Владимир КОШЕВОЙ: «Даже во сне я убивал несчастную старушку...»

Роль Раскольникова — первая серьезная работа в кино Владимира Кошевого. В откровенном интервью актер рассказал и о том, как снимался фильм, и о том, каково ему было сыграть идейного убийцу.

— Владимир, вы сильно волновались, когда шли на первую встречу с режиссером картины Дмитрием Светозаровым?

— Честно говоря, я даже не знал, как режиссера зовут! Я пришел на встречу, мы познакомились, замечательно поговорили... А надо сказать, что о Светозарове я не только много слышал, но и хорошо знал его картины. Особенно меня потрясла его лента «Арифметика убийства» — замечательная, страшная, честная. Снятый в начале 90-х годов, фильм стал большим культурным событием. И вот где-то в середине нашего разговора вдруг выяснилось, что человек, с которым я разговариваю, и есть режиссер «Арифметики»! А закончил нашу беседу Дмитрий Иосифович фразой из гоголевского «Ревизора»: «Я пригласил вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие». И после эффектной паузы объявил: «Я приглашаю вас на роль Раскольникова в картине «Преступление и наказание»!» Я онемел от мысли: неужели и вправду мы будем снимать фильм по Достоевскому?!

— Сразу согласились?

— Сначала я очень обрадовался, а потом испугался. Я очень хорошо понимал, что работа будет тяжелая. Но испугался я не трудностей — боялся подвести режиссера, не оправдать его надежд. Пришел на съемочную площадку с решимостью отказаться от роли. Я даже заготовил для Дмитрия Иосифовича целую речь! Но он, человек очень чувствительный и интуитивный, не дал мне рта раскрыть. Сразу отвлек, выдал какую-то новую информацию, о которой нужно было задуматься, в общем, технично увел меня от этой темы. А потом, особо не наседая, стал со мной работать.

— То есть помогал готовиться к роли?

— Да, причем репетиционного периода у нас не было вовсе. Зато каждый день мы проговаривали суть фильма, что он хотел видеть и слышать. По его совету я слушал определенного рода музыку, чтобы к каждой сцене найти определенный тон. А музыка была не простая — деструктивная. Музыка, в которой невозможно уловить мотив. Вы слышите только какой-то отдельно звучащий инструмент — неважно, скрипка это или флейта, но этот протяжный звук пронизывает вас насквозь, больше уже ничего не нужно. Это музыка, которая будет вас выворачивать наизнанку и подвигать на душевные муки. Я находил какие-то пластинки, треки: Антонио Вивальди, Альфреда Шнитке, Софьи Губайдуллиной, Олега Каравайчука... Вся эта музыка была мне вложена в душу. Плюс предварительные беседы перед кадром очень интимного характера. Но о чем они, я сказать не могу. Это как в любви. Вы же не станете рассказывать про свои взаимоотношения с близким человеком? А творческий процесс и есть любовь. Есть вещи, о которых я никогда и никому не скажу.

— Как долго вы вживались в образ Раскольникова?

— У меня было всего десять дней, за которые я успел войти в «нужное» состояние. С режиссером было проговорено все то, что нас обоих интересовало, и он меня этим подкупил. С одной стороны, меня как щенка бросили в воду. А с другой — я чувствовал колоссальную поддержку всей съемочной группы. Заинтересованность и внимание режиссера — это бесценный подарок.

— Какие сцены были для вас самые тяжелые?

— Все! Вы только представьте себе, я 90 дней надевал костюм убийцы.

— Как же вы жили в таком состоянии?

— Не знаю. Я пытался отключаться от съемок, но дома раз за разом прокручивал прожитый день, и меня это состояние не отпускало. Более того, я должен был готовиться к завтрашнему дню, а это значит — 5—6-минутный монолог или диалог, который я обязан был знать. Я не мог подвести съемочную группу, которая работает в таком же экстренном и тяжелом режиме. Поэтому умственная работа шла 24 часа в сутки.

— Кто поддерживал вас в этот период?

— Друзья! Я в то время был плохим собеседником, смотрел все время в одну точку и думал только о фильме, они старались отвлечь меня своими домашними и семейными проблемами и даже научили играть в карты!

— Как вас приняли известные актеры, занятые в фильме?

— Несмотря на то, что снимали такую тяжелую картину, атмосфера на съемочной площадке была замечательная. Это потому, что коллектив был великолепный — от осветителя до художника по гриму. Кино — дело коллективное, и если нет дружной команды, то и кино может не получиться. А у Светозарова такая команда есть, и он с ней работает не один год. Это одна большая семья. Там чувствуешь себя как дома: и чаем напоят, и о проблемах расспросят. В общем, принимают тебя не как человека, который пришел отработать от сих до сих, а как члена семьи, как полноценную личность со всеми достоинствами и недостатками. Например, Светлана Смирнова, которая сыграла в фильме Катерину Ивановну, постоянно нас подбадривала. Юрий Кузнецов, сыгравший Мармеладова, и Балуев, сыгравший Свидригайлова, в перерывах травили анекдоты, чтобы разрядить мрачную атмосферу. Кстати, Свидригайлова должен был сыграть Жерар Депардье, но в последний момент что-то не получилось, и в итоге оказалось, что фильм от этого только выиграл.

Убийство
— Как вам давались самые трагические сцены убийства?

— В том-то все и дело, что режиссер все время работал на контрасте. Как только камера выключалась, он и нас, актеров, «выключал» из процесса. Говорили о чем угодно, только не о фильме. И даже о футболе, в котором Дмитрий Иосифович болеет за команду «Зенит» уже много-много лет, хотя я в этом футболе ни черта не понимаю! Но он так увлеченно рассказывает, что не заслушаться невозможно!

— А как вы считаете, у вас есть что-то общее с вашим героем?

— Я думаю, что у любого человека с Раскольниковым есть что-то общее. Это соблазн, сомнения, провокации... Если человек слабый, то эти провокации могут довести до смертного греха, до убийства. Разве у вас не возникало желания, хоть раз в жизни, кому-то отомстить? Или сделать что-то плохое? В мыслях это витает всегда. Другое дело, что не каждый хватается за топор. Ведь какую проблему русского человека описал Федор Михайлович? Проблему выбора: быть или не быть, сделать или не сделать. И сейчас в головах происходит все то же самое, что и раньше. Поэтому Достоевский, который написал высокохудожественный роман «Преступление и наказание», будет современным и сегодня, и завтра, и всегда. Потому что для молодого человека, живущего в современном мире, соблазнов очень много. Можно смотреть на красивые вывески, мечтать о красивой жизни и быть глубоко несчастным. Или, наоборот, быть бедным и счастливым. Самое главное — не поддаваться на провокации и искушения и оставаться самим собой, со своими мыслями.

— Вам пришлось играть страшную сцену — убийство старухи-процентщицы. Как близко в своей душе вы подошли к тому, чтобы совершить этот поступок?

— Достаточно близко. И далось это очень тяжело. Было очень страшно. Снимали не один дубль, и потом все это не раз возвращалось ко мне в памяти и даже во сне. Я боялся сойти с ума. И самое страшное — не преступление. Страшнее — наказание, которое герой получает не в конце романа, а практически сразу после убийства. Мне трудно об этом говорить, потому что это не бытовые вещи. И с режиссером диалог был тоже не бытовой. Он объяснял мне все полушепотом, вводил меня в полусон, чтобы не было суеты сегодняшнего дня, которая очень отвлекает.

— Скажите, происходили ли на площадке мистические случаи?

— Когда снимали сцену убийства, у меня несколько раз ломался топор. Не просто ломался, а разлетался в щепки! И именно в тот момент, когда я должен был ударить им жертву по голове. А еще в том месте, где убивали старуху, обвалился потолок. Декорация была двухэтажная, и мы сидели как раз под тем местом, где «бабушка» лежала. Конечно, можно посчитать, что это случайность, но я не верю в такие совпадения.

— Одежду, обувь шили специально под вас?

— Да. Причем, чтобы историческая правда была полностью соблюдена, одежду и весь реквизит воспроизводили по тканям, по фактуре. В кадре должна стоять та чашка, которая была в 1856 году, и бутылка пива с такой же пробкой, какие выпускались тогда. Башмаки, в которых я хожу весь фильм, специально старили, затирали и делали дырки. Если у вас богатое воображение, представьте себе: каждый раз я надевал на ноги по одной большой дыре и ходил практически босиком. Мне эти ботинки предлагали оставить себе на память, но я отказался. Мне достаточно тех впечатлений, которые остались в моей душе. Ведь многие вещи нельзя унести с собой ТУДА. Ни дорогого телефона, ни кредитую карточку...

Мечта
— С выбором профессии определились сразу после окончания школы?

— Актерская стезя всегда меня к себе манила, но я боялся к ней подступиться. Я не мог прийти в профессию с пустыми глазами и с пустыми руками. Нужно было идти с какой-то болью и говорить на сцене о том, что болит. А в 16 лет я еще не был интересен даже сам себе. Поэтому и учился сначала в военном университете и на журфаке в МГУ. Когда родители узнали о моем истинном желании, стали отговаривать. Потому что даже обычные люди, не связанные с творческой профессией, знают, какой это тяжелый труд — и физически, и психологически. Здесь нужно работать на разрыв аорты, вынимая из себя все хорошее и плохое, сгорать, чтобы, как птица феникс, возродиться вновь. Сегодня мало быть просто артистом, нужно быть кем-то еще. Сейчас актер может быть простой функцией, он может ничего не играть, за него все сделает техника. Здесь подрежут, там компьютерной графики добавят, а он только поворачивает головой. А где же душа, где актерское существование? Наверное, такое кино тоже нужно зрителю. Другое дело, что это не мое. Я не для того пришел в эту профессию, чтобы быть функцией. И именно поэтому, когда я уже снимался в роли Раскольникова, я отказывался от съемок в других проектах. Пусть не менее интересных, но мелких. Они, может быть, и поддержали бы меня материально или еще какие-нибудь блага принесли... Но я не смог бы переключиться с этой роли на какую-то другую, потому что она меня слишком к себе притянула.

— А какие у вас увлечения?

— У меня самый обыкновенный образ жизни. Я люблю читать. Читаю много и с удовольствием. Чтением я спасаюсь от окружающего быта. Еще люблю встречаться с друзьями, поспорить, выпить, хорошо закусить... У меня замечательные друзья, не связанные с искусством, но хорошо его понимающие. У них есть своя точка зрения, и с ними безумно интересно. Сегодня мало осталось людей, с которыми можно получать удовольствие от общения.

— Владимир, а что вы сами ждете от фильма «Преступление и наказание»?

— Того же самого, что и многие: хочу, чтобы он меня эмоционально затронул. Люди соскучились по кино, в котором нужно думать. Сегодня зритель привык к яркой картинке, к развлекательному действию, к вечному празднику, к девизу «Пляшем и поем». А Светозаров заставит людей задуматься. И хватит ли у телезрителей терпения и сил переключиться с этой веселой, яркой ноты и задуматься о себе самом, о своей душе? Каждый от себя что-то скрывает, прячет... Задача у зрителя будет непростая — проникнуться тем, что будет на экране в течение нескольких вечеров. И если он сможет это осилить, то, я думаю, это подвиг.