Сентябрь — пора творения

— Я давно мечтала о новой книге стихов, адресованной маленьким читателям, — признается Нелли Михайловна. — «Взрослые» мои книги, несмотря на все нынешние сложности, время от времени выходили, а детской не было очень давно... Еще рада, что получилась она у художницы Любови Лазаревой такой яркой и, мне кажется, очень созвучной стихам.

А для читателей «Советской Сибири» мы публикуем сегодня подборку избранных стихов поэтессы с предисловием новосибирского — начинавшего как поэт — прозаика Геннадия Прашкевича.

Это не закон, конечно, но поэт, видевший небо над ледяными якутскими гольцами, сухую бурятскую степь, бывавший в дацанах, под алтайскими «белками», на разливе Оби в ее нижнем течении, всегда будет говорить голосом, отличным от поэта, который никогда не покидал улиц родного города.

Я не говорю о категориях лучше-хуже.

Я говорю о том, что голоса поэтов всегда будут разными.

И дело здесь не в географии (хотя и она важна), скорее, дело в масштабе, в самой возможности сравнивать. У Нелли Закусиной, выросшей в семье геодезиста, широкие масштабы заложены в голову с детства, она их не замечает, она пользуется ими интуитивно, ощущая их просто как еще одно естественное добавление к отпущенному ей поэтическому дару. Если она видит полевой цветок, то замечает и голубизну неба над ним, а краешком глаза фиксирует и инверсионный след в небе от самолета.

«Нельзя пошевелить цветок, звезду не потревожив».

«У сентября спокойное лицо», — написала Закусина в одном из стихотворений. Сентябрь для нее — месяц творения, это всегда ее месяц. Железнодорожная станция Могоча (Читинская область) мало кому известна, но известным место делает человек, эта станция подарила миру поэта. А вот строительный институт Нелли Закусина заканчивала в Новосибирске. Потом была Бурятия, был журнал «Байкал» эпохи своего расцвета, были многочисленные переводы с бурятского (среди них роман Барадия Мунгонова «Баян Зурхэн»), собственные стихи шли в «Сибирских огнях», в «Неве», в «Москве», в «Литературной газете».

В 1970 году Закусина вернулась в Новосибирск.

Какое-то время она еще в архитектуре, занимается планировкой и застройкой Нижневартовска, но приходит пора профессионализации: Нелли Закусину принимают в Союз писателей СССР, она работает в Западно-Сибирском книжном издательстве, крупнейшем по тем временам, затем в старейшем журнале страны «Сибирские огни».

Выходят книги.

«Мой светлый день» (1972),
«У сентября спокойное лицо» (1976),
«Непослушная кукла» (стихи для детей, 1978),
«Свет любви» (1979),
«Звезды в колодце» (1980),
«Мой город золотой» (1981),
«Белый снег, зеленая трава» (1984),
томик избранных стихов в престижной «Библиотеке сибирской поэзии» (1987),
«Зимние письма» (1990),
«Избранная лирика» (1995),
«По бесконечной реке» (2000),
«У снега на краю» (2004).

В эти годы она много занимается поэзией народов Сибири (якутской, бурятской, тувинской, ненецкой). Болгарские, сербские, венгерские поэты благодарны Нелли Закусиной за ее прекрасные переводы. Собственные ее стихи появляются в Югославии, в Болгарии, в Польше, США...

Творчество Нелли Закусиной закономерно отмечено престижными литературными премиями им. Н. Гарина-Михайловского и В. Зазубрина. Поэзия ее полна нежности, тепла, понимания. Это поэзия чистого дыхания, не замутненная одышкой литературных дрязг. Мы ведь все постоянно говорим друг с другом, но не можем объясниться, потому что часто не понимаем собственных слов.

Но приходит поэт. И переводит.

Нежность на русский. Одиночество на латинский.

Вечный круговорот, вечные сомнения. Но «...где-то там была надежда... А значит — стоило идти».


* * *
Из всех земных противоречий,
хитросплетений благ и мук
в моей гортани
жаркой речи
рождается начальный звук.

Еще он слаб и неустойчив,
но, проникая в жизни суть,
он крепнет и, откровоточив,
готовится на высший суд,

на суд людской, через пороки,
сквозь огражденья
всех мастей,
через кипящие пороги
смятений грешных
и страстей...

Пересекая зной и стужу,
превозмогая смех и стон,
и, песней вырвавшись наружу,
меня оправдывает он.

* * *
Под луной июньский дождь.
Серебром траву прибило.
Гром веселый прогремел.
Ах, как я тебя любила!

Как плясала под дождем.
Как от счастья сердце ныло.
Сарафан насквозь промок.
Ах, как я тебя любила!

Ты кружил меня, смеясь.
Ночь двенадцать раз
пробила.
Губы дрогнули твои.
Ах, как я тебя любила!

Чем запомнился мне дождь,
коль лицо твое забыла?
Сто дождей прошло
с тех пор.
Ах, как я тебя любила!

* * *
Синие ночи, сочные травы,
росы, рассветы.
Тихо костер меж берез
догорает —
кончилось лето.

В ворохе листьев ищу я
напрасно
лета приметы,
знаю я все, понимаю
прекрасно —
кончилось лето.

Разве вот город еще
безмятежен,
в зелень одетый,
только и он по осеннему
нежен —
кончилось лето.

Только друзья до сих пор
вспоминают
песни, что спеты.
Спеть меня просят
и не понимают —
кончилось лето.
Кончилось лето...

Куличок
Хвали свое болотце, куличок!
Отстаивай свое святое
право
любить камыш пожухлый
и корявый,
речонки мелководной
тупичок.
Хвали свое болотце, куличок!

Здесь ночью отражается
звезда,
теснятся диковатые
кувшинки,
поют ночами тонко
камышинки,
зеленовато стелется вода.

Храни свое болотце, куличок!
И пусть в ответ
насмешливому свисту
твой неподкупный,
остренький зрачок
посвечивает в заводи
тенистой.
Храни свое болотце, куличок!

* * *
Еще когда по золотым полям
светил спокойно
безмятежный август,
земле великодушной
был не в тягость
мой светлый праздник,
но теперь земля
вдруг оскудела,
от ее щедрот
внезапно потянуло легкой
пылью,
недавнее исчезло изобилье
за створами сентябрьских
ворот.
И я, нелепая, о те ворота
бьюсь,
еще полна и счастья,
и отчаянья.
Поверить, что закрыто
не случайно,
и оскорбить неверием боюсь
того, кому несла свои
мечты,
надежды, радости, доверие
и гордость.
Не оценив затворов прочных
твердость,
ворот тесовых гулкой
немоты,
еще с улыбкой я на скрип
ворот,
пригладив волосы,
взметнула нежно руки!
В проеме злой, надменный
взгляд старухи:
— Твоя любовь здесь больше
не живет.

Дочь
Тени пошли длинней,
лето перечеркнули.
Несколько теплых дней
выдалось нам в июле.

Словно все было вчера —
солнце, вода рябая,
по лесу стук топора,
словно кукушка живая.

К вечеру по воде
дым расстилается, тает.
Столько костров!
И везде
люди к огню приникают.

Разно горят костры —
пылко и сиротливо.
Ходим, как две сестры,
По берегам залива.

Чувствую я, как страх
темной встает стеною —
ищешь ты в тех кострах
то, что потеряно мною.

Ищешь ты в том огне
вовсе не тайную тайну.
Хочется крикнуть мне:
«Не обожгись случайно!»

Мне твоя боль больней,
радость моя и забота.
Сколько горит огней
волчьих до горизонта...

Только мои слова
вспыхнули, как былинки.
Только мои права —
сети из паутинки.

Искоса, извиняя,
глянула ты прощально
и обняла меня:
«Не обожгись случайно...

Перед утром
Наш лес пока еще не оскудел.
Птиц не убавилось.
И травы не пожухли.
Горел вчера костер здесь
до утра.

Сегодня был туман
на редкость бел.
И угли серебристые потухли.
И птица встрепенулась:
«Спать пора!»

Вавакай, перепелка!
Ты — права.
Пока росой не обожгло
лодыжки,
Пойти и нам бы
под сухой навес.

Но так свежа осенняя
трава!
Легко земля предутренняя
дышит.
И нас еще не отпускает лес.