Работа над ошибками от 10.01.2008

Были и другие случаи, когда жизнь Ивана Васильевича Мелашко висела на волоске — служба в системе исполнения уголовного наказания во все времена полна опасностей. И пострадать можно не только от рук закоренелых преступников, но и при многих других обстоятельствах, о которых редко рассказывают сотрудники системы исполнения уголовного наказания.

...Впервые о Мелашко я узнал в 1991 году, когда он служил инструктором по воспитательной работе в ИТК № 2. Меня поразили его оптимизм, непоколебимая вера в изначальную доброту человека, светлое предназначение, которую он (не побоюсь этого слова!) проповедовал среди подопечных — осужденных за совершение преступлений, а были среди них и авторитеты уголовного мира, которые насаждали свою философию: человек человеку — волк.

Что за люди год за годом работают там, где другие отбывают уголовное наказание? Знаю, что «вредность», которую получают сотрудники системы ГУИН в процессе исполнения своих обязанностей, может быть подобна по своим губительным последствиям радиации... Незаметно, исподволь отрицательная энергетика «зоны», обилие аморальных личностей воздействуют на сознание человека; проходит год, десять лет, и он уже не замечает, как растворяются, зыбкими становятся позитивные начала, как наполняет душу чернота зла. Нередко перемены в сознании влекут за собой сбои и в физическом здоровье. Так происходит, говорят специалисты, если человек, поступивший на службу в ГУИН, профессионально оказался плохо подготовлен к своему поприщу.

В России после 20 лет службы в пенитенциарной системе сотрудники выходят на пенсию. Дальше работать — это серьезный риск. Иван Васильевич Мелашко отработал среди осужденных 40 лет. Он первым в Новосибирской области был награжден знаком «Отличник МВД», принимал участие в разработке поправок в уголовно-исполнительное законодательство. Главный показатель эффективности системы — процент рецидивной преступности после отбытия уголовного наказания. В разных колониях у разных начальников отрядов он был разный — 50, 40, 30 процентов... У Мелашко — 8. Много ли в мире подобных примеров?

В начале 90-х ломались государственные устои, менялись общественные ценности. Сколько в ту пору добрых, умных, талантливых людей разуверилось в смысле жизни, сгинуло в небытие!.. А Мелашко продолжал свой путь, сохраняя верность своим принципам, долгу. Тот очерк о И.В. Мелашко я назвал «Сталкер» в зоне бедствия» — по правде говоря, не очень-то надеясь на благополучный финал этой истории. Сталкер — образ трагический...

И вот прошли годы, пожалуй, самые трудные в истории государства и жизни каждого из нас. И вот — бывают же в жизни счастливые моменты! — мы снова встретились с Мелашко. И снова у нас разговор, как человеку остаться человеком при любых обстоятельствах, даже после того, как совершил уголовное преступление и осужден.

— Уголовно-исполнительная система, — рассказывает Иван Васильевич, — испытала различные периоды своего развития. Например, в начале 60-х была очень популярна теория, что с построением коммунистического общества преступность должна сокращаться. И Хрущев отдал приказ... о сокращении рядов милиции. Конечно, криминал этим воспользовался — процент уголовных дел стал нарастать в геометрической прогрессии. Новое решение: надо срочно усиливать милицию, приняты новые законы о борьбе с преступностью, об усилении санкций за хулиганство. Одновременно начался процесс укрепления и развития уголовно-исполнительной системы, строительства ИТК с производственной базой. В тот период, после службы в армии, мне и было предложено учиться в Высшем политическом училище МВД, а потом работать в структуре ГУИН. Скажу честно: никоим образом не стремился туда, не хотел, места заключения представлялись мне сущим адом... Но отказаться было невозможно — в армии за проявленные способности в организации лекций, выпусках стенгазет комиссар рекомендовал меня в члены КПСС. Коммунисты на фронте поднимались в атаку первыми — так мы писали в полковой газете, это определяло и остальную жизнь солдата с партбилетом.

— Какова в тот период была «география» криминала в Новосибирске?

— В 1964 году самый высокий уровень преступности — Кировский и Дзержинский районы. Были городские улицы, которые ночью превращались в опасные зоны, где одному сотруднику милиции без оружия лучше было не появляться. Жестокость проявлялась и в быту — наверное, война очень многих покалечила не только физически. Однажды в многосемейном бараке произошла драка, один из участников схватил топор — люди в панике кинулись на улицу. Я случайно оказался рядом — побежал в барак; верзила с топором пошел на меня. Помню его налитые кровью глаза... Восемь раз выстрелил в воздух — а он идет на меня... И вдруг верзила поскользнулся и упал — я бросился на него, прижал к земле, тут подскочили и остальные, помогли скрутить. Оказалось, что это бывший осужденный, болен шизофренией. Любой, работавший в милиции в те годы, может привести вам массу подобных примеров.

— Иван Васильевич, в советский период идея перевоспитания осужденных декларировалась государством, но реально пенитенциарная система действовала прежде всего как карательная?

— Вы правы. Но я никогда не придерживался этого постулата. Для меня всегда важнее было, чтобы человек повернулся к лучшим сторонам жизни, поверил в собственные силы, захотел стать лучше, добрее, умнее. Особенно это важно было в детской колонии для несовершеннолетних преступников, где начиналась моя карьера в ГУИН. По молодости сутками не уходил домой — организовывал изучение политэкономии, вечера вопросов — ответов, кружки самодеятельности, спортивные соревнования... Мне хотелось скорей увидеть зримые результаты работы. Вот был вор, а теперь он — нормальный человек, с ним можно поговорить обо всем на свете, доверить важное дело. Скажу откровенно: не все сослуживцы в ту пору однозначно одобряли мои старания, предпочитая в качестве средств воспитания дисциплинарные меры. Сегодня работа с осужденными на интеллектуальном уровне — обычное дело для сотрудников ИТУ.

— Каким образом вам удавалось помочь осужденному завязать с преступным прошлым?

— Это получалось по-разному. Например, я с детства увлекался математикой, был победителем районных олимпиад. В ИТК я факультативно начал вести кружок математики. И вот однажды на занятия пришел паренек Аркадий, который проявил исключительный интерес — он буквально забрасывал меня вопросами. Я сделал все для того, чтобы этот интерес у него не пропал. Прошли годы, и жизнь его совершенно изменилась — он окончил политехнический институт, остался преподавателем на кафедре, защитил кандидатскую диссертацию по математике. Или другой пример — Соловьев Василий. В процессе занятий увлекся авиацией. Ох, сколько мы с ним говорили о разных самолетах, сравнивали их по аэродинамическим характеристикам, вооружению, спорили... И что вы думаете? После освобождения он поступил в Армавирское высшее военно-авиационное училище и стал летчиком. Шел уже 1974 год; я захожу в колонию и вижу: ходит какой-то офицер-летчик и так внимательно все разглядывает, а вокруг него толпятся осужденные. И вдруг он подходит ко мне, улыбается — Вася Соловьев! Был у меня еще воспитанник, который окончил НЭТИ, работал на «Сибсельмаше» главным инженером одного из производств... Но я хочу вам заметить: таких примеров все же не так много, как хотелось бы.

Гораздо сложнее было работать со взрослыми заключенными. Подавляющее их большинство традиционно враждебно относится к персоналу ИТК. Более обижены, мстительны, скрытны... Сегодня в колониях строят церковные приходы, осужденные приходят помолиться о душе, но не надо питать иллюзий — лишь единицы это делают искренне, а гораздо чаще, чтобы произвести благоприятное впечатление на администрацию ИТК. И бывает так, что сразу не поймешь, кто на твоей стороне. Были случаи, когда жизнь офицерам спасали люди, абсолютно неприметные в массе осужденных. И еще в качестве рекомендации молодым сотрудникам: неукоснительно исполняешь закон, верен долгу — это вызывает уважение. Пошел на поводу прихотей — попал в «ловушку», тобой легко манипулировать.

К середине 70-х годов во многих колониях остро ощущались теснота, плохие бытовые условия, дефицит кадров... Я в ту пору работал в ИТК № 2. В декабре 2007 года она отметила 45-летие; перемены разительные — в условиях, питании осужденных, медицинском обслуживании, организации труда и досуга, профессиональном уровне персонала. То, над чем я работал в качестве эксперимента, будучи молодым сотрудником, сегодня стало обычной практикой. Сегодня «моя» колония по итогам работы — одна из лучших в Новосибирской области. Я радуюсь, что в этом есть и моя доля труда.

Может быть, кому-то это покажется странным, но колония (жуткое слово для многих!) в моем сознании до сих пор существует прежде всего в образе лаборатории, учебного цеха, класса, где человек работает над своими ошибками, учится уважать закон, выживать без нанесения вреда ближнему. А только страхом, подавлением личности многого не достигнешь. Вы не согласны?

— Иван Васильевич, как выжить в столь сложных условиях?

— Я не шел на сделки с совестью, всегда верил в человека, не был наполнен агрессией и потому, видимо, не вызывал негативные реакции у других. Кстати, так надо жить везде и всегда, в каких бы обстоятельствах ни оказались.

...Короткий зимний денек быстро клонился к вечеру. Иван Васильевич начал прощаться. Надел пальто, шапку, подал руку — ни в одном его жесте, слове не чувствовался человек, отдавший полувоенной работе с осужденными полжизни. Он скорее похож на интеллигентного учителя. Или — мастерового дореволюционного «покроя». Работая в поле или на заводе, Мелашко наверняка получил бы больше признаний, наград, зримых свидетельств затраченных усилий. Но вряд ли кто об этом жалеет.