Деревенька Октябревка

А писатели, как граждане большой страны с богатой и сложной историей, повествовали о людях, которых хорошо знали. Они жили рядом с ними, среди них, и из их произведений складывалась судьба родного Отечества — России.

Объявляя конкурс «Моя малая родина», редакция ставит перед собой цель с вашей, уважаемые читатели, помощью обогатить общую картину создания и развития Новосибирской области.

Свои письма присылайте по адресу: 630 048, Новосибирск, улица Немировича-Данченко, 104, редакция газеты «Советская Сибирь». Непременно на конверте сделайте пометку «Конкурс «Моя малая родина».

Родился и вырос я в одном из рабочих районов областного города, но воспоминания детства мало связаны с серым двором многоподъездного, вполне благоустроенного дома. Они, эти воспоминания, с какой-то яркой силой время от времени возвращают меня в деревеньку, которой давно нет на карте Новосибирской области.

Это сейчас, когда до самой Кыштовки проложена великолепная трасса, Коченево приблизилось к областному центру настолько, что его жители ездят в Новосибирск на работу. А в конце пятидесятых годов — начале шестидесятых (прошлого века), ах, как это было далеко! Или мне, еще не достигшему десятилетнего возраста, так казалось? Во всяком случае, деревенька Октябревка, до которой (по разговорам взрослых) было десять километров от Коченево и куда меня несколько раз отправляли на лето, была совершенно другим миром. Едва ли не заграницей, где было так много неизведанного. Но спроси сейчас кого-то в Коченево: «Где это была такая Октябревка?» — ответит ли кто.

А она была, и ориентиром для тех, кто вдруг стал бы зачем-то искать ее расположение, может служить существующее до сих пор село Белобородово. Октябревка, сказали бы сейчас, была «спутником» села, а по-старому — хутором, располагавшимся в трех километрах от Белобородово, по правую руку, если двигаться на запад. А разделяли их вполне реликтовый березняк и в то время грунтовая дорога, лет двадцать назад превратившаяся в асфальтированную магистраль.

Одиннадцать дворов Октябревки стояли на полого спускающемся к длинному озеру косогоре. Вдоль озера, как бы сами по себе, существовали баньки, топившиеся «по-черному». Баньки никогда не запирались, и местные ребятишки, когда баньки не использовались по прямому назначению, играли в них «в дом». Или в «штаб». Кому что нравилось. В баньках пахло то ли дымом, то ли сажей — как в топке остывшей печки. Кстати, настоящую печку, в том числе и «русскую», впервые довелось увидеть именно в Октябревке. И не только печку. Там же, на берегу озера, впервые увидел колодезное устройство «журавель». Его построил мой дед, мастер на все руки, к которому соседи обращались, как в службу быта.

Да, для городского мальца в этой деревеньке и ее окрестностях много чего было нового. Говорю же, как за границей. Местные мальчишки, например, научили находить среди многотравья саранки. Такая трава с розоватыми, в крапинку, цветочками, похожими на лилию. У этой травы корень-луковица, пресноватый, но вполне приятный на вкус. Там же, в березовых колках, можно было отыскать и щавель, и полевой чеснок, ранее виданные только на столе. А еще мальчишки научили прямо в озере выдергивать корни камыша, «рогоза», как они его называли. Этот корень тоже был съедобен и почитался едва ли не за лакомство, вкусом напоминавшее нечто среднее между огурцом и арбузом. Все эти природные дары поедались тут же, на месте их добычи, мимоходом, без, конечно, соблюдения какой-либо гигиены.

А еще в окрестностях деревеньки было море клубники. Ее естественные плантации начинались прямо за огородами и простирались, казалось, до самого горизонта. И этот горизонт не просматривался даже с крыши избушки, в которой жили мои дед с бабушкой.

Эта утлая, скажем так, избушка, на удивление, не казалась мне странной. Хотя была очень странной по сравнению с нашей городской квартирой. Внутри — одно помещение на два окна, значит, на две половины, но без перегородки. В одной половине — кровать и стол, в другой — печка. Летом ее не топили, а еду бабушка стряпала на печке, сложенной во дворе. Из чего была сложена та избушка, как-то не задумывался, а вот крыша у нее была земляная. На крыше росла лебеда (название травы узнал именно там) и во множестве валялись всякие интересные железяки, из которых очень хорошо помню косы-литовки и серпы, видимо, принесенные деду на починку, а еще противни с клубникой, выставленной для просушки. Косы запомнил потому, что однажды, взобравшись на крышу, нашел одну, насаженную на косовище, и начал имитировать движения косаря, пытаясь скосить лебеду. Подражал отцу, приезжавшему на выходные и косившему за огородом траву на сено в зимний запас для бабушкиной коровы. Продолжить это занятие не дала соседка бабушки — тетка Христя (имя удивительное, ранее не слыханное). Тетка Христя проходила мимо и, увидев меня с косой, испуганно запричитала что-то по поводу того, что малец может пораниться литовкой. После этого дед пообещал сделать мне маленькую литовочку. Но не сделал. Став взрослым, купил ее себе сам. Пытался, подражая деду, отбить ее жало, но ничего из этого не вышло. А дед уже показать, как надо, не мог. Не было уже деда.

Развлечений в деревне было немного. Соседские мальчишки и девчонки, бывшие несколько старше меня, до полудня работали на колхозных полях, с помощью тяпок боролись с сорняками. Предоставленный самому себе, я либо возился под навесом, где у деда стоял верстак с тисами и было множество разных молотков, напильников, зубил, обрезков металла, либо уходил за огороды в березняк, где у меня был свой секрет. Секрет заключался в том, что однажды в кустах наткнулся на гнездо какой-то маленькой птички. Сначала там лежали крапчатые яйца, потом в нем появились голенькие птенчики, а позже к ним присоседился большой черный птенец. Взрослые птички не боялись меня, без устали таская червяков и опуская их в распахнутые клювы птенцов. Вскоре черный, на тельце которого уже проклюнулись перышки, стал доминировать над собратьями, накрывая их крыльями и поверх них подставляя под червяков громадную розовую пасть. А спустя день или два одного из птенцов я нашел под кустом. Положил его в гнездо и стал свидетелем того, как черный, подперев крылом маленького, стал выталкивать того из гнезда. Конечно же, черный был кукушонком. Знал я тогда об этом или нет, но справедливость должна была восторжествовать. Кукушонка изъял из гнезда и забросил в озеро. Но роли судьи и палача мне неприятны до сих пор.

А еще в Октябревке пришлось побывать в роли пастушка. Хозяева ее одиннадцати дворов пасли личную скотину по очереди. Однажды очередь выпала на наш двор. Пасли мы стадо с бабушкой. Занятие — так себе. Пауты, комары. У настоящих сказочных пастушков хоть дудочки были для развлечения, а тут, кроме непонятных вспрыгиваний одних рогатых на других, — ничего. Знакомство с лошадьми было интересней. Как-то дед выполнил колхозный заказ — собрал для мастерской точило из нескольких шестерен и камня. Такого я с тех пор не видел. Для пробы он приказал вращать рукоятку точила мне. Камень через умно рассчитанную передачу вращался легко, но мощно: от топора, приставленного дедом к нему, летели яркие искры. Электричества не надо, тем более в Октябревке его и не было. И повезли мы точило в мастерскую в Белобородово. Повезли на лошади, впряженной в телегу, на которой возят сено. Такая, с двумя бортами из жердей. Дед отдал мне вожжи. О, какое это было удовольствие, не умея, делать новое дело верно! Хотя, наверное, сама лошадь сделала бы его не хуже. Второе знакомство с лошадью мне не показалось. Однажды деревенские мальчишки подъехали верхами к нашему двору и отпросили меня у бабушки отогнать с ними одну из лошадей в Белобородово, в конюшню. Бабушке-то ладно, а мне каково? Но деваться некуда, согласился. Кое-как вскарабкался на лошадиный хребет, уздечку мне подали. Тронулись. Это тебе не на велосипеде даже. Лошадь, кажущаяся громадиной, ступает неровно, на хребте сидеть неудобно, кажется, вот-вот соскользнешь, под ноги ей попадешь, а когда начали через придорожную канаву переходить, лошадь будто нырнула, пытаясь скинуть меня через свою голову. Страху натерпелся, пока до места добрались. Но обошлось. И мальчишки надо мной не смеялись, понимали: впервые.

Впервые в Октябревке довелось поесть выпеченного в русской печи хлеба. Бабушка делала это раз в неделю, выкладывая круглые темные караваи на полотенце. Горячий хлеб с варенцом, приготовленным бабушкой из молока от ее знаменитой коровы с шестью сосками на вымени, — это замечательно! С варенцом бабушка по утрам еще угощала колобами, испеченными на печке, что во дворе. Вы думаете, что сказочный колобок — это шарик из теста? Напрасно. Колоба — это такие блины, но очень толстые. Со сказочным колобком их роднит одно — круглые, потому могут укатиться. Колоба да хлеб горячий тогда казались лакомством, но теперь-то понятно, что это было самое лучшее, чем бабушка могла угостить внука. В деревне летом, кроме муки, молока да теплого яйца из-под несушки, разносолов никаких не было.

К вечеру соседские мальчишки и девчонки собирались на полянке возле нашего двора. Может, потому, что у меня был теннисный мячик — невидаль для здешних мест. Этим мячиком одно удовольствие было играть в лапту.

Уже тогда в деревне поговаривали, что все дома-дворы вот-вот начнут перетаскивать в Белобородово — предстоит какое-то укрупнение. Интересно было бы посмотреть, как это перетаскивали бы за три километра дома, но не пришлось. Зато видел великую вспашку тех необозримых клубничников, запыленных трактористов и совершенно черных от пыли плугарей, которым доставалось на прицепных плугах. Так начиналось поднятие залежных земель.

Почему мне, горожанину, так близко все это? Объяснить трудно. Может, потому, что встречи с Октябревкой приходились на лето, а оно в Сибири богато на впечатления, может, потому, что это был настоящий, не искусственный, выстроенный из камня мир.

* * *
В последний раз в тех краях довелось побывать лет двадцать спустя. Охотничий инстинкт привел. Октябревку узнал только по косогору, спускавшемуся к уже заросшему озеру. Все вокруг было зелено, никаких тебе дворов, даже ям от домов не осталось, никаких полей вокруг — только трава до горизонта, не тронутая даже косарями. Те колки, где таился мой секрет, пока не народились. Стоял на месте дедовского дома и смотрел, как высоко в небе тянется стайка крякашей.