ПризнательностьПамяти редактора — с вынужденными отступлениями в биографию сотрудника

Третий месяц была я тогда без работы, покинув — «по собственному желанию» — горячо любимую «Молодежку».

Это самое «собственное желание» появилось в результате скандальной ситуации, бурно переживаемой областной молодежной газетой.

Редакция сложилась уникальная. В 60-м начали здесь работать сразу четверо(!) выпускников столичных университетов — двое московских журфаковцев, двое — ленинградских. Еще одна «москвичка» — годом раньше. А новосибирские «дети оттепели», энтузиасты обнадеживающих общественных перемен, сердечно приняли дипломированных новобранцев, имевших о журналистике весьма пафосные представления.

Газета была тогда маленькая, но пылко нами любимая. Работали упоенно — ночами писали коллективные статьи, жестоко критиковали друг друга на летучках, ненавидели штампы, строку ценили за яркость, идею — за неожиданность, коллегу — за смелость.

Милейший наш редактор Николай Михайлович Герасимов любил нас и наш максималистский настрой на создание живой храброй газеты, призванной покорить читателя острым содержанием, броской подачей.

Со стороны, наверное, немало было забавного в нашей значительности, в том преувеличенном понимании своей роли в истории журналистики, которое давало нам право снисходительно поглядывать на «официозников» из партийных газет. Совсибирцы, в свою очередь, посмеивались над нами, над чрезмерной нашей самооценкой, и не преминули прилепить к нам насмешливое прозвание «рекакция», нашей же досадной опечаткой воспользовавшись. (Все три редакции обедали в общем подвальчике на улице Свердлова, и стоило там появиться молодежкинцам, как слышалось со всех сторон: «А, и реКакция проголодалась...».)

Но если бы только над нами посмеивались... У кого-то мы вызывали и не такие безобидные чувства.

Воспитывал-воспитывал нас отдел пропаганды обкома партии, да взял и заменил либерального Николая Михайловича человеком, назначенным вправить мозги самонадеянному коллективу. Имени этого человека называть не хочу. Много чести. Скажу лишь, что был он собранием гадких свойств, каковыми, на мой взгляд, являются пресмыкание перед вышестоящими и настороженное презрение к нижестоящим, мелкая мстительность, карьеризм в его самом отвратительном виде: приносить в жертву и дело, и подчиненных ради репутации собственной «благонадежности». На очередном витке противостояния коллектива и нового редактора умудрилась я выпалить в присутствии секретаря обкома комсомола оздоровителю наших нравов все, что я о нем думала. В одной короткой фразе. Затем и подала заявление об увольнении.

С редакцией, конечно же, было покончено. Разбежались... разъехались... Москвичи вернулись в свою Москву, ленинградская однокашница — в собкоры «Пионерки», я — в никуда.

До скандала звали на телевидение. Засветилась уже на телеэкране. После услышала в ответ на просьбу о работе холодное «мест нет».

Почти три месяца никомуненужности. Кислое состояние. Возвращаться в родной Питер? Но — семейные обстоятельства (тогда я была еще замужем). Дружеская среда, уже сформировавшая глубокие и, как оказалось, пожизненные привязанности. Самолюбие, наконец, — угадывала иронию сокурсников, оставшихся в Ленинграде: с возвращеньицем, Ермак Тимофевна, покорительница суровых широт...

Словом, лишний человек с горем не столько от ума, сколько от телячьей глупости, на телячьем идеализме замешанной. Но о прямолинейно хлесткой своей оценке нового редактора не пожалела ни разу — ни тогда, ни потом. Заслужил, что и подтвердилось в последующем...

И вдруг — звонок Николая Васильевича Безрядина: «Приходите, поговорим».

Пригласил в штат. Областной партийной газеты. Как уж ему это удалось, кого пришлось убеждать — не знаю, никогда не говорил.

Он, по-моему, вообще себе никаких подвигов никогда не приписывал — природно был Человеком, способным действовать как по доброте душевной, так и в разумной заботе о пользе дела, интуитивно сопротивлялся чиновному произволу, казенной оценке «кадров», холоду формалистического агитпропа.

Не хочу прошлое ни поносить (без меня довольно охотников), ни идеализировать (хотя оставшаяся там молодость к тому склоняет). Легкой и безоблачной жизни не помню, зато людей-теплотворцев забыть не могу. Николай Васильевич — из них.

Не было вокруг редактора ни интриг, ни подковерных игр, дано было ему строить с подчиненными доверительные отношения, исключавшие заспинную неприязнь и дурные кривотолки. И. что важно отметить, симпатизировал он журналистам, претендовавшим на авторскую индивидуальность. Это доброе покровительство редактора очень меня поддерживало в «Советской Сибири», вживаться в которую было так нелегко после заносчиво-вольнолюбивой «Молодежки».

Не однажды материал мой, вызывавший сомнения у сверхосторожного зав. отделом или в секретариате по причине не «совсибирской» живости письма, выходил в свет благодаря решению редактора. С доброжелательным пониманием встречал Николай Васильевич мои творческие инициативы. В частности, такое нововведение, как «Утром — в газете, вечером — на экране» — симбиоз усилий газетчиков и телевизионщиков. (После укоренения в газете на телевидение приглашали меня все чаще. Кому-то такая моя раздвоенность не нравилась, но Николай Васильевич в популярности своего сотрудника видел и пользу для газеты.) Разрешал нам резвиться на полосах новостей, нарушая совсибирскую строгость игрой заголовков, забавными сообщениями, свежими рубриками.

Поработала я в разных отделах — культуры, советского строительства (занималась то сельской кооперацией, то сельскими дорогами), информации... Пестрая тематика, разные жанры, но всегда хотелось давать в газету живые материалы, бежать по мере сил от «дежурных» тем, канцелярского стиля, отписок, штамповки... И если что-то удавалось, то, конечно, благодаря в первую очередь редактору, который, по-моему, и сам страдал от жестких рамок неизбежной официальщины.

И — знаковое событие: в 68-м году в «Советской Сибири» — первой из областных газет Советского Союза — появился отдел науки и вузов. Поставить это в личную заслугу редактору было бы преувеличением: сама новосибирская ситуация — прославленный Академгородок, три академии, десятки вузов — тому причиной. Но вот то, что я оказалась во главе нового отдела, — это, безусловно, выбор редактора. За что я ему и была, и осталась благодарна — мне хотелось заниматься наукой, меня Академгородок притягивал, и тут, можно сказать, пустили козу в огород.

Пять совсибирских лет в «науке» многое мне дали — широкий круг замечательных знакомств, увлекательные темы, освоение азов популяризации, заставлявшей учиться на ходу.

И еще, конечно, не самый радужный, но впечатляющий опыт взаимоотношений науки и власти, о чем в этих заметках едва ли уместно распространяться. Скажу только, что несколько раз первый секретарь обкома партии удостаивал меня персонального внимания за публикации в «Советской Сибири» — то о генетиках, то об экономистах... А Николай Васильевич в таких «разборках» вел себя достойно — не сваливал вину за опубликованное на безбашенного журналиста, на двоих делили ответственность за строчки, под которыми стояла моя фамилия.

Поэтому, уходя из газеты в академический журнал, на всю жизнь сохранила признательность Николаю Васильевичу за редакторскую широту (вопреки предлагаемым обстоятельствам), за человеческую доброту и отзывчивость. Не был он равнодушен к житью-бытью своих сотрудников, не отмахивался ни от бытовых, ни от настроенческих проблем подчиненного ему разноголовья.

И мне решительно помог в моих семейно-жилищных передрягах, когда лавина горьких личных разочарований и житейских неурядиц готова была, кажется, погрести меня под собой.

Такое не забывается.

Порядочный Человек в редакторском кресле (на редакторском стуле) во всякие времена — подарок журналистской братии, ни от какой «злобы дня» не защищенной.

Рынок рынком, а от редактора по-прежнему зависят и редакционный климат, и творческая реализация сотрудников. Остается пожелать молодым журналистам встречи с редактором, похожим на Безрядина. Светлая память, Николай Васильевич...

P.S. Простите за то, что о себе получилось многовато. Оправдание одно: ведь и собственная жизнь уходит в небытие вместе с теми, с кем выпало тебе одолеть немалый отрезок общего пути...