотёса Константина Ломова и пошёл на берег Оби. Мокрый снег загнал всех в бараки. А вот двум шалопаям, Мишке Сбоеву да Мишке Кадыгробову, холодная, ветреная погода нипочём! Нашли они на берегу дырявую лодку, оттолкнулись от берега, в обнимку стоят и орут от удовольствия песню про Стеньку Разина.

Отец Никодим увидел их, крикнул:

— А вёсла-то у вас есть?

— Зачем они нам, — ответил Кадыгробов, — мы к мосту подплывём и по лесам поднимемся.

Только это он крикнул, дно лодки затрещало, развалилось, два друга пошли на дно.

Вынырнули, крикнули по разу и опять в воду ушли. Одеты они были по-теплому, в пальто, сапогах. А вода холодная, в затоне тонким ледком подёрнулась. Сбросил отец Никодим рясу, подрясник, стянул сапоги и — в воду.

Первым вытащил из воды Мишку Сбоева, а потом поплыл искать Мишку Кадыгробова. Нашёл. Поднял его над водой, а он, прокуда, хвать обеими руками за шею отца Никодима, передавил ему дыхание.

Сбоев Мишка крик поднял. Уверен был, отец Никодим и Мишка утонули. Люди ещё не сбежались, а Сбоев видит — на берег из воды выныривает голова Мишки, а под ним отец Никодим. Прибежали люди, вытащили их из воды. Кадыгробова рвать начало. Батюшка был мёртв. Долго отлепляли Мишкины руки от шеи отца Никодима… Долго... Через три дня отец Никодим обновил погост возле молитвенного дома.

Глава вторая
Вот ещё что я вспомнил из моей службы в Царском Селе.

Поднимаюсь по парадной лестнице и вижу возле северной стены стоит камер-советник Павел Емельянович Кадыгробов. Я честь отдал. Он жестом правой руки остановил меня:

— Откуда родом, казак? — спросил, а сам на правую руку мою смотрит.

— Из Томской губернии Барнаульского уезда Николаевской волости, ваше сиятельство, — ответил я.

— Из какого села? — с волнением в голосе спросил.

— Из деревни Пеньково, ваше сиятельство.

— Так мы с тобой земляки, казак. И как тебя прозывают?

— Никита Евсеевич Огнёв, ваше сиятельство.

Взял камер-советник меня под руку и повёл к выходу. Прошли мы парадную площадь, углубились влево к фонтан-шутику. Усадил он меня на лавку, примостился рядом.

— Я в селе Маслянино родился, — говорит по-приятельски. — Поди, знаешь Кадыгробовых. Поди, слышал про отца моего Емельяна Яковлевича, братьев Семёна, Ивана?

— С братом вашим Семёном Емельяновичем Кадыгробовым встречались у его превосходительства полковника Ляпина. Здравствует и у сельчан в почёте живёт. Волостным старостой служит.

— Мне отписывал брат, что на второй женат. Молодуху выбрал.

— Да, ваше сиятельство. Вторая жена Семёна Емельяновича, Елизавета Герасимовна, молодая, красивая. Держит себя достойно.

Павел Емельянович опять склонил голову и посмотрел на мою правую руку.

— Никита Евсеевич, откуда у вас перстень с изумрудом? Такое украшение не часто встретишь даже у великих господ.

— Перстень, ваше сиятельство, подарок его превосходительства полковника Ляпина, — ответил я.

— Вот как! Вы, казак Огнёв, в хороших отношениях с Владимиром Васильевичем? В ближайшее время они прибудут с отчётом и я вас, унтер-офицер, непременно приглашу в мой дом.

Это ближайшее время наступило через два месяца.

— Никита, — обнимая меня, шептал полковник Ляпин, — ты не проговорился, что делал серьги императрице?

— У меня никто не спрашивал, — ответил так же шёпотом я.

— Императрица надевала их?

— Не видел, ваше превосходительство.

— Молчи! — приказал он.

— Буду молчать.

— Господа, — прервал наше шептание Кадыгробов. — Что вы там шушукаетесь?

— Шмакова Ивана Ивановича вспомнили, — ответил Ляпин.

— Так я вам и поверил. Лучше раскройте секрет, Владимир Васильевич, за какие такие дела вы унтер-офицеру Огнёву подарили перстень с изумрудом.

— Вот и не скажу. Это наше семейное дело с Никитой Евсеевичем, не так ли?

— Так, так, ваше превосходительство, — ответил я.

— Этот перстень, господа, купил я в восемьдесят восьмом году в подарок своему университетскому другу Петру Сергеевичу Болдыреву. Он оскорбил меня, переподарил мой подарок, Владимир Васильевич, вам. Не дорожит он нашей дружбой. А вы пошли ещё дальше. Подарили перстень простому солдату…

— Прошу вас, ваше сиятельство, не журите Болдырева. Не ругайте меня. Никита Евсеевич по заслугам получил от меня на вечную память перстень. И другого владельца не будет.

Сели за сервированный стол. Мы с полковником подняли рюмки и враз расхохотались. Ляпин поставил на стол рюмку, достал платок и вытер слёзы.

— Да что с вами, земляки? — раздражённо спросил Кадыгробов.

— Опять вспомнили Шмакова, — сдержанно улыбаясь, ответил Ляпин.

— Что, кобыла Ивана Ивановича всё продолжает плакать, как я?

— Да вы что, ваше сиятельство, у Шмакова кобыла сдохла. Он сейчас жеребца по ярмаркам водит. Жеребец другие кренделя выбрасывает… — проговорил Ляпин.

— Какие же? — спросил, сдержанно улыбаясь, Павел Емельянович.

— Стыдно даже рассказывать.

— Я вас как-то, Владимир Васильевич, просил узнать у Шмакова, где это он видел меня плачущим?

— Узнавал, ваше сиятельство. Мимо деревни Пеньково проезжал чиновник, который присутствовал на похоронах Александра Третьего. В деревне остановился у Шмакова. Иван Иванович и спрашивает его, не встречал ли он земляка Кадыгробова? Чиновник рассказал про вас и про то, как вы с причитанием рыдаете. Чиновник попытался скопировать вас. Было дело летом. Окно открыто. Под окном чалая стояла. И…

Я представил кобылу и залился смехом.

— Унтер-офицер, — грубо прервал мой смех камер-советник, — ведите себя пристойно. А вы, Владимир Васильевич, не тот ли чиновник? Я здесь, в столице, выказываю высшую благосклонность для подъёма и процветания Николаевской волости, вашего прииска и что получаю вместо благодарности…

— Даю слово, ваше сиятельство, шмаковский жеребец больше рыдать не будет, — Ляпин поднял рюмку, подмигнул мне, и мы выпили.

— Недавно Его Величество интересовались вашим подарком, что вы преподнесли императрице Александре Фёдоровне. Они высказали недоумение. В серьги вкраплен перламутровый жемчуг. А как подтвердил князь Владимир Анатольевич Баратянский, жемчуг — индийский. По величине и цвету жемчуг относится к той низке, которую преподнёс цесаревичу вице-король индийский маркиз Лэнсдоун. А Николай Александрович этот бисер подарил дочери мастерового вашего прииска Александре Борисовне Вершининой. Что я должен передать Его Величеству? Сундучок с серьгами у Его Величества.

Полковник посмотрел на меня. Я пожал плечами.

— Ваше сиятельство, — заговорил Ляпин, — я возражал. Но матушка Александра убедила: от всех женщин Салаирского кряжа... Да, моя вина в этом есть… — тихо проговорил полковник.

— Не воспитаны мои земляки. Но что уж после драки… Его Величество после посещения европейских стран планирует осмотреть Транссибирскую дорогу. Это будет где-то в декабре. Я обращаюсь к вам с просьбой, Владимир Васильевич, сделайте так, чтобы Александра Борисовна присутствовала на встрече с Его Величеством. И ещё одна просьба… Серьги понравились Николаю Александровичу. Он желает ближе познакомиться с золотых дел мастером. Вы, Владимир Васильевич, должны пригласить его и представить императору.

Продолжение