И лебединый клин не слышен вдалеке…

Иван обернулся на минуту, недобро сверкнул глазами, буркнул себе под нос:

— Не бывать этому.

Развернувшись вполоборота, со всей силой хлестнул лошаденку, которая, присев от неожиданности, с места рванула так, что с воза чуть не посыпалась нехитрая поклажа. Из-под лошадиных копыт только и успела шмыгнуть в придорожную пыль зазевавшаяся курица. У Пелагеи подкосились ноги, и она безвольно опустилась на дорогу, еще хранившую след от тележных колес. Сердце сжалось от боли в предчувствии беды.

Беда не преминула заглянуть во двор Игумновых. Новая власть, агитировавшая сельский люд за колхозы, уже взяла на примету сельского спекулянта Ивана Игумнова. Первый разговор был краток: или добровольно вступаешь в колхоз, или сошлют туда, где Макар телят не пас. Иван, в гневе вернувшись домой после столь серьезного предупреждения, разбушевался не на шутку:

— Не дождутся, чтобы я в колхоз вступил. Кто председатель-то?! Голь перекатная! В его дворе в жизни ни курицы, ни коровы захудалой не водилось. А он решил председательствовать. Да что, в нашем Сухом Карцуне мужиков умнее не нашлось?..

Иван тоже далек был от сельского хозяйства. Его дед, отец, братья имели свой небольшой промысел, на жизнь зарабатывали гончарным делом. Мужикам помогали и женщины, а Иван на своей лошаденке возил глиняную посуду на рынок. Доход не столь и велик, но советская власть признала его спекулянтом.

Может, от греха подальше и нужно было Ивану вступить в тот злополучный колхоз, но он остался при своих мыслях и при своем деле. За то и поплатился. Дождалась его из райцентра Пелагея, но не успела обрадоваться, как пришлось собирать в другую горькую дорогу. Мужа арестовали, судили и сослали из Ульяновской области, где жила семья, валить лес в далекие края.

Опустел Сухой Карцун. Кто по доброй воле, кто по нужде, разъехались мужики. Пелагея с детьми тоже собрала нехитрый скарб и отправилась к брату, который успел обосноваться в Сибири, где можно было заработать на кусок хлеба. Курган, Тобольск… Мелькали города, вносили в душу смятение. Обосновались в Омске. Все, что умела делать Пелагея, так это горшки, плошки, потому и работать устроилась на керамзитный завод.

Яблони окутались белой пеленой
Ванюшка родился уже без отца. Да и первую встречу с батькой совсем не помнит, позже просил братку Василя рассказать. Тот был постарше, но тоже в памяти осталось немного. Вскрикнула мать: «Сынки, папка приехал». Папка взял их на руки, прижал, а у Василя так защемило сердце, что он чуть не разревелся. Спасло то, что отец опустил их на землю и обнял мать.

Пелагея радовалась: «Теперь жизнь наладится». Но Ивану отказали в прописке, поскольку из-за военных заводов Омск считался режимным городом. И снова переезд, теперь уже в Татарск. Родители устроились на промкомбинат, где катали валенки, а ребятишки чаще крутились около мастерской, которая занимала вторую половину дома, где они жили. Здесь шили хомуты, шлеи. Вся упряжь раскупалась мужиками, которые часто курили махорку, рассуждали о своем житье-бытье. И не всегда в их глазах была радость, чаще взгляд омрачался заботами, разговор прерывался вздохами. От них Ванюшка и Василь впервые услышали новое слово: «война».

Яблони окутались белой пеленой, запах их цветения будоражил и кружил голову. День, если бы не босоногая шумная детвора, бегавшая по лужам, в которых отражалось майское ослепительное солнце, кажется, был напоен успокоением и негой. Старый деревянный железнодорожный вокзальчик добродушно встречал пассажиров с котомками за плечами. Маленькая пичужка, усевшаяся на качающуюся от ветра ветку, с любопытством разглядывала людей. Но пробуждение природы не радовало, на лицах читались тревога и смятение.

— Запаздывает, — повернув голову в сторону железнодорожных путей, произнес отец.

Иван и Пелагея, а вместе с ними и еще десятка два мужчин и женщин расположились в привокзальном скверике в ожидании поезда. Уже прошел час, другой, но не слышно было паровозного свистка, извещавшего о прибытии эшелона, который должен увезти новоявленных гвардии рядовых на фронт. Никто почти не разговаривал, да и неуместны были разговоры. Все, что нужно, уже было сказано дома, а сейчас люди ловили последние минуты, соединяющие их друг с другом. Что там ждет впереди?..
Шел 43-й. Курская дуга. Прохоровка.

…А потом в дом Игумновых постучал почтальон. Мать приняла увесистый пакет. Ребятишки приплясывали от радости: «Письмо от папки! Письмо…». Они и не знали, что в том письме — черная весть.

Свози ты меня, сынок, в район…
После войны Игумновы перебрались в Козловку Татарского района, в селе-то легче поднимать детишек. Работать приходилось от зари до зари. И когда Ивана призвали в армию, он воспринял это как отпуск. Сельскому пареньку, который с тринадцати лет работал за взрослого мужика, служба оказалась в удовольствие. Благодарен Иван армии и за то, что здесь получил хорошие профессиональные навыки, вернулся в колхоз шофером.

Мать так и не вышла больше замуж. Жила с детьми, когда старший, Василий, отделился, осталась с Иваном. Ее руки долгие годы не знали устали, а вышла на пенсию… Какими грошами можно было измерить ту колхозную пенсию? И тогда Пелагея Кузьмовна попросила сына:

— Свози ты меня в район, может, помощь какую дадут.

Долго отнекивался Иван Иванович. Стыдно ему было просить помощи, сам работал, жена Зинаида Ивановна в школе преподавала, хозяйство держали, что ж он, родную мать не прокормит?! Но после неоднократных просьб уступил, но сказал твердо:

— Как хочешь, а я только до порога довезу, сам не пойду.

Не знал Иван, о чем уж говорила мать с районными властями, но когда вышла она из кабинета, сказала:

— Иди, тебя тоже приглашают.

Иван Иванович услышал добрые слова:

— Мать ваша сказала, что вы хорошо заботитесь о ней. Будет возможность, поможем семье фронтовика.

На те слова Иван Иванович руками замахал:

— Да какая помощь? Не нуждаемся мы ни в чем. Может, кому нужнее, а мы хорошо живем.

С тех пор и забыл дорогу в «высокие инстанции».

Большое видится на расстоянии
За плечами Ивана Ивановича Игумнова почти семьдесят прожитых лет. Промелькнули они, как будто лебединый клин унес его годы за сине море. И не вернешь тот клин из прошлого, не начнешь жизнь заново… А ведь кажется, недавно колхоз построил им новый дом, в который вселялись с радостью, любовно обихаживали. Торопился по утрам в гараж, где стояла его трудяга-машина. И вот встречает он свои пенсионные деньки. Уж и в колхозе все по-другому, да и сыновья встали на крыло и улетели от родного порога.

Но свет в глазах Ивана Ивановича по-прежнему согревает окружающих его людей. За семьдесят лет не раз менялись правительства, жизненные устои и уклады. Что отложилось в душе ветерана?

— Трудно оценивать прожитое. Каждый кусочек жизни дорог, связан с чем-то хорошим, — задумчиво говорит Иван Иванович.

В этот утренний час, когда со двора отправлена на пастбище коровка, присел он на невысокую скамеечку около своего дома. Мимо протарахтел трактор, беззаботно пробежали ребятишки, соседка направилась набрать водицы. Жизнь не останавливается, а устремляется все дальше и дальше.

Но в круговерти будней у Ивана Ивановича выпадают такие вот минуты, когда вдруг задумается, вспомнит минувшее. Чаще думы об отце. С высоты своих лет он думает: «Надо было пойти ему в колхоз, судьбу ведь все одно не переломишь». А что касается обид на советскую власть... Как говорится, «большое видится на расстоянии». Иван Иванович тоже считает, что было, то прошло да быльем поросло.

— Да какие могут быть обиды, — говорит Иван Иванович. — Родился, вырос, жил при ней. Считаю, что не так важно, какие речи произносились с трибун, главное — люди. А в нашем селе все — трудяги.

Трудяга и он, Иван Иванович Игумнов. В семьдесят лет продолжает держать на подворье скотинку, не считая огородика, с женой Зинаидой Ивановной засаживают еще и большое картофельное поле.

— Правда, своей техники нет, а без нее трудновато, — размышляет ветеран. — Вот бы при сельской администрации создали предприятие, которое бы и оказывало услуги населению. От соседей, увальцев, слышал, что у них в этом плане порядок. Огород ли вспахать, сенца накосить и привезти для коровки, да мало ли нужд, особенно у пенсионеров. Сельское МУП сняло бы многие беды и проблемы.

Старшее поколение, может быть, потому, что на его долю выпало военное и послевоенное лихолетье с голодом и разрухой, несколько критично смотрит на молодежь. Иван Иванович хотя порой и ворчит за разгильдяйство на молодых, но гордится тем, что во многом они достигли больших вершин. Так оно и должно быть. На том и жизнь стоит.