Песнь о корове

Это оказалось совершенной правдой. Читалось взахлеб!

Мы решили взять творческую работу семьи Марковских на наш редакционный конкурс «Дом — это любовь» и сегодня предлагаем вашему вниманию первые главы.

Моё дошкольное детство очень отличалось от детства других детей. Если обычно дети до школы ходили в садик или с ними нянчились бабушки, то меня в 2,5 года отвезли к папе на базу (где он работал), в глухое, красивое место на берегу Обского моря. На базе не было даже света, и мы в конце XX века пользовались керосиновой лампой. У нас на базе была всякая живность, огород, прежде всего это был вопрос питания. Трудностей хватало, я даже принимал роды у коровы. На базе я научился читать, считать. Мы с папой долгими вечерами читали Пушкина, Есенина, букварёнок. Настольными книгами у папы были «Братья Карамазовы» Достоевского, книги митрополита Иоанна, стихи Пушкина. Они были с ним всегда. Ещё он постоянно писал, а затем одним пальцем отстукивал написанное. Поэтому моей самой любимой игрой в детстве было садиться за стол, смотреть мечтательно в окно, «удерживать вниманье долгих дум», как папа выражался, и что-то калякать. Красиво писать я так и не научился, и до сих пор в школе все мучаются с моим почерком.

Когда приезжала мама, у нас начинались длинные беседы обо всём на свете и о том, что написал папа. Я каждые выходные очень ждал маму, потому что скучал; она привозила подарки и была надежда, что меня возьмут в город. Всегда моим самым сильным желанием было поехать в город, там меня ждали компьютер, телевизор, кино, пирожные. В общем, «сладкая жизнь». Живя в городе, этого можно не замечать, но, когда попадаешь в город из глухого места, с «урочища диких зверей» (папины слова), это бросается в глаза. И разница между жизнью на базе и жизнью в городе чувствуется. В городе мама с Костей (мой старший брат, который учится на программиста в НГУ) произносили для меня непонятные слова: пиксели, Паскаль, WORD, векторная графика...

Так я и живу между городом и деревней, между керосиновой лампой и компьютером и рад, что у меня есть такие контрасты.

* * *
Этот «портрет моей семьи» (то, что вы только что прочли) был написан ещё в самом начале моего творчества как один из моих первых рассказов, проб пера. Конечно, в чём-то «портрет» за прошедшие годы изменился. И прежде всего, наверное, тем, что большую часть своей жизни я живу теперь в городе и уже заканчиваю школу.

Но моя жизнь на базе, на природе не оставляет меня в моих мыслях, и цикл рассказов под общим названием «Песня о корове» напрямую вышел из той жизни. Но они никогда бы не были написаны, если бы не «творческий портрет моей семьи». И если благодаря усилию, порой и насилию мамы я садился за стол и начинал писать (так возникло начало моих рассказов), то без отца они никогда бы не были закончены на том уровне, на котором они предлагаются читателю. Мне трудно судить, что вышло и что это получился за жанр. Но без отца я бы никогда не поднялся на такой уровень обобщений и не написал так, как они написаны, и не закончил так, как они закончены. Во всем видны отец, его рука, словно простертая вперёд и вверх... «Бери выше, сын, и если ещё не дорос — дорастай, не дошёл — доходи, не поднялся — поднимайся». И «Песня о корове» — это от отца сыну и от сына отцу... в благодарность за его отцовское наставление.

Мой друг
У меня есть собака. Её зовут Шмоня. У нее сильная грудь, крепкие лапы, зоркие глаза и, что самое главное, доброе сердце. Она настоящий друг. А почему мой друг?.. Потому что однажды спасла меня от беды. Дело было осенью. Но в школу я тогда еще не ходил и жил не в городе, а с папой на базе отдыха, в Караканском бору, на берегу Обского моря. Там было хорошо — много грибов и ягод.

Лето кончилось. И на базе в тот день никого, кроме меня и папы, не было. Летели паутинки. Осенью почему-то они летают. Я гулял на поляне, играя с машинками. Вдруг на меня неожиданно напал бык. Он повалил меня на землю и начал бодать. Это был наш бык Буян. Я начал кричать, звать папу. Но папа был в доме и меня не слышал. А Буян давил меня рогами к земле. Лицо мое уже было в крови. Я видел перед собой только страшную голову быка, его красные глаза и рот, с которого текли слюни. Я отталкивал голову руками. Но ничего сделать не мог. Не знаю, что было бы со мной, если бы на мой крик откуда-то не прибежала Шмоня. Бык наставил на Шмоню рога. Но Шмоня стремительно кинулась на Буяна и погнала его по поляне. А я весь в слезах побежал в дом к папе.

Вечером Шмоня уплетала праздничную порцию супа. Все были счастливы! И папа сказал мне, что я обязан Шмоне жизнью. Я и без того любил Шмоню. Но после этого она стала моим лучшим другом.

А Буян наш совсем одурел и начал нападать даже на папу. «Всё, — сказал папа, — это уже зверь». Он отогнал Буяна за сарай, и там прогремел выстрел.

Теперь я живу в городе и учусь в школе. Уже в пятом классе. И знаю, что на земле много разных животных. Но нет для человека лучшего друга, чем собака. И у меня есть такой друг. И хотя я живу в городе, но помню о нем всегда и жду встречи...

Песня о корове
Когда осенью приходишь в школу и садишься за парту, а впереди целый учебный год, то невольно смиряешься со своей школьной судьбой: слушаешь учителей, думаешь об уроках, живёшь школьной жизнью... Но когда приходит весна, по улицам бегут ручьи и в школьное окно заглядывает яркое весеннее солнце, то уже как-то плохо слышится, о чём говорит учитель, и голова всё больше поворачивается в сторону окна и все больше мечтается и вспоминается о лете...

Вот сижу я на уроке русского языка, и перед глазами мелькают частицы, союзы, глаголы, отглагольные прилагательные. Как в этом во всём разобраться, ума не приложу. Какие отглагольные прилагательные, когда на ум приходят разные смешные истории моего дошкольного детства, протекавшего в Караканском бору, где на базе рыбаков и охотников работал мой папа. Чего стоила только одна наша корова Зорька!

У Зорьки были красивые раскосые глаза, длинные ноги и очень умная голова. Не было случая, чтобы кто-то из людей её обманул, в основном всех объегоривала она. Зорька перемахивала через любые заборы, проникала своим языком в самые недоступные места и мгновенно исчезала с места «преступления». А сколько историй о ней и по сей день рассказывают рыбаки. Вот некоторые из них.

Есть у нас на базе «грибок», выполненный в виде двухскатной крыши. Внизу — столик. За этим столиком посиживала компания рыбаков. Они пили пиво и закусывали, или, как они говорили, «солонились» редкой по тем временам в наших краях красной рыбой, которую привозили откуда-то с Дальнего Востока. Слова эти были для меня в то время не очень понятные, но красную рыбу я уже пробовал — ею меня уже угощали.

И вот когда рыбаки попили пива и собрались идти в море проверять снасти, то встал перед ними вопрос, куда эту вкусную красную рыбу спрятать? Нет, людей рыбаки не боялись, а боялись только нашей коровы, которая пощипывала травку тут же, недалеко на полянке, и изредка поглядывала в их сторону.

Один рыбак тоже поглядел в её сторону и сказал:

— Лучше отнести в домик. А то вон... корова Григорича.

— Да ну! Ещё тащиться куда-то. Давайте подоткнем её (красную рыбу) под крышу, — предложил другой рыбак.

— А если достанет?..

— Ну да!.. Чтобы достать, ей надо на задние ноги встать... Корова — не коза.

Поперепирались рыбаки, порассуждали на тему, что может коза и что корова. И решили, что корова на задние ноги не встанет и их красную рыбу, подсунутую под крышу, там, где «конёк», не достанет. С этим они, встав на сиденье, засунули свою красную рыбу под крышу и пошли к морю... А когда уже подходили к морю, то один из рыбаков обернулся — наша корова была уже под крышей, она стояла на земле именно на задних ногах, как коза, опираясь передними ногами о стол и вытянув кверху шею, выуживала своим длинным языком из-под шифера, где «конёк», красную рыбу. Пока мужики бежали, кричали — наша Зорька, уже «посолонившись», облизывалась...

Но не только рыбаки и случайные люди оказывались жертвами Зорьки. Даже наш всевидящий папа попадал впросак.

Однажды летом папа с мамой пошли вечером в баню. А перед баней папа заказал людям, ездившим в ближайшее село Завьялово, хлеба — и ему привезли целых десять булок, большой такой полиэтиленовый пакет. Папа поставил пакет в нашу летнюю кухоньку, что стоит недалеко от колодца, закрыл дверь на вертушку, и они с мамой отправились в баню. А когда возвращались, над базой была уже ночь, люди спали. Мама шла первой, перед кухонькой она остановилась и тревожно попятилась назад, к папе.

— Там кто-то есть...

— Где? — спросил папа.

— В нашей кухне... Сидит и ещё чавкает, — с возмущением сказала мама.

Папа подошёл к кухне. В дверном проёме при свете луны перед ним красовался зад нашей Зорьки. Папа ласково похлопал её по заду, и она вышла, не разбив при этом ни одного стакана и не уронив на пол ни одной тарелки. Как корова поместилась в нашей кухоньке, где трудно поместиться трем человекам, а главное, как она оттуда вышла, не уронив ничего, не сбив даже стула, для меня по сей день остаётся загадкой. Когда в другой раз Зорька, которая с тех пор всегда следила за дверью кухоньки, снова оказалась в ней и её начали просить выйти из кухоньки мои старшие братья, то она не только пороняла стулья и тарелки, она разворотила нам даже печку. Правда, мои братья просили Зорьку выйти из кухни не так ласково, как папа, может, в этом и вся разгадка или загадка...

Ну а тогда папа выпроводил Зорьку, получше закрыл дверь кухни, и они с мамой пошли спать. А утром мы сели в доме завтракать и выяснилось, что у нас нет хлеба. «Нам же привезли вчера десять булок», — сказал папа и пошёл на нашу летнюю кухню. Вернулся он оттуда с пустыми руками и в явном недоумении.

— Ни одной булки. Вместе с пакетом. Ну ладно взяли бы две-три, ну половину. Но всё? Это уже нахальство...

Папа, видимо, начал задумываться, кто из отдыхающих мог совершить подобное нахальство, и ещё больше приходил в недоумение: людей, способных совершить такое на базе, по его мнению, не было. Тогда папа вновь пошёл на кухоньку и, внимательно обследовав её, вернулся к нам с большим полиэтиленовым пакетом в виде сумки, на дне которого ещё оставалась измусоленная горбушка хлеба.

— Вот... всё, что осталось после вчерашнего чавканья, которое ты слышала. Все десять булок слопала, — сказал папа, показывая маме полиэтиленовый пакет и заслюнявленную горбушку.

Мама звала нашу Зорьку актрисой с погорелого театра. А папа — восьмым чудом света.

P.S. Женя начал писать в 5-м классе. Вся работа заняла около шести лет.