Собачий вальс на пианино

— Ты — алкаш?

Пожилой гость, который таковым вовсе не был, смутился и едва-едва не поперхнулся. Гости дружно засмеялись. Многие из них знали: Марина, несмотря на свой возраст, почти не говорит, знает не более десятка слов, так как сильно отстала в своем развитии от сверстниц. И вдруг такое! Молодая женщина, будучи по натуре откровенной, простодырой, как говорили другие, пояснила:

— Это слово в нашей семье употребительное. Вот Маринка и выучила его одним из первых.

Кто же пьет в семье? Муж Светы? Но мужа у нее нет, живет одиноко. Злоупотребляет ее отец, дед Маринки, Константин Романыч, который каждый день возвращается в семью в сильном подпитии. Работал в довольно культурном учреждении города, но из-за пьянства с ним расстались. В молодости Константин Романыч часто лечился от алкоголизма, в живое тело ему вшивали «торпеду», он некоторое время не пил, но после вновь начинал с еще большим рвением.

Как-то в город приехал «Золотой цирк Юрия Никулина». По крайней мере, так он себя называл в рекламе, которой были оклеены все столбы и заборы. Цирк принял Константина Романыча на работу. Он был хорошим специалистом и многое умел. Но снова вдрабадан напился, и цирк уехал без него. Протрезвившись, помчался вслед за ним. Но когда предстал перед очами циркового начальства, оно ответило ему так:

— А знаете, уважаемый, у нас и своих клоунов предостаточно.

С некоторых пор пристально наблюдаю за пьющими, благо особых усилий это не требует. Они есть везде: на соседних улицах, в нашем доме и даже в нашем подъезде. Вот еще одна семья: Петр и Аня. Аня уже на пенсии, хотя получает крохи. Петр не работает много-много лет. Но тем не менее как-то живут и частенько «киряют». Магазинная водка не по карману, покупают самогон. Часто вижусь с обоими, веду воспитательную работу.

— Почему бы вам не посадить картошку? — иной раз говорю Петру. — Работы не очень много: летом окучить, осенью собрать урожай — только и всего.

— Ты верно подсказал, спасибо! — тут же соглашается Петр. — Мы с Аней обязательно так и сделаем. Вот только дождемся весны, соток этак с пяток и посадим...

Воодушевляется, говорит с жаром. Я даже начинаю верить ему, хотя твердо знаю: никаких посадок не будет. Пьющие удивительно быстро и легко соглашаются с любым предложением, но скоро забывают о своем намерении и больше уже никогда не возвращаются к нему.

Сейчас Петр ходит на шабашку к какому-то предпринимателю. Скоро ему выходить на пенсию: ждет не дождется. Тогда и работать ни к чему. А уж какая там будет пенсия — это и так понятно: крохи одни. А пока, как и прежде, пьют, дерутся, поют и плачут — все как у Сергея Есенина.

По-другому сложилась судьба у Григория. Фамилий я преднамеренно не называю, не хочу лишний раз травмировать мятежные души и имена для полной конспирации изменил. К великому сожалению, пьющих в нашем городе, в стране великое множество, и каждый, кто прочитает эти строки, найдет в них много схожих черт со своими родными, знакомыми, которые тоже чаще, чем это положено, заглядывают в рюмку.

Итак, Григорий. Было все: семья, дети, работа, но водка под корень изничтожила нормальную супружескую жизнь. В этом плане он очень напоминает главного героя рассказа Максима Горького «Супруги Орловы», которого тоже зовут Григорием. Неукротимое бешенство крушить все подряд, которое охватывает моего знакомого после очередного обильного возлияния, привело к тому, что его оставила жена, уехали дети, Григорий в большой квартире совершенно один. Продал, пропил все, что еще оставалось от прошлого благополучия. Осталось только пианино, купленное дочери в те годы, когда она занималась в школе искусств.

Как-то встречаю Григория на улице. Был он бодр, весел, разговорчив и... трезв, что меня особенно удивило.

— Работаю, брат. Да, да! Ха-ха. За квартиру задолжал — расплачусь, долги кое-какие имею — тоже ликвидирую.

Я сразу провел параллель между двумя Григориями — моим знакомым и горьковским персонажем. Супруги Орловы после того, как устроились в больницу, встали на правильный путь, были деловиты, озабочены, собственно, как все нормальные, редко пьющие люди. К великому сожалению, с моим Григорием такого не случилось. Скоро он запил по-черному, с работы был изгнан и снова бедствовал.

Иногда среди ночи изумленные соседи слышали странные звуки, которые доносились из квартиры Григория, в которой, разогнав семью, он теперь как сыч жил один. Это пьяный в дрезину хозяин вдруг садился за пианино и резко стучал по клавишам, выдавливая из инструмента странные дикие звуки. Не зная нот, не имея слуха, он бренчал и бренчал, наводя ужас на соседей, на людей, которые слышали эту дикую какофонию из окон. Может быть, в свой «Собачий вальс» он хотел вложить свою страшную тоску по нормальной человеческой жизни, ненависть и злость на людей, которые не могли и не хотели помочь ему? А может, то был протест против самой жизни? Хотя вряд ли. Все это больше походило на волчий вой среди пустой, безжизненной степи, на вой зверя, отчаявшегося найти себе пропитание и в том обвинившего луну и пустынное, безжизненное небо.

Как-то о своих наблюдениях я рассказал одному довольно интеллигентному пожилому человеку, поделился с ним своими впечатлениями.

— Это современные лишние люди, — без обиняков парировал он. — Они никому на всем белом свете не нужны. Никто от них не видит добра, тепла и света. Только зло, зло и зло.

— Так что же с ними делать, с этими, как вы их называете, лишними?

— Их надо просто выпалывать, как добрая хозяйка выпалывает с грядки сорняки. Выпалывает и выбрасывает. Иначе они окончательно испортят нашу жизнь. Это ведь не Евгений Онегин с Печориным, которых нам в школе преподносили как лишних людей. Это страшно мерзкие и отвратительные существа, и ждать добра от них не приходится.

Я сказал в ответ, что «лишними» их не считаю, а просто брошенными людьми, которые утонули в беде, задохнулись от той свободы, которую дало им новое капиталистическое общество. В прежние времена кто бы позволил человеку не работать? Никогда не случилось бы беды. У многих людей пожилого, да и среднего возраста на памяти поимки тунеядцев дружинниками и милиционерами. Их, то есть тунеядцев, искали всюду: на дневных сеансах в кинотеатрах, в магазинных очередях и просто на улице. Участковый милиционер мог запросто прийти в любую квартиру и, застав посреди бела дня хозяина, спросить у него, почему это он не на службе. И принять самые решительные меры.

А были они таковы: наиболее отпетых пьяниц и тунеядцев отправляли на два года в лечебно-трудовой профилакторий. А сейчас на них не обращают внимания. Может быть, у участкового сейчас другие функции, и больше он не надзирает за порядком на вверенной ему территории, а занимается совершенно другими, более важными делами?

Двухгодичные профилактические курсы для тех, кто пил и не желал трудиться на благо общества. Ничего подобного нынче нет и в помине. Заведи в наши дни разговор об ЛТП, сразу раздастся негодующий крик: «А права человека, его свободы, пожалованные ему Конституцией? Как это возможно человека, не совершившего никакого преступления, взять да на два года упрятать за решетку?»

Очень много людей, которые возвращались из ЛТП, навсегда порывали с пьянством, создавали новые семьи или же, как помнится, возвращались в старые. Жили долго и счастливо, и никто из них не роптал, не заводил разговор о нарушении прав человека. О свободе, о правах чаще всего ропщет кучка воинствующих диссидентов, в то время как основная масса населения — рабочие и крестьяне — об этом и не вспоминают. Есть постоянная, хорошо оплачиваемая работа, есть уверенность в завтрашнем дне, а большего человеку и не надо.

Так выиграли ли мы, все наше общество, дав человеку право не работать, а болтаться без дела, спиваться, теряя при этом человеческий облик, превращаться в бродяг, бомжей, коих ежегодно гибнет бессчетное количество. Здесь, как говорится, надо еще посмотреть да хорошенько подумать. К свободе надо привыкнуть, освоиться с ней, слабым она просто кружит голову, лишает их рассудка.

Уже слепому видно: надо что-то делать, предпринимать какие-то шаги. И вот уже первые ласточки. В Краснодарском крае, об этом сообщило наше вездесущее телевидение, созданы и несколько месяцев действуют общественные советы, на заседаниях которых воспитывают, прорабатывают «тунеядцев-алкоголиков», наставляя их на верный путь. Но вряд ли эта мера будет эффективной и удовлетворит общество; алкаши да тунеядцы — не тот контингент, который так легко пожелает исправляться сразу после общественного воздействия.

А может быть, нам плюнуть на либеральную демократию и на все свободы, с нею связанные, и снова вернуться к лечебно-трудовым профилакториям? Надо же спасать людей в самом-то деле. Подчас очень хороших людей, трудолюбивых и совсем не лишних для общества, испытывающего демографическую катастрофу. А что касается свобод типа «делай, что хочешь», то мы пока не готовы к ним, и условий для этого в обществе нет, потому как нет самого простого — работы.

Нашим политикам что надо? Чтобы все было как в Европах, все к общечеловеческим ценностям нас приобщают.

Не рановато ли?