Евгения

Пятиэтажки выглядят спящими гигантами — так мало окон сияют радостным, полным жизни светом лампочки в сто ватт. Сплошные полутона.

В одной из квартир среднего подъезда скромно одетая женщина лет сорока-сорока пяти начала было рассказывать о трудностях, пережитых ее семьей, как вдруг спохватилась и, крепко сжав мой локоть, пристально глядя в глаза, спросила: «Вы у Евгении были?»

— А где она живет? — уточнила я.

— Этажом выше.

— Нет. Мы поднимаемся с первого этажа и в верхних квартирах пока не были.

— Идемте! — она повела нас по полутемной лестнице. Пройдя лишь один лестничный пролет, мы почувствовали сильный сквозняк. Холодный уличный ветер словно вырывался из самой середины дома, где обычно находится лестничная площадка и бывает тепло. Поднявшись выше, мы увидели черный проем двери, за которым зияла пугающая пустота. Маленький походный фонарик, вспыхнув ярким лучом, вырвал из этой черноты часть разбитой стены (вероятно, когда-то она отделяла зал от кухонного коридорчика), огромное пятно на полу — будто просыпали сажу, обломки кирпичей, и дальше, там где должна находиться внешняя стена дома и окно с балконом, — абсолютно пустое пространство. Как светлячки, на этом мрачном полотне горели лампы в окнах соседнего дома. Страшно.

Стук в дверь квартиры, что справа. Соседки радостно обнялись, и тут хозяйка заметила нас. Один внимательный взгляд на лица, на красные кресты на белых косынках — и огромные карие глаза наполнились слезами. Она «прочла» все. Что мы из России. Что наши сердца полны сострадания. Что мы пришли, чтобы помочь. Мне редко доводилось слышать в голосе человека столько теплоты, сколько ее плескалось в произнесенной Евгенией грудным, словно сдавленным, голосом фразе: «Девочки, проходите!» Она начинала рассказывать, от волнения растирая пальцы рук или теребя простенькую шаль, и замолкала. Сглатывала слезы и снова начинала говорить. Вот ее история.

— Я беженка еще с девяносто первого года. Жила с семьей в Грузии, в крупном поселке, работала на сахарном комбинате. Нас с дочкой, которой тогда было около десяти лет, оттуда выгнали. Сначала заставили покинуть отцовский дом, а потом и... Поверьте, я прошла через ад.

В ту пору со смерти мамы еще не прошло и года. У нас, осетин, принято до годовщины хранить вещи умершего — одежду, постельное белье и другие — в доме, где он жил. Я вернулась в отцовский дом, из которого нас изгнали, чтобы взять только это. Вдруг распахнулась дверь и в комнату вломились человек двадцать. «Тебе кто дал право здесь находиться? Это уже не твой дом! Да ты знаешь, что мы можем с тобой сделать?!» — кричали они.

Один, особенно агрессивный, встал передо мной и, глядя в глаза, прошипел: «Да я тебе сейчас горло перережу, как свинье...» Я говорю: «Скажи мне, в чем моя вина? Я, может, тогда сама с собой что-нибудь сделаю, только объясни, что мы вам сделали...»

«Ты не знаешь в чем твоя вина, — усмехнувшись, спросил он.— Того, что ты родилась осетинкой, разве не достаточно?»

Он хотел ударить наотмашь, но наш бывший сосед, грузин, в котором сохранились человеческие чувства, он не смог в одночасье хорошо знакомых людей, которых уважал и с кем был дружен, записать во враги, встал впереди и постарался закрыть меня собой. Но тот был настроен на расправу и все же сильно толкнул меня в грудь. Я упала. Когда стала приподниматься с грязного пола, опираясь на руку, он сапожищем наступил и раздавил мне пальцы.

Это было в середине марта. В апреле, когда мы с дочкой все же вырвались из этого ада и перебрались в Осетию, у меня вот на этом, этом, и этом пальцах все еще не было ногтей, — Евгения показывает поврежденную руку. — Они нарывали и с гноем вылезали. Это были адские муки. Мне страшно даже вспоминать об этом.

Потеряв отцовский дом, мы с дочкой ютились в крошечной однокомнатной квартирке, но и там не было покоя. Вы можете себе представить, что такое находиться за закрытой дверью на пятом этаже и, услышав, как внизу кто-то щелкает карабином, понимать: идут по твою душу?! Нас спасало лишь то, что в доме были не отдельные балконы, а сплошной балкон, разделенный перегородками. Соседи сняли эту перегородку, и при опасности мы с дочкой прятались у них. Маша, соседка, сама с Украины, и первым ее мужем был осетин, поэтому она не закрыла свое сердце перед нами.

Вы не поверите, я два месяца не раздевалась ночью, прислушивалась к каждому шороху, к каждому звуку. Вырваться из страны не было никакой возможности. Все говорили: «Ты не сможешь выехать, все равно где-нибудь на дороге тебя убьют...» Как-то раз, когда обстановка стала совсем угрожающей, сосед сказал: «Бери самые необходимые вещи. Я попробую тебя спрятать». Я зашла в квартиру, чтобы взять документы и теплые кофты для себя и дочки, как дверь распахнулась и в комнату ворвалась банда подростков. Они глумливо усмехались. Оказалось, привели с собой умственно неполноценного человека. Один сказал: «Мы сейчас выйдем, а ты делай с ней что хочешь. Если только закричит — перережь горло!»

С минуты на минуту дочка должна была вернуться от соседки, и я четко осознавала, что должна каким-то образом защитить и себя, и ее. У меня в изголовье кровати был спрятан нож. Я стала тихонько пятиться туда. Когда поняла, что банда не стоит под дверью, а спустилась по лестнице вниз, выхватила нож и говорю ему: «Я тебя сейчас зарежу, а сама выброшусь в окно с пятого этажа». Он испугался: «Нет, нет, ты меня не убивай! Дай мне что-нибудь...» Я говорю: «Бери что хочешь, вот золотая цепочка, вон телевизор стоит, бери, только не выходи пока через дверь». Я отдала все, что ему понравилось: украшения, куртку теплую, даже сорочку, оставшуюся от брата. «Все бери, только стой тихо», — говорю. И тут входит моя девочка. Он как ее увидел, самообладание потерял. Я, как смогла, вытолкала его за дверь. И мы обе тут же кинулись к Маше, перелезли через балкон, плачем: «Они сейчас вернутся и нас зарежут!»

Дрожа, мы лежали под кроватью и слышали, как через каждые десять минут раздавался стук в дверь, а Маша на все вопросы отвечала, мол, они уже выбрались через крышу и уехали с родственником. Но те не верили и продолжали караулить в подъезде. Я взмолилась: «Маша, помогите мне, Христом Богом прошу, вывезите нас куда-нибудь!» Всю ночь они не спали, решали, как это можно сделать, а на рассвете переодели нас в мужскую одежду и вывели по одной через чердак. Мы спустились по лестнице соседнего подъезда и, крадучись, вышли на трассу, где Машин муж ожидал нас в машине.

Когда подъехали к станции в Хашури, он сказал: «Ни в коем случае не выходи. Если ты везучая — мой знакомый, начальник станции, окажется на месте. А если нет, просить о помощи больше некого...»

Я оказалась везучей. Начальник станции, добрый человек, рассказал, как договориться с проводником, и посоветовал садиться в последний вагон сухумского поезда, но не на самой станции, где постоянно рыщут, а там, где уже поезд набирает ход. Так мы и сделали. Отдали проводнику все до последней копеечки, и он спрятал нас с дочкой в служебном купе под кучей грязного белья. Мы были единственными, кто уцелел из ехавших в этом составе осетин. Все остальные пропали без вести.

Я прерву монолог Евгении, чтобы пропустить шестнадцать лет (отнюдь не безмятежных, полных лишений и тревог, лет, в течение которых она заново, с нуля, выстраивала свою и дочкину жизнь) и подойти к августу 2008 года.

— Эти семнадцать лет мира не было, стреляли постоянно. Начало августа выдалось особенно тревожным. Шестого числа не просто раздавались отдельные выстрелы, а был серьезный обстрел. Я даже спустила в подвал на всякий случай теплый плед. Вдруг придется надолго туда уйти. А потом наступило затишье. И тут соседка прибегает: «Посмотрите, посмотрите, Саакашвили выступает!» Мы сели вместе к телевизору. Он говорит: «Ни одного выстрела больше не будет. И осетины, и грузины — граждане нашей республики...» Мы поверили и эту ночь, в отличие от предыдущих, решили провести не в подвале, а в своих квартирах. Казалось, хоть немножко сбросим нервное напряжение и выспимся.

На диван лечь я все же не решилась — слишком близко к окну. Хотела постелить себе в прихожей, как вдруг кошку стошнило прямо напротив двери. Я расстроилась: где я сейчас в темноте буду искать «Белизну», чтобы продезинфицировать это место. Ладно, просто смою, а сама лягу подальше, правее. Кошка не успокаивалась и стала орать. Я думала, она на улицу хочет, но нет, не идет, стоит и кричит в голос. Тогда я ее выставила: иди, не беспокой никого.

Мы с дочкой легли. Прошло минуты три, не более. И вдруг небо озарилось таким страшным огнем... Весь горизонт полыхал! Что-то разорвалось... Я закричала... Дальше плохо помню. Пришла в себя только уже на лестнице. Слышу, дочка говорит: «Мама, мама, надо спускаться в подвал!» — и в этот миг раздался новый взрыв...

Когда Евгения сможет подняться в свою квартиру, она обнаружит, что первый снаряд разорвался в комнате, а второй, разломав все на своем пути, упал как раз туда, где стошнило кошку. Не случись этого, они с дочкой могли бы там спать...

— Бог пощадил нас, — говорит Евгения. У нее остался шрам от мелкого осколка, до сих пор обожжены волосы и кожа головы у лица. А рука постоянно напоминает о перенесенном еще тогда, в девяносто первом. Ощущения того, что живешь, у меня и сейчас нет. Просто что-то происходит вокруг, ты что-то делаешь. Есть животный инстинкт, который выводит тебя из оцепенения и заставляет двигаться. Я по ночам фрагментами восстанавливаю картину той ночи. Помню, как в жаре и копоти стала искать рядом дочь. Вот рука ее... Живая? Слава богу, живая. Поднимаю ее и себя и рвусь к двери. Только мы выскочили, раздался второй залп — и снова стены дома зашатались. Думала: «Я уже погибла... Зачем я еще мыслю?»

На другой день мы снова зашли к Евгении, но не застали ее дома. Как потом выяснили по телефону, она ходила искать работу. Филолог по образованию, человек с горячим сердцем, деятельный, она больше не могла сидеть в четырех стенах. То, что она вышла на улицу, уже было большой ее победой над собственными страхами. А дальше избавиться от накопившейся боли Евгении помогали психологи благотворительного фонда «Дети России — будущее мира» Александр Данильсон и Ольга Беляева. Когда мы в последний раз говорили с Евгенией по телефону, в ее голосе звучали уверенные и, мне так показалось, даже радостные нотки. А мне подумалось: где она будет жить, когда уехавшие соседи, в квартире которых временно разместились Евгения и дочка, вернутся? Эта женщина в который раз потеряла свой дом. Но она не сломлена.