Первая солдатка в деревне

И все четыре года. Я не слышал, когда она уходила из дома и когда приходила с работы.

В студеные зимние вечера я, побарахтавшись с соседскими пацанами, забирался на тёплую русскую печь и мгновенно засыпал. Но иногда отчего-то резко просыпался и боялся шевельнуться, потому что я в теплой избе был один, а в печной трубе ветер выл, как будто кто-то живой плакал. Однажды, когда буранистый ветер вот так же завывал какую-то нехорошую мелодию, я побоялся оставаться дома и попросился у мамы пойти с ней на ферму. И вот, поди ж ты, этот поход в детской памяти так отложился, что я и сейчас все помню до мельчайших деталей.

...Январское утро. Впрочем, какое там утро — это еще ночь, стрелка на часах показывала цифру четыре. Мама потеплее одела меня, толкнула плечом дверь, и мы зашагали с нею по родной улице. И я впервые в жизни увидел, что, кроме нас с мамой, в такую рань, оказывается, проснулись и другие наши односельчане, потому что над их крышами из труб струились серые клубы дыма, и еще слышал, что мы на темной улице не одиноки — и впереди, и сзади нас поскрипывал снег и слышались голоса. Это по протоптанной дорожке гуськом к ферме шагали скотники, поярки и доярки на утреннюю дойку. Потом мама была там в обед и вечером — на дойке, погрузке на телегу тяжелых фляг с молоком для отправки их на молокопункт, на уборке навоза, раздаче кормов, и так каждый день. Это ж какие надо было иметь силы!

После этой «экскурсии», где я увидел свою милую мамочку в ежедневном адском труде, ходить на ферму у меня желания больше не появлялось. К тому же начал потихоньку взрослеть, не стал бояться одиночества в избе, набирался уму-разуму, самостоятельно просыпался в нужное время. А проснувшись, шлепал босыми ногами по холодному земляному полу на кухню, черпал ковшом из ведра студёную, с мелкими льдинками воду и умывался. От ледяной воды, внушала мне мама, спать больше не захочется, и свежесть в голове появится.

И вот уже слышу, как хлопнула входная дверь и в избу вошла мать. Сейчас мы с нею вместе позавтракаем, и я буду отправляться в школу. И оттого, что у меня было время побыть рядом с мамкой — и в школу расхотелось идти, потому что с ее приходом в нашей пластянке как-то сразу стало и уютно, и тепло. От неё пахло парным молоком, сеном и силосом, а еще мама своими ласковыми руками стала гладить мои непокорные вихры на голове, и я, растрогавшись, уткнулся ей в грудь, стал рассказывать, что видел во сне отца на войне, да вовремя спохватился — лучше бы промолчал об этом, потому что у мамы вдруг стали влажными глаза.

Позже, немного повзрослев, я понимал, что при упоминании об отце у моей мамы, конечно же, накоротке всплывают всякие воспоминания, в том числе и не такие уж далекие — ее девичьи годы и песни, что пелись на посиделках, ее первое свидание с гармонистом Петром — моим будущим отцом, скромная деревенская свадьба, завистливые взгляды ее незамужних подруг и мое появление на свет божий.

Моя мама, как и все деревенские женщины, не имела понятия про выходные дни, отгулы и декретные, а теперь на все дни войны им судьба определила одно-единственное занятие — работа и еще раз работа колхозная, да и дома все было на ее плечах — огород, заготовка топлива на зиму, кормов для коровы, стирка, побелка, кухня, контроль за моей учёбой и поведением.

Очень и очень часто она возвращалась с фермы сильно уставшая, выбившаяся из последних сил, а потом поздним вечером, переделав еще кучу неотложных домашних дел, обессилившая, валилась как подкошенная, чтобы забыться в неспокойном сне о прожитом тяжком дне, о мучительном беспокойстве за мужа-фронтовика. А поутру — снова шла на трудовой «фронт». В эту пору мама была для меня всем — и твердой опорой, и отцом, и требовательным учителем, и заботливой кормилицей. Она была и моим домашним доктором. Бывало, в баловстве расшибешь колено до крови и очень уж больно, а мама тихонечко погладит это место, приголубит тебя, да еще и пошутит: «Ничего, до свадьбы заживет» — полегчает ведь.

А иногда маме удавалось прийти с работы раньше обычного, когда я еще не успел заснуть. И тогда она устраивала «богатырский» ужин: на столе появлялись картофельные драники, малосольные огурцы с отварной картошкой, а на десерт — тягучая ряженка.

...Осень сорок пятого. Пришел с фронта отец. Он вернулся в свою родную деревеньку, выстрадавшую войну, пережившую и вытерпевшую все беды лихолетья. Мама молилась Богу за такой великий подарок судьбы и из солдатки она вновь стала входить в роль жены и кормилицы теперь уже двух мужиков в доме — нас с папой. И в этой новой обстановке у нее все ладилось: она так же продолжала трижды в день ходить на дойку, заботилась о домашнем уюте. И все это ей давалось легко и радостно, и от этого и мне стало казаться, что в эти дни вообще все вокруг похорошело: я даже небом стал по-особому любоваться, потому что оно теперь виделось мне чистым и красивым, как глаза у моей мамы.