Испорченный клев

Ничего этого Чичевицын не видел: свинчивал секции синтетического удилища, разматывал цветную прочную жилку, проверял жало цепкого, как репей, крючка-заглотыша. И наживка была у Чичевицына отличная, фирменная — темно-красных упругих червей с радужным отливом на лоснящихся колечках он завел лет пять назад и в обилии выращивал в ящике со специальным составом почвы.

Для первого заброса всегда выбирался самый аппетитный и шустрый червячок. На этот раз он оказался не в меру строптивым, и Чичевицын долго не мог насадить его на жало. Со стороны казалось, что невысокий, в кожаной куртке человек вдевал в иглу нитку. Было ему за сорок — светлый бобрик волос уже поредел, поистерся, на низковатом лбу и особенно вокруг дробных пепельных глаз, придавленных подбровными мешочками, — густая вязь морщинок, но — странное дело — то ли самодовольно вздернутый аккуратный нос, то ли экономно сбитая фигурка придавали Чичевицыну едва ли не ребячий облик. Больше тридцати пяти ему редко давали, и этот десяток лет, как бы дарованный про запас, был основой душевного спокойствия, с которым Чичевицын обстоятельно устраивался в жизни.

А червячок все не давался: то резко сжимался в комочек и выскальзывал из молитвенно сложенных пальцев, то, напротив, вытягивался, как комнатная телеантенна. Потерявший терпение Чичевицын сложил лодочками ладони, хлопком оглушил строптивца и, нацепив его на крючок, шагнул к реке.

Маневренная, короткая — в длину удилища — леска легко и точно забрасывалась в воду едва заметным движением кисти. Чичевицын уже выцелил точку, куда стрельнуть грузильцем, но взгляд, помимо желания, скользнул наискосок — к тому берегу. «Ха, сидит!» Метрах в пятидесяти из окутанных клочьями тумана камышей настороженно торчала знакомая уже, сгорбленная фигура с огромным удилищем. В прошлый раз, тоже поутру, Чичевицын сначала принял ее за кочку, каких немало чернело на берегу, и только с восходом солнца разглядел — человек.

Незнакомые рыболовы при встрече на ловле чаще всего перекидываются парочкой ходячих фраз о клеве — тем самым как бы здороваясь и признавая друг друга, — но иногда момент для знакомства упускается, и тогда рыболовы молчат до последнего, все более отчуждаясь или, бывает, чувствуя нарастающую взаимную вражду. В такой ситуации каждый из них вправе считать, что не он, а сосед не подал знак уважения и, стало быть, нехороший человек. Любой его проступок — громкий кашель, неосторожный заброс снасти, даже неудачный костюм — все машинально фиксируется и слепляется в единое неприязненное чувство. К концу рыбалки такой сосед превращается в копилку пороков и нелепостей, а доказать, что так оно и есть на самом деле, может одно — рыбацкая удача. Обловивший соперника будет во всем прав, а неудачник негласно, но жестоко посрамлен. В прошлый раз Чичевицын, как обычно, рыбачил в проводку, у него отлично клевало, но победа над молчуном с того берега была неполной, так как пришлось уехать с реки к полудню: он приглашал на уху своего нового шефа — начальника цеха заготовок на заводе газовых плит.

Зато сегодня весь день его. «Ну-с, начнем наши олимпийские игры, — мысленно обратился Чичевицын к темной, едва различимой фигуре. — Можешь считать, что в тот раз я дал тебе фору». Грузильце стрельнуло точно в цель — у круглого стебля рогоза, мелко дрожавшего на течении. Малиновый поплавок-перо встал торчком и начал дрейфовать вправо — сначала быстро, затем все медленнее и, дойдя до сонного водоворота, стал плавно описывать дугу. Не успел круг замкнуться, как поплавок резко нырнул в зеленоватую темень. Чичевицын, словно пронзенный током, дернулся и единым махом выхватил из воды взъерошенного, невыспавшегося окуня. Посаженный на кукан, полосатый шумно трепыхнулся в воде, и всплеск этот, всплеск заарканенной рыбы, еще раз потрафил чувству добычи — особенно острому на глазах соперника по ловле.

Пескарь клевал иначе: зудил поплавок, придерживал его, как бы в раздумье, снова отдавал течению, умудряясь и на плаву пускать мельчайшие кольца зыби. Наживку уже выносило в чужие пределы — с более глубоким илистым дном, — тут пескарь заторопился и, уколовшись, намертво утопил поплавок.

«Бойкое местечко выбрал», — в несчетный раз хвалил себя Чичевицын. Неглубокую заводь слева обрезала косая струя переката, а справа она переходила в продолговатый, похожий на старицу плес. В таких местах обычно скапливается рыба: местную привлекает сюда корм, заносимый течением, а проходная толчется здесь до ночи, чтобы в темноте одолеть опасное мелководье переката.

А на глубоком плесе Чичевицын не ловил. Однажды он, правда, ставил удочку на двухметровой глубине, прождал полчаса, но поплавок не шевельнулся, и на него, будто в насмешку, устроилась подремать стрекоза. «Пусть дураки на большом плесе ловят», — сказал тогда Чичевицын, а теперь, обнаружив такового, весело подумал, что его огромный (на кита!) пенопластовый поплавок могут обжить не только стрекозы, но и птахи. «Эх, паря, коли сам не знаешь, где садиться, смотрел бы, как другие приладились». Правота этой негласной реплики была тут же доказана звучным всплеском подцепленной на крючок плотвы.

На леске кукана уже сидело десятка два голов. Насаживая очередного ельца, Чичевицын будто ненароком подтянул снизку к поверхности воды и та шумно вскипела от всполошившейся рыбы. И что же? Завистник с того берега даже не обернулся на рыбий всплеск! С истуканьим упорством он сторожил свой поплавок, но вот стал шарить руками, закурил. «Ага, проняло, — повеселел Чичевицын, — ты у меня еще не так задымишь!»

С удачей к нему приходило благостное состояние своей надежности, она, удача, как бы освящала прожитое, позволяла уверенно ворошить даже те воспоминания, которые раньше причиняли смутную тревогу и покушались на его жизненный уклад. Во время бойкого клева ему думалось и вспоминалось легко, как в разговоре с собеседником, который только поддакивает, что бы при нем ни говорилось. Стоило подумать о чем-то, а рыбка дерг-дерг за поплавок — мол, да, да, верно мыслишь, выдерни меня и убедись, что я с тобой заодно, я еще потрепещу в твоих ладонях от восторга и согласия, — и он дергал, мыслил и вспоминал. На этот раз в памяти всплыло совсем уже давнее — институт, распределение на работу. Тогда, пятнадцать лет назад, друг и однокашник Чичевицына Вовка Кирей предложил махнуть на строительство газопровода «Полярное сияние». Кирей... Институтский сатирик, колючка, смутьян... Даже сейчас Чичевицын поежился, припомнив его въедливый уничижительный взгляд и раскатистый без какого-либо приличия хохот. И добро бы, коль карающие стрелы налево-направо сыпал человек безупречного поведения и хотя бы сносной наружности. Чемпион по пропуску лекций и скандалист был к тому же толстогуб, долгонос, ходил в потертом вельветовом костюме и кирзовых сапогах. В группе Кирея почти все невзлюбили, а Чичевицын, несмотря на занятость учебой и общественными нагрузками, терпеливо обхаживал строптивца и в конце концов поладил с ним. Многих удивлял этот союз, ставший еще более странным, когда выяснилось, что на последнем курсе оба начали ухаживать за известной в городе гимнасткой Гетой Скифовой — выпускницей мединститута. Однако те, кто знал девушку ближе, могли понять, почему не рушился этот треугольник. Все объяснялось переменчивостью Гетиного настроения, легко читаемого по большим карим глазам. Только что в них искрилось озорство, а вот уже сквозит грусть, раздумье. «О чем ты?» — тревожился один из провожатых. «А все о том же!» — и смех. Так и шла в этих глазах под чуткими, круто изогнутыми бровями игра света и теней.

Накануне распределения Чичевицын и вовсе запереживал, осунулся. Кирею и двум сокурсникам, тоже решившим распределиться на Север, он говорил, что хотел бы поехать с ними, но его родители категорически против. Придется их как-то уломать и он не теряет надежды...

Все сказанное было правдой, за исключением крайней несговорчивости предков. Заполярье манило, втайне он уже воображал себя первопроходцем: через болота и тайгу приведет голубой огонь в родной город и зажжет конфорку в новой квартире — его и Геты... Но была и оборотная сторона медали, о которой говорили не только родители, но и в тресте, где вели набор для стройки. Летом — бездорожье, гнус, зимой — мороз, пурга, полярная ночь, а жить — в палатках и вагончиках. Вдруг он не выдержит, уедет? Тогда — крах. Так стоит ли так рисковать? И в последний момент Чичевицын, как один из дипломантов-отличников, воспользовался неожиданной вакансией в городе. На окончательный выбор повлияло и то, чего еще не знал Кирей: Гета только что получила место в городской клинике.

Чичевицына поздравляли товарищи, еще томившиеся у дверей комиссии, он что-то бормотал и искал глазами того, кого не хотел бы сейчас увидеть. Кирей все еще не приходил, но мог появиться в любую секунду. И тогда... Тогда, чтобы было по-честному, придется сказать, что Гета осталась в городе. И он — тоже. Помимо желания Чичевицын ждал, готовясь к трудному объяснению.

Вдруг кто-то тронул его за плечо. Чичевицын вздрогнул, кровь ударила в лицо. Обернувшись, он увидел рябое лицо пожилой секретарши с их кафедры. «Мне сказали, вы уже распределились, — улыбаясь говорила она. — Не смогли бы вы исполнить наше последнее поручение — помочь заполнить ведомости и учетные карточки?» «Да, да, с удовольствием», — ответил Чичевицын, и в самом деле почувствовав какое-то облегчение. Он поспешно шагал за секретаршей и успокаивающе предполагал: «В случае чего Кирею скажут, где я».

Однако на кафедру Кирей не заглянул. Когда Чичевицын, аккуратно заполнив все бумаги, подходил к аудитории, где шло распределение, Кирей уже захлопнул дверь комиссии и чему-то зычно смеялся. Чичевицын опять покраснел, отозвал в сторону друга и под его насмешливым взглядом приглушенно и сбивчиво заговорил: «Я ждал... Меня тут вызвали на кафедру — ребята не дадут соврать... Вот. Хотел тебя предупредить насчет Геты. Она тут остается. А я, значит, ты знаешь... Зайди, если что, — Чичевицын кивнул на дверь, — еще не поздно...» «Поздно! — на весь коридор провозгласил Кирей. — Надым не разменивается на девочек, даже хорошеньких. Извиняй, меня парни ждут». Он повернулся и гулко застучал сапогами по коридору...

...Будто проснувшись, Чичевицын поймал себя на том, что больше минуты машинально сжимает в руке ерша, не давая ему расправить иголки. Он тряхнул головой и опасливо стал насаживать рыбку на кукан. «Ишь, какой колючий, как... Кирей». Чичевицын приподнял снизку и удивился, что та, пока он вспоминал историю пятнадцатилетней давности, потяжелела едва ли не вдвое.

Туман давно исчез, высокое солнце плясало на перекате. Только рыбак с того берега все сидел в той же согбенной позе, не сводя глаз с осеребренного лучами поплавка. «Окаменел от зависти, придется позвонить в общество рыболовов», — к Чичевицыну возвращалось прежнее игривое настроение. И все же он снова, но уже с какой-то неприязнью вспомнил о Кирее, с которым больше так и не встретился. Года через два после выпуска тот, правда, приезжал, даже разыскал его квартиру, но никого не застал: к тому времени Чичевицын добился-таки согласия Геты на брак и уехал в отпуск к ее родне. «И хорошо, что так вышло», — сказал тогда Чичевицын жене. Та промолчала. Гета вообще стала более замкнутой, говорила, будто устает на работе. Чичевицына встревожили и загадочный визит бывшего друга, и заметно усилившаяся меланхолия жены. Успокоился он после рождения дочери. Теперь Гета была полностью поглощена работой и более всего заботами о малышке — ее аппетите, прививках, игрушках. О муже Гета вспоминала только для того, чтобы послать в аптеку, магазин или посидеть с дочерью, пока сама хлопотала на кухне. Такой оборот сначала обескуражил Чичевицына, он уже собрался объясняться с женой, но, спокойно поразмыслив, решил, что глупо ревновать к собственной дочери. «Ты бы лучше подумал о достатке, чтобы семья ни в чем не нуждалась».

Зарабатывал инженер цеха заготовок скромно, и неизвестно, что бы он такое придумал для пополнения бюджета, но тут, к счастью, ему выделили садовый участок. С того дня он и забыл, что такое свободное время, кино, книга. Теперь и ему стало не до жены: строительство домика затянулось на два года, а между делом шла бесконечная возня с саженцами и грядками. Частенько он задерживался на даче дотемна, к тому же автобус ходил на сады редко, и Чичевицын купил мопед — десятый год ему служит — и машина не нужна.

Дача свела Чичевицына с дошлыми мужиками, и они наперебой стали учить его жизни. Только ближайший сосед-коротышка по прозвищу Окатыш долго присматривался к Чичевицыну и наконец пригласил на «смородиновую». За бутылочкой он и дал совет, пожалуй, самый ценный: «Нравишься ты мне... Так я тебя по секрету, чтоб без болтологии, научу, как нам, дачникам, в отпуск ходить. — Окатыш оглянулся по сторонам и понизил голос: — У нас, сам знаешь, война за летние месяцы. Пока через год отпуск на лето дают. Когда у меня отпуск на зиму приходится, я его беру... в апреле. Числа 25-го. Смекаешь? Конец месяца, аврал, меня, конечно, просят поработать с недельку. Я соглашаюсь, вроде одолжение делаю. Вот и получается, что я в графике по холоду в отпуск ходил, а я весь май — в огороде! Самая посадка! А из отпуска вернусь — еще и получу за ту неделю. Во как!»

Рассказывая, Окатыш едва сдерживал смех, поквохтывал, но в конце уже не мог удержаться и натурально закудахтал. Научить соседа смеяться Чичевицын тоже бы не смог, обычно он улыбался. Хотя и неприятен был сосед со своим куриным смехом, но совет его насчет отпуска оказался прямо-таки золотым. С годами таковые накопились едва ли не на любой случай. Вот вроде пустячок — развязать, придя с улицы, шнурки туфель. Чичевицын делает это на последних ступенях своей лестничной площадки — удобно и быстро...

К сорока годам жизнь Чичевицына вошла в надежное русло. Живет не хуже других. Взрослая дочь, жена, дача, квартира. Нет машины? А вы почаще читайте в «Вечерке» «Экран ГАИ». Посчитайте, посчитайте, сколько за неделю, месяц, год бьется «Жигулишек». А мопеды, обратите внимание, не бьются. Впрочем, насчет машины можно еще подумать. Если обезопасят езду, почему не купить? И не обязательно ехать за нею на Север. Кирей вот что-то не катит своим ходом. Видать, тормознула его там житуха. Спился, поди, на длинных...

«Так, так!» — подмигнул Чичевицыну поплавок.

Гармошка кукана растягивалась на глазах. Ого, сегодня хватит и на уху, и на жареху, да еще на засол останется. Подвялит окуньков на балконе — для пива. Кстати, о пиве и пивных кружках. Все человечество пьет в барах пиво, держа кружку в правой руке. А он, Чичевицын, т-сс, хотя и не левша, а кружку держит левой. Чтобы не касаться краев, которые облизывают другие. В бар-то ходят без медицинских справок, а посуду моют — известно как.

«Да, да!» — приплясывал поплавок.

Чичевицын не подсекал.

«Так, так!» — не унимались круги и недоуменно расплывались. Но Чичевицын не двигался. Он неотрывно смотрел, как на спокойной воде большого плеса уверенно поплыл и окунулся белый пенопластовый поплавок. Окаменелый рыбак вмиг ожил, кинулся к удилищу, как варан с острова Комодо, резко, сильно подсек и, распрямившись, начал уверенно, в такт рывкам, поводить огромным удилищем с натянутой до звона лесой. Рыба и человек будто танцевали — она невидимо ходила в глуби кругами, а он, плавно поводя руками, неуклюже топтался на месте.

Вдруг удилище выстрелило — переломилось пополам. Чичевицын присел на ослабевших ногах, но молчун не растерялся, подхватил на лету обломок, сделал два ловких перехвата и добрался до лесы. Она по-прежнему рвалась из рук, а рыбак, улучая момент, плавно вытягивал ее метр за метром. Вот у берега взбугрилась вода, там что-то просияло. Рыбак упал на колени, приник лицом к самой воде, будто пытаясь напиться, и затих. «Ушла, ушла!» — спасительно, неизвестно чему радуясь, зашептал Чичевицын. Но тут рыбак резко выпрямился и, вставая, единым махом воздел к нему тазообразную рыбину. Она отливала золотом, искрилась на солнце. А рыбак, потрясая добычей, в сторону Чичевицына вдруг замычал — жутко, как могут только немые. Он еще раз исторг сдавленный звук радости и, развернувшись, куда-то побежал — напрямую через камыши и кусты.

Чичевицын подождал, пока успокоились ветки ивняка, в который нырнул рыбак, и машинально поднял свое удилище. На крючке слабо дрыгалась рыбешка. Чичевицын недоуменно, будто впервые, смотрел на пляшущую плотвицу и та, изловчившись, сбулькала в воду. «Он же немой, немой», — растерянно шептал Чичевицын, сматывая удочку. Теперь он не мог думать ни о чем другом, а только о чужой удаче. Будто наяву он видел, как бежит сейчас этот немой рыбак к своему селу, вбегает в дом к своей жене, тоже, наверное, немой, и они вместе начнут плясать вокруг огромной рыбины, мыча и прищелкивая языками. И тут этот немтырь, конечно, изобразит и его, Чичевицына: такой, мол, и такой, таскал м-а-а-леньких — с мизинец — рыбешек. Жена понятно закивает головой, покажет и свой мизинец, и они начнут смеяться оба — над ним, Чичевицыным...

На этот раз моторчик мопеда, как назло, долго не заводился, рыба на кукане быстро подсохла и на глазах помельчала, отцвела...