Печаль, тревоги и надежды Новосибирского симфонического оркестраНачало нового сезона. Начало нового этапа

Так бывает нечасто, чтобы творческий коллектив, хотя и неофициально, но психологически прочно ассоциировался со своим руководителем — как, например, оркестр Мравинского, театр Образцова... Это надо заслужить — своим талантом, мастерством, энергичной деятельностью, без остатка вложенными в жизнь коллектива. И слова на афише первого концерта: «Памяти маэстро Арнольда Михайловича Каца» становятся весьма многозначащими — может быть, даже более того, что вложено в них написавшими.

Многих, наверное, интересует вопрос: как будет играть оркестр — как при Арнольде Михайловиче Каце, или лучше, или хуже? У каждого из слушателей и специалистов может быть на сей счет свое мнение, но вот чего никто не сможет оспорить: во-первых, как при Каце — уже невозможно, потому что при другом руководителе (тем более если это не «монарх», а триумвират) исполнительский стиль непременно изменится; во-вторых, если говорить о профессиональных качествах — таких как интонационная и ритмическая слаженность, единство творческого дыхания, — то должно быть лучше, чем при Каце, ибо на постоянный творческий и профессиональный рост оркестра была направлена вся его деятельность: «Сегодня лучше, чем вчера, завтра — лучше, чем сегодня», — поэтому «хуже...» или даже «так же...» станет просто оскорблением его памяти и девальвацией всего того, к чему он стремился.

Здесь во всей полноте и сложности встает проблема руководства. Анонсируя новый сезон симфонического оркестра, Новосибирская филармония назвала три имени: Гинтарас Ринкявичус, получивший статус художественного руководителя и главного дирижера, Томас Зандерлинг и Фабио Мастранжело — «главные приглашенные дирижеры». Все трое — значительные фигуры в музыкальном мире, пользующиеся заслуженным авторитетом во многих странах, достаточно хорошо известные по прошлым годам и в Новосибирске. Коллектив оркестра не только согласился, но и участвовал в таком решении проблемы руководства — это говорится не для того, чтобы в случае чего сказать: «сами выбрали», — но с целью показать, что решение не было навязано сверху, а принято осознанно и со всей серьезностью. Конечно, все прекрасно понимают, что такого повседневного общения с руководителем, как прежде, уже не будет, да и вообще нынешний вариант руководства симфоническим оркестром, как бы его ни оценивать, современен и широко распространен в мире. Да, раньше А.М. Кац контролировал качество исполнения не только в собственных концертах, оперативно реагируя на малейший отход от принятых норм и традиций, и оркестранты приучились чувствовать ответственность за уровень исполнения, кто бы ни стоял за пультом — знаменитый Г. Рождественский или дебютант, которому еще предстояло доказать свое право руководить таким оркестром, как Новосибирский академический. Теперь нет этого всевидящего ока и всеслышащего уха, принадлежавших человеку, для которого оркестр был, без преувеличения, родным дитятей, даже в свои пятьдесят. Отныне эта забота ложится на плечи самого коллектива, от художественного совета до рядового оркестранта-новичка.

О программах первых концертов. Они были и обычны, и в то же время знаменательны как продолжение и развитие традиций прошлых лет. Музыка С. Рахманинова всегда была близка А. Кацу, и оркестр переиграл с ним практически все симфоническое наследие композитора. Кто не помнит «Симфонические танцы», ставшие своего рода визитной карточкой оркестра? Не раз игралась прежде и Вторая симфония, исполненная в концерте открытия. Г. Ринкявичус трактует ее во многом по-иному, но ярко и убедительно — последнее подтверждается тем, что оркестр полностью реализовал интерпретаторскую концепцию дирижера.

Седьмая симфония Г. Малера, прозвучавшая в следующем концерте с Т. Зандерлингом, знаменует продолжение осуществления мечты А. Каца о включении всего симфонического Малера в постоянный репертуар оркестра. Задача эта — одна из сложнейших для исполнителей самого высокого класса, как в плане профессиональном, так и в отношении уровня аудитории, посещающей симфонические концерты. Как ни странно, но если после исполнения той же Седьмой симфонии нашлось несколько слушателей, кого не удовлетворила предложенная трактовка в сравнении с какой-либо иной, можно считать, что и исполнители, и аудитория соответствуют интеллектуально-эстетическому уровню малеровского творчества.

Два концерта в рамках фестиваля «Покровская осень», прошедшие под управлением М. Абрамова, явились продолжением страницы прошлогоднего сезона в истории оркестра и самого этого фестиваля, тогда впервые представившего в своей программе симфоническую музыку. Это новшество принесло с собой и обновление одной из важнейших традиций оркестра — исполнения сибирской симфонической музыки, ее поддержки и пропаганды. В нынешних экономических условиях это далеко не просто, требует высокой степени благожелательности, понимания и, если хотите, определенной самоотверженности. Даже если руководство оркестра и не было инициатором исполнения «Пасторали» Г. Смирнова, прошлогоднего выпускника Новосибирской консерватории, дипломанта IV Международного конкурса композиторов им. С. Прокофьева, и «Мессы» А. Новикова, окончившего ту же консерваторию 21 годом ранее (ее исполнением дирижировал И. Юдин), — даже в этом случае мы должны быть благодарны оркестру за его благожелательное участие. Могут при этом возразить: а не прямой ли это долг оркестра перед своим Отечеством — способствовать развитию его культуры, рождению нового и т. д. Но нельзя забывать при этом, что исполнение такой обязанности — дело добровольное; как гражданский долг оно должно быть осознано и поддержано не только морально, но и материально. Кем? Теми, кто избран или назначен блюсти интересы общества во всех сферах жизни и в духовной — не в последнюю очередь. А также теми, кто связывает свое благополучие с таким высоким уровнем культуры общества, который бы исключал возможность его перерождения в управляемую или неуправляемую толпу.

Были в «экспозиции» симфонического сезона и программы, не обремененные какими-либо фестивальными, юбилейными и тому подобными приметами, — как принято говорить, «рядовые». Однако в любом явлении подлинного искусства всегда есть нечто самобытно-неповторимое, индивидуальное, выделяющее его из ряда других.

Во-первых, это дирижеры Д. Лисс (Россия) и Л. ди Мартино (Италия), пользующиеся широкой известностью и высоким профессиональным авторитетом как в своей стране, так и в мире, охотно приглашаемые в качестве не только гастролеров, но и руководителей оркестров. Во-вторых, это сами программы — та музыка, которая и знакома не по одному исполнению, и в то же время является в новом облике, том, который придает ей интерпретатор.

Программа Д. Лисса состояла из трех концертов для солирующих инструментов с оркестром, и здесь он ярко продемонстрировал свое мастерство, добиваясь подлинно симфонического единства между всеми участниками исполнения. В особенности это качество следует отметить относительно Тройного концерта Бетховена, в котором солировали три превосходных, каждый по-своему, музыканта: Р. Урасин (фортепиано), Е. Ревич (скрипка) и Б. Андрианов (виолончель), но не было той художественной целостности в передаче бетховенской музыки, какую много лет тому назад можно было услышать в интерпретации Л. Оборина, Д. Ойстраха и С. Кнушевицкого, являвшихся не только яркими артистическими индивидуальностями, но и замечательным камерным ансамблем — трио, известным всему миру.

В программе, представленной Л. ди Мартино, развернулся своеобразный диалог трех музыкальных эпох — именно эпох, а не периодов, хотя хронологически между самым «старым» из произведений, виолончельным концертом К. Сен-Санса (1873), и самым «молодым», «Паганинианой» А. Казеллы (1942), промежуток менее семидесяти лет. Сюиту Казеллы новосибирцы принимали у себя впервые, концерт Сен-Санса — не сосчитать, в который раз. Здесь особенно важна роль исполнителей, сумевших не оживить мумию, а явить живое существо, каким и должно представать всякий раз произведение Большого Искусства.

Был в этом диалоге и третий «собеседник» — И. Стравинский с его балетом «Весна священная» (1913). Хронологически произведение оказалось как бы в средней части 70-летия, но исторически, по художественной мощи, стилистической новизне, по степени проникновения в будущее, по силе своего влияния — это гигант, с которым немногие музыкальные явления станут вровень. Балет был написан по сценарию Н. Рериха, и представляется, что вместе с сюжетной канвой художник словно бы внушил композитору мощь и полетность своего мироощущения, философско-религиозного видения жизни, мироздания и истории, которые и сегодняшним обществом до конца не поняты и не раскрыты. Как, впрочем, еще не раз будет раскрываться новыми гранями и музыка этого творения Стравинского.

Завершим обозрение начала симфонического сезона еще одним концертом, примечательным не только программой, охватившей русскую музыку от Чайковского до Скрябина, но и посвящением памяти В. Горохова — концертмейстера группы труб, заслуженного артиста России, безвременно скончавшегося в расцвете своего изумительного исполнительского дарования. Без сомнения, оркестранты еще помнят его блистательные соло во Втором фортепианном концерте Д. Шостаковича (какой бы ни был именитый солист-пианист, здесь, без всякого преувеличения, развертывался дуэт равных), в «Поэме экстаза» А. Скрябина. По-видимому, ее исполнение в концерте и было данью памяти товарища; если же вспомнить примечательный концерт прошлого сезона, посвященный памяти концертмейстера оркестра Е. Шустина, то смело можно говорить о такой традиции в жизни коллектива, которая может иметь далеко простирающееся этическое и эстетическое влияние на его деятельность.

Необходимо также отметить выступление в этом концерте дирижера Ф. Мастранжело и солистов — скрипача Ю. Кальница и трубача М. Хасина. Ф. Мастранжело взял на себя ответственность, которую могут себе позволить только большие профессионалы: продирижировать в России программой из русской классики, отчасти в наиболее сложных ее явлениях («Поэма экстаза»), показав при этом глубокое и самостоятельное ее понимание. Даже не соглашаясь в чем-то с его трактовками, нельзя не признать их цельность и правомочность. Ю. Кальниц, скрипач виртуозного уровня, также продемонстрировал свою исполнительскую отвагу, выступив с концертом А. Глазунова — многие ли скрипачи с мировыми именами рискнут таким образом своей репутацией? А Ю. Кальницу все удалось... кроме, пожалуй, одного, что было не в его власти: изменить акустику зала, принципиально непригодную ни для той программы, которая звучала в этот вечер, ни для большинства других. «Прелести» этой акустики испытали на себе публика и солисты всех, без исключения, концертов начала сезона, и не только симфонических. Вспомним исполнение «Тобольской симфонии» А. Мурова: разве можно сравнить ее воздействие как произведения музыкального здесь, в бывшем Доме политпросвещения, и в Большом зале консерватории, где она звучала в день премьеры 34 года тому назад?

Да, могут при этом заметить, и в прошлые годы было не лучше, но как-то терпели... Хотелось бы только напомнить, что во все прошлые годы строились великолепные административные здания, вполне соответствовавшие своему предназначению, а музыке — и живописи тоже! — выделялось нечто по принципу: на тобi, небоже, що менi негоже...

Окидывая мысленно единым взглядом начало сезона, необходимо отметить его динамичность и целеустремленность. Устремленность к чему? Конечно же, к новым свершениям и достижениям. Эти намерения ясно читались и в плане развертывания первых концертов, и в том, что в течение примерно двух месяцев с оркестром выступили все представители руководящего дирижерского триумвирата — выступили со значительными программами, вполне соответствующими аудитории самого высокого ранга. Мы не будем касаться сегодня отдельных шероховатостей. Возможно, они были следствием преодоления кризисных моментов, связанных с изменением в руководстве, в составе оркестра. Возможно, причины были сугубо частные. Не хотелось бы только, чтобы «мелочи», накапливаясь, привели к потере авторитета и высокого, поистине академического класса, добытых оркестром в нелегком, напряженнейшем труде на своем полувековом пути с А. Кацем. Думается, однако, что этого не произойдет: иммунитет против творческого распада у коллектива не менее силен, чем заинтересованность в дальнейшем процветании, и с этим мы связываем надежду на его прекрасное завтра.