Захотел Валет стать козырем

Могучая Обь, вскипев пенными бурунами от такого несусветного нахальства, как будто прогнулась в русле наподобие жёлоба. От очевидцев пошла гулять в народе легенда о рискованно-гениальном расчете пилота. Однажды я долго простоял на набережной в виду серой каменной громады коммунального моста через Обь, прикидывая, что называется, на выпуклый глаз, как это «верблюд» под видом истребителя умудрился пройти в угольное ушко просвета между мостом и рекой?

Но был ли летчик? Имя исполнителя смертельного трюка забылось. За давностью лет этот поистине сверхъестественный случай превратился в байку из городского фольклора и передавался наравне с трагианекдотом про озверевшего зятя, который «въехал» на угнанном легкомоторном самолете в окно тещиной квартиры. Впрочем, последний эпизод — не выдумка. Правда и то, что в результате тарана зловредная теща осталась жива, а вместо нее погибли посторонние люди.

Вскоре, однако, изумленное «как» отступило перед извечным «зачем». Зачем летчик так безумно и смертельно рисковал? Ладно бы только своей жизнью. Мог покалечить, а то и убить случайно оказавшихся на мосту безвинных свидетелей. Запросто мог снести полмоста и походя вспороть серебряным своим крылом главную транспортную артерию почти миллионного на ту пору города. Буквально в считанных секундах для истребителя от первого моста — второй, железнодорожный. Зацепись самолет за любую из его ребристых ферм — и тогда паралич Транссибирской магистрали. Зачем?

Говорили разное. По одной версии, заводной по характеру летчик нырнул под мост на спор. В прозрачных намеках бывших летчиков, знавших когда-то лихого «летуна» по прозвищу Валет, только слепой мог не разглядеть некую красивую купальщицу с обского пляжа. Ищите женщину? Так просто? Я сник и даже на какое-то время перестал искать Привалова. Такой человек мне был тогда неинтересен.

В ту пору я находился под обаянием личности Александра Ивановича Покрышкина. Гордился, что живу в родном городе прославленного аса. Вычитал еще при его жизни в одной из книг Покрышкина, а потом пришел к его надгробию на Новодевичьем кладбище с чеканной формулой в бронзе: «Подвиг требует мысли, мастерства, риска». Стоял перед бюстом и в мыслях непочтительно спорил с Покрышкиным. Зачем риск на последнем месте?

Мне всегда казалось, что героизм русского человека круто замешан прежде всего на дрожжах риска, на нашей российской безоглядности. Ну а все остальное уже потом. По крайней мере, мысль — это точно. Я не знаю другого человека, который добровольно зажал бы себя в тиски такой суровой самодисциплины, как Покрышкин. А ведь был и с ним грех. Как-то явно ради похвальбы перед молодыми пилотами сбил фашиста из положения «вверх ногами». Чем не цирковой трюк?

А потом в одной большой московской квартире я встретил женщину. Под конец чинной беседы она неожиданно встала, прервав себя на полуслове, и произнесла поразившее меня признание: «Перед вами женщина, ради которой Покрышкин совершал свои подвиги!» Я поцеловал ее руку и не спросил больше ни о чем. Это была Мария Кузьминична Покрышкина, жена и близкий друг лучшего летчика-истребителя Второй мировой войны. Она увела меня на кухню, где мы и подняли за сказанное по рюмке под любимую закуску прославленного аса — хрусткую капусту с замороженной клюквой.

Теперь вы знаете, почему я снова начал искать Привалова. И я его нашел спустя два года. Вообще это было довольно сложно. Даже после того, как узнал фамилию. А поначалу вспоминали только прозвище — Валет. Мне уже снилась карточная колода с выпадающими из нее веером червовыми вальтами и пиковыми дамами. Потом всплыла фамилия — Привалов. Но дальше — никаких зацепок. «Постойте, — напрягал память один бывший военный летчик. — У него еще брат был известный спортсмен. Как-то с биатлоном связан».

— Тот самый Привалов, что ли?! — подскочил я на месте.

— Не гарантирую. Но спросить можно...

«Тот самый» Привалов был частым гостем в Новосибирске, откуда вышла целая плеяда интересовавших его известных биатлонистов — Тихонов, Маматов... И сам он был, кажется, олимпийским призером по биатлону, а впоследствии долгие годы — главным тренером сборной СССР. Так вот, в один из очередных приездов в Новосибирск Александра Васильевича Привалова я позвонил ему в гостиницу и рассказал про свой сон с карточной колодой. Он посмеялся и сказал: «Валентин это, брат мой родной. Больше некому! Записывайте телефон...» Потом я летел через полстраны, ехал электричкой. И вот схожу в подмосковной Сходне. Осталось только толкнуть калитку к даче, где меня уже ждали. Медлю. Надо быть готовым ко всему. Пусть спор, пусть прелестная женщина. Но пусть Привалов скажет об этом сам.

До войны он не то что самолета, но и паровоза-то в глаза живьем не видел. Хотя рос не в глухомани, а в подмосковной деревне Пятнице, где околица обрывалась берегом Истринского водохранилища, — можно сказать, под боком у столицы. Ему было всего шесть лет, когда началась война. Но даже мальцом он хорошо запомнил наше отступление. Толпы безоружных красноармейцев с белыми от страха лицами на ставших вдруг тесными деревенских улочках. Близкая канонада...

Их деревня месяц была под немцами. Как-то ночью к семье скрытно пробрался из подмосковных Химок отец. К утру он вырыл поблизости в овраге земляную нору и с рассветом ушел — воевать дальше. В 42-м на отца пришла похоронка. Мать с тремя детьми спасалась в вырытом отцом окопе, пока не вернулись наши.

Над деревней летали тяжелые немецкие бомбардировщики с желтыми крестами. Бомбовозы не интересовались выжженной дотла маленькой деревенькой, припасая фугасы для Москвы. Его детская память сохранила цветные облачка шрапнели, рвущейся позади двух советских истребителей И-16, которые недолго покружили в полдень над деревней. А вечером того дня, когда прилетали разведчики, в село ворвались наши танки, облепленные автоматчиками в белых полушубках.

На этом и кончились детские впечатления Привалова об авиации. Одному Богу известно, каким ветром занесло деревенского подростка в аэроклуб. Свой первый учебный вылет он совершил раньше, чем получил школьный аттестат.

Леталось ему радостно. В воздухе не мог сдержаться — затягивал песню. Что на земле случалось с ним крайне редко. Ловил в радиокомпас какую-нибудь станцию (чаще других попадался бессонный «Маяк») и блажил, разливаясь этаким басовитым соловьем-разбойником. В минимум погоды, хмарь, любил летать даже больше. Заранее предвкушал этот момент: вот сейчас, сейчас... Истребитель стряхивал с крыльев клочки облачности, и душа очищалась, яснела вслед за небом. Отлетала в прозрачную голубизну, в блеск незамутненного солнца. Небо дарило чувство освобождения от всего будничного.

Может, оттого, что самолет он ощущал как продолжение своего тела и даже курсантом не испытывал обычной «трясучки» перед полетами, судьба его хранила. С ним долго ничего не случалось в воздухе. А когда случилось, он... обрадовался. Перегонял истребитель в часть после ремонта. Машинально тронул в полете ручку управления — нет ответа. Самолет не слушался руля высоты. Заикнись он об этом в эфире, наверняка получил бы приказ катапультироваться. Или орден. Если бы, конечно, сел и остался жив.

Привалов молчал, как партизан на допросе. О, загадочная русская душа! По радио сказал диспетчеру на аэродроме, что будет заходить на посадку за 100 километров. Тот не среагировал, хотя норма была 20. Тон летчика не давал никаких оснований для тревоги. До полосы Привалов дотянул на голом мастерстве. Но сел все же не по-приваловски. Его стелющуюся посадку, как и фирменные взлеты, в полку уже различали безошибочно. А тут самолет неуклюже ткнулся в бетонку сразу на три «ноги». Слегка озадаченные механики подошли узнать, в чем дело. А когда углядели болт, который намертво заклинил руль высоты, у всех глаза полезли на лоб. А как еще прикажете смотреть на смертника, прилетевшего, по сути, с того света?! Впрочем, тем все и кончилось.

А орден он получил позже. Только, как говорят, не за одноразовую удаль, а по совокупности эпизодов при освоении ледовых аэродромов в Заполярье. Красную «звездочку».

Потом был перевод в провинциальный гарнизон под Канском. Там с Приваловым опять долго ничего не случалось. Уныло-рутинное течение службы, зло названной им «простоквашей» за тусклость будней, изредка разнообразили учения в округе. Самой большой ярмаркой тщеславия в мирное время считались окружные сборы командиров полков. Что-то вроде выставки достижений воинского искусства. То, что четверку истребителей из Канска позвали показать себя перед всем Сибирским округом, уже одно это было немалым достижением. Забегая вперед, скажу, что на показе их четверка с первого захода зажгла целый десяток грузовиков, расставленных на земле в шахматном порядке и оживляемых с помощью тросов. «Молодцы, истребители!» — от души похвалил летчиков командующий учениями.

Для тренировок им дали целую неделю, хотя с их «налетанностью» было достаточно одного дня. Как водится, отцы-командиры подстраховались. От необременительных ратных трудов летчики отдыхали на пляже. Купались, загорали. Похоже, однако, только один Привалов отдыхал на речном песочке лишь телом. Голова включалась сама собой при виде капитального моста через Обь. Это было какое-то наваждение. Глянулся ему как-то сразу этот мост — и все тут! Замечательный мост. Под такими только и летать.

Нет, тогда он ничего не решил определенно. Просто положил глаз на мост, сказав себе: «Вот мост, который тебе нужен». Случай вел его. В тот день, 4 июня 1965 года, с утра его назначили обслуживать зенитно-ракетный комплекс. Он крутился ужом в поднебесье, а зенитчики ловили серебристый крестик его МиГа в свои прицелы и делали понарошку «пи-паф». Наконец, с КП передали режим снижения. На высоте две тысячи метров он вышел из плотной облачности. И первое, что он увидел, был мост. Прямо по курсу. Случай выложил ему мост на блюдечке с голубой каймой реки, словно приглашал: «Ну, Привалов, исполняй свою безумную мечту!»

А дальше включился его авантюрный характер. Сейчас или уже никогда! Так, главное — держать голову холодной. Мозг работает, как компьютер. Чтобы идеально чувствовать самолет, он сбросил скорость до 700 километров. Выровнял истребитель точно по центру русла реки, довернув ручку управления на зеленое пятно островка, промелькнувшего внизу.

Истребитель скользил всего в нескольких метрах над речной гладью. Клевок носом, еще клевок. Ай-яй-яй, нервы-то у аса не железные! Так можно и гробануться. А что, если резко взять ручку на себя и пройти над аркой? Четыре секунды на окончательное решение. Все. Уже нельзя.

Я видел, что Привалов переживал сильнейший стресс от своего рассказа. Без сомнения, он снова был сейчас там, под мостом. Я же вредничал, просил прокрутить все сначала для точности деталей, как в замедленном кино.

Итак, он нацелился в середину просвета под центральной аркой моста. Простите, ребятки! Это парочке на мосту, мечтательно заглядевшейся в реку над чугунными перилами. Сейчас ваша любовь подвергнется суровому испытанию. Вообще-то я не хотел бы оказаться в тот момент на мосту с любимой девушкой. Потом заикались бы вместе до серебряной свадьбы.

Стоп-кадр! Поскольку пролет Привалова под мостом на реактивном истребителе никем в мире до сих нор не повторен, то нет и достоверных описаний того, что чувствует летчик в подобной ситуации. Даже в специальных наставлениях — нет. Так вот, вопреки всем законам физики, включая прежде всего оптику, арка по мере приближения к ней не желала увеличиваться в размерах. Наоборот, она сужалась, грозя захлопнуться над головой пилота, как медвежий капкан.

Теперь самолет был всего в метре от воды. И на волосок от гибели, когда летчик поверил своим глазам: каменный мешок — нет выхода!Казалось, просвет был наглухо закупорен бетонными сваями стоящего впереди другого моста. В смертельно опасных ситуациях нет ничего страшнее, чем панические химеры собственного сознания. Привалов понял: нельзя научиться управлять ужасом. Но его можно переждать. Наверное, это и есть воспетое поэтами безумство храбрых.

Спасла Привалова отменная реакция. Четырех секунд, чтобы передумать, у него уже не было. Только две с половиной, чтобы рвануть ручку управления на себя и ввинтиться свечой в низкую облачность. Самолет прошел почти впритирку к фермам железнодорожного моста. Тело отсалютовало победным хрустом всех косточек на чудовищную перегрузку. Он не опоздал на аэродром, сел тоже в свой график.

А утром явился в штаб дивизии как ни в чем не бывало. Они сидели в методическом классе вчетвером — старший группы Николай Бричук, Лев Агафонов, Анатолий Житин и Привалов. Гадали вслух, какое задание придумают им сегодня. Здесь их и застал грозный звонок от начальника авиации дивизии. Трубку снял один из них. Совершенно ошалев от услышанного, он доложил приказ остальным: «Канских летчиков приказано арестовать. Оружие отобрать. Самолеты опечатать». И тут только до него дошло: «Так это же мы, мужики! За что?»

Они тогда не могли знать, что никаких вещественных доказательств на Привалова не существовало. Пленка в бароспидографе, который обычно пишет «картинку» всего полета, оказалась старой. Ничего не записалось. Но дело было даже не в пленке. Крутое начало следствия предвещало, как минимум, потерю летной работы. Если виновник чистосердечно раскается, то для него одного. Если станут запираться, то для всей четверки. Такой жертвы Привалов не мог принять от друзей.

По мере того, как «разбор полетов» перемещался по вертикали во все более высокие кабинеты, крепчали и разносы. Чувствовалась, однако, в угрозах отдать Привалова под суд некоторая неуверенность. Похоже, окружные начальники просто не знали, где именно поставить запятую в известном приговоре: «Казнить нельзя помиловать».

После ЧП самолет Привалова был опечатан прямо на аэродроме под Новосибирском. Перегнать арестованный МиГ-17 обратно в часть приказали позже другому пилоту. О чрезвычайном летном происшествии было доложено министру обороны СССР маршалу Р.Я. Малиновскому. Самого виновника тоже арестовали. На гауптвахте Привалов случайно узнал, что его держат за сумасшедшего. Офицер, инструктируя конвой, всерьез наказывал:

«Смотреть за арестантом в оба!» Особенно, когда будут проезжать мост. Тот самый. Не ровен час, выпрыгнет из машины на ходу и в реку...

Поездке предшествовал необыкновенный ажиотаж, как будто предстояло рандеву с самим министром обороны. Привалов почти угадал. По кабинету нервно ходил маршал Е. Я. Савицкий, который через год станет заместителем главкома войск ПВО страны. Два майора из личного экипажа маршала встали по бокам Привалова, как только его ввели в кабинет, — сторожили.

— Заболел... чкаловщиной?! — суровый тон маршала соответствовал самым худшим опасениям Привалова насчет последнего парада, после которого одна дорога — в трибунал.

Храброе заявление капитана Привалова о том, что он всего лишь хочет стать настоящим летчиком, маршал оставил без внимания. Звучала в основном тема чкаловщины. Чем больше маршал гневался на родоначальника полетов под мостами, тем меньше, как надеялся Привалов, достанется ему, безрассудному подражателю.

Привалов стоял с каменным лицом. Одной, едва приметной улыбкой он мог погубить себя окончательно. Но ситуация была и впрямь забавная. Показательная выволочка маршалом воздушного хулигана происходила не где-нибудь, а по воле случая именно на крупнейшем авиазаводе, в ту пору флагмане боевого самолетостроения страны, который до сих пор не снял с вывески имя самого знаменитого из всех воздушных хулиганов. Точно — Валерия Павловича Чкалова.

На третьи сутки Привалова извлекли с гауптвахты и настрого приказали дуть в Канск, где и следовало ожидать решения своей незавидной участи на самом верху. Неужели отлетался? Возвращался он поездом. Эх, махнуть бы на своем арестованном МиГе! Тут всего-то час доброго лета. Дорога показалась изнурительно долгой. В вагонной толчее сущим наказанием оказался парашют. Конструкторы тогда еще не додумались встроить парашют в катапульту. Поэтому летчики на земле часто напоминали навьюченных мулов. Куда хозяин, туда и неразлучная 25-килограммовая сумка. И попробуй брось ее, если на старые деньги это аж четыре тысячи рублей.

В голову лезла всякая ерунда. В поезде Привалов понял вдруг, что он все еще жив. Только теперь понял, что, опоздай он на какое-то мгновение, и ничего бы больше не было. Ни этого медленного поезда, ни усмешливых взглядов соседей по плацкарте, ни его самого, лихого летуна по прозвищу Валет.

На всякий случай Привалов репетировал последнее слово для трибунала, когда в часть пришла долгожданная телеграмма. Спустя многие годы он без запинки продиктовал мне несколько строк, решивших его судьбу: «Летчика Привалова не наказывать. Ограничиться теми мероприятиями, которые с ним проводили. Если не был в отпуске, отправить в отпуск. Если был, дать десять суток отдыха при части». Под телеграммой стоял личный позывной министра обороны СССР маршала Р. Я. Малиновского.

Однако даже «охранная грамота» самого министра не уберегла Привалова от строгача с занесением по партийной линии. Заодно летчику дали понять, что быть ему ходячим олицетворением воздушного хулиганства в армии до конца жизни, если не пройдет через «чистилище» политорганов.

В пору безгласия по достоинству воздали мастерству советского летчика разве что зарубежные «голоса». Но комментарии не имели ничего общего с реальностью. Представляю, как веселились у приемников те, кому было положено слушать. Как-то особисты, посмеиваясь, рассказали Привалову о радиоперехвате пекинского радио. Китай тогда считался самым вероятным противником нашей державы на Востоке. С обеих сторон дальневосточную границу сотрясала предвоенная истерия. Так вот, по версии китайцев, грубый служебный проступок Привалова означал не что иное, как начало отработки советскими асами новой тактики уничтожения мостов и переправ — с бреющего полета.

Леталось ему радостно. В воздухе не мог сдержаться — затягивал песню. Что на земле случалось с ним крайне редко. Ловил в радиокомпас какую-нибудь станцию (чаще других попадался бессонный «Маяк») и блажил, разливаясь этаким басовитым соловьем-разбойником. В минимум погоды, хмарь, любил летать даже больше. Заранее предвкушал этот момент: вот сейчас, сейчас... Истребитель стряхивал с крыльев клочки облачности, и душа очищалась, яснела вслед за небом. Отлетала в прозрачную голубизну, в блеск незамутненного солнца. Небо дарило чувство освобождения от всего будничного.

(Окончание следует.)