Своя маленькая вселенная

Это целое и есть семья — маленькая вселенная, центром которой, безусловно, является мать (в романе — Ада Львовна Винс). Вдова «врага народа», арестованного по обвинению в контрреволюционном заговоре и расстрелянного, сама вынесшая семь лет лагерей (причем этот отрезок ее биографии выпал как раз на тот период, когда она нужней всего была своим подросшим, но еще не вставшим крепко на ноги мальчикам) и все же сумевшая вложить в них что-то очень важное, что дало им стержень в жизни, в любых обстоятельствах служившее им опорой и надеждой. Мать стала для сыновей мерилом всех нравственных ценностей. Свои поступки, свои стремления и жизненные планы братья не только в юности, но и в зрелом возрасте и даже когда мамы не стало соотносят с тем, как бы она поступила, что бы сказала, что приняла бы, а что решительно отвергла…

Читателю, хорошо знакомому с прозой Ролена Нотмана, очень сложно отделить повороты судьбы Владлена Винса, его матери и братьев от судьбы самого автора и его родных, зная драматическую историю этой семьи. Но сам Ролен Константинович категоричен: «Ставить знак равенства между Винсами и Войтоловскими, а тем более между Винсом и Нотманом, нельзя! Есть много похожего и много литературно обработанного. Это всегда синтез…»

С разговора на эту тему и началась презентация книги в редакции «Советской Сибири», хотя правильнее ее было бы назвать встречей с читателями или читательской конференцией. Отдав более сорока лет нашей газете, Ролен Константинович Нотман, даже выйдя в сентябре прошлого года на заслуженный отдых, для нас остался коллегой и старшим товарищем, так что разговор был обоюдоинтересным, по-журналистски открытым, порой острым и принципиальным. Во встрече приняли участие председатель областной писательской организации Анатолий Борисович Шалин и заведующий кафедрой кардиологии НГМА, профессор медицины Андрей Дмитриевич Куимов.

Вопросы задавались самые разные: от структуры романа и степени его автобиографичности до перипетий судеб конкретных персонажей и законов их внутреннего развития. Порой разговор возвращался к ранее затронутой теме, углубляя и раскрывая ее в новом свете. Я постаралась обобщить все услышанное и для удобства восприятия читателем разбить на тематические группы. Надеюсь, это удалось.

О воскресной прозе, и не только
Вопрос: Как вызрел этот роман и как он писался, согласно четкому плану или скорее интуитивно? Сложно ли было отобрать материал, не давил ли на автора груз пережитого?

Ролен Нотман:
— Мне не сложно было собирать материал для этой книги, потому что в нем отражена почти вся моя жизнь… Были книги в моей жизни, которые я писал очень медленно, очень трудно, но которые я люблю, к примеру, «Неприкаянный». Не имеющую никакого отношения к моим семейным корням повесть «Благотворительные сеансы Три П» я писал тоже очень медленно, но с большим удовольствием, и по языку она одна из лучших у меня, на мой взгляд. А есть книги, которые я писал очень быстро, потому что этого требовали обстоятельства, в частности, график публикации очерков о научных школах в нашей газете. Обе книги — и «Предназначение», и «Преемственность» — были полностью опубликованы в «Советской Сибири».

Эта книга не исключение. Я писал ее четыре года. Писал урывками. Писал сценами. Иногда в поезде, иногда на даче… Говорю вам совершенно откровенно, почти вся моя проза — воскресная, праздничная, отпускная. Я почти ничего, кроме научных очерков, не писал в рабочие дни. Единственное исключение — роман «Приоритет», который был опубликован в «Сибирских огнях». Тогда я был еще достаточно молод, мог встать в четыре утра и провести несколько часов за машинкой до ухода на работу. Здоровье позволяло… Все остальное писалось в выходные и праздники.

Да, книга выстроена не по хронологии описываемых в ней событий. Вчера мне позвонил академик Геннадий Николаевич Кулипанов и сказал: «Я привык романы читать хроникально, когда действие развивается последовательно во времени. А у тебя: глава, вдруг — отступ в прошлое или резкий перенос в будущее... Поначалу было непривычно а потом я к этому приему привык и мне даже понравилось…»

От себя скажу так. Единственная вещь, для которой я тщательно выстроил план и детально ему следовал, это «Благотворительные сеансы Три П». Некоторые рассказы ложились на лист сами. Я знал, как и что написать, потому что они уже «осели» и я их «видел». «В мороз», к примеру. Люди, знавшие меня, в частности Володька Кунин и присутствующий здесь Владимир Петров, не раз говорили: «Это про наше детство…» Каждый находил детали, напоминавшие о пережитом им самим, приметы своего детства…

Здесь плана нет и быть его не может. Здесь все живое и такое памятное… Некоторые вещи, признаюсь, я написал кровью. Это, конечно, «Неприкаянный». И этот роман тоже во многих сценах…

Анатолий Шалин, председатель областной писательской организации, редактор книги «Полукровки»:

— Когда я впервые познакомился с этим романом, у меня возникали те же вопросы: почему он не выстроен хронологически, почему нет классической схемы: завязка, кульминация, развязка? Но чем больше я его изучал, тем больше он мне нравился. И замысел Ролена где-то ближе к середине романа я почувствовал. Он пишет семейный роман. Это история семьи в советский период. Не одна такая семья была. Очень многие пострадали от советской власти. Причем часто за что боролись, на то и напоролись, сами за нее воевали, способствовали ее становлению и сами от нее же и получили. Но убеждениями многие не поступались, даже идя на расстрел оставались верны своим идеалам…

Пласты времени здесь даются в шахматном или, если хотите, винегретном порядке. Плана жесткого нет, но он присутствует. Он, скорее, интуитивный. Сыновья проходят взросление, становление на фоне всех этих трагических для страны событий. Им немало достается. На их пути встречаются плохие и хорошие люди… Времена, как известно, не выбирают. А о том, как в них живут и умирают, как раз роман и получился. Символично, что он был издан в год Семьи. Я считаю эту книгу Ролена Нотмана безусловной удачей.

О полукровках и полутонах

Фрагмент романа «Полукровки»:
«Сделал, сделал... — снова засмеялся Федор Иванович. — Вот ты написал в документах, что по национальности — русский.

— Да, — растерянно признался Владька. — У меня отец русский. И старший брат русский. Он паспорт у вас же получал...

— Да знаю я, — сказал с неожиданной раздраженностью начальник милиции и почесал затылок, — что Марат русский теперь у нас. И про документы отца твоего знаю... Но сейчас к документам отношение построже, а отца твоего не расспросишь, далековато он от вас и ...от нас. И писем он, видимо, вам не пишет. А ты скорее у нас ... советский по национальности. Тебя как назвали? В честь Владимира Ильича Ленина.

— Владимир Ленин! Влад-лен! — протянул с усмешкой Федор Иванович.— Но такой нет национальности — советской. Народ есть, а национальности — нет. Есть русские, немцы, евреи и какие-нибудь татары. А Винсы, конечно, из немцев. Хотя и обрусевших, но немцев. Сейчас (Федор Иванович слово «сейчас» сказал погромче) я не могу ошибаться, выдавая тебе паспорт. У тебя мать еврейка, а отец — немец. Ты имеешь законное право выбирать свою национальность из этих двух. Понял?

Владька сидел ни жив, ни мертв. Он наконец понял, что предлагает Федор Иванович, и предвидел, что это будет означать для него в России. Немцем Владька решительно, до отчаяния, не хотел быть. Потому что он тогда бы хоть чем-то, но походил на тех немцев, которых водили колоннами вооруженные конвоиры на стройки, в баню и в столовую. Или на тех, кто ежемесячно отмечался в милиции и жил в бараках, выполняя самую черную работу на заводах. Или на тех, что стучали деревянными подошвами на рынке, меняя кусочки мыла на еду, особенно на картофельные драники. А также на тех ребят, кого гнобили поселковые мальчишки только за то, что они немцы. Нет, вскоре после войны, когда врагами были немцы, Владька решительно немцем быть не хотел.

Но и евреем он не хотел быть тоже не менее сильно. И не потому, что их вдруг много выявилось среди космополитов.

Эта борьба хотя и несла тревогу, но проходила слишком далеко от заводского поселка и его жизни. Он не хотел иметь эту национальность, потому что евреев считали богатыми, жадными и трусливыми. Винсы не относились ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим. По общему признанию, Ада и се сыновья считались в поселке самыми нищими».

Сцена получения Владленом Винсом паспорта — одна из самых ярких в романе. Это отмечалось многими участниками встречи. Она не только ключ к пониманию названия романа. Она очень точно отражает атмосферу того времени и погружает нас в мир чувств героя.

Ролен Нотман:
— Я по крови полукровка. У нас вся страна — полукровки. Но была и еще одна причина назвать роман именно так. Полукровка — слово, оплеванное партаппаратом. Понятие нарицательное. Презрительное. Я не выносил этого презрения, — признается Ролен Нотман.

Николай Царев тонко подметил, что термин «полукровки» имеет и второй смысл: дети, на долю которых выпало бедное и голодное детство. Постоянные недоедание, тревоги, неустроенность приводили к малокровию. Если медицинский термин трансформировать в философское понятие, то полукровки — это те, кто многого недополучил. Самого необходимого для жизни. Еды. Ощущения полноценности. Материнской и отцовской любви.

Если вы уже держали книгу в руках, то не могли не отметить, что в ее оформлении использовано несколько оттенков серого: от светлого до глубокого, почти асфальтового. «Мы сразу решили, что и название «Полукровки» будет написано в двух тонах», — говорит автор. На снимке, главном элементе оформления обложки, запечатлен пейзаж в стиле Куинджи: пустынный берег, редкие деревья, гладь воды вдали. Все в тех же серых полутонах.

«Это снимок моего сына, Котьки. Он прочел рукопись и как-то, когда я в очередной раз размышлял над тем, как подать этот роман, предложил: «У меня есть снимок, на котором два дерева как бы из одного корня растут… Почва одна, а деревья все-таки разные… Давай я тебе покажу, а ты посмотришь и, может быть, истолкуешь эту картину иначе…» — рассказывает автор.

О правке и переделке
На вопрос о том, как много приходилось дорабатывать и переделывать, в частности, из-за меняющейся политической ситуации в стране, Ролен Нотман ответил, что никогда не правил свои произведения, ориентируясь на политическую конъюнктуру. Что же касается обычной правки, смысловой, композиционной, стилистической, то она, безусловно, была…

Ролен Нотман:
— У меня очень требовательные и щепетильные родственники. Особенно московские. О Сереге, ставшем прототипом Борьки, я вначале вообще в романе не написал… Позже, когда образ стал вырисовываться, мне хотелось многое еще дописать, а кое-что я решил повторить, но очень мало, из «Неприкаянного». Вы наверняка заметили, что некоторые детали его характера я взял оттуда. Серега настолько изменил все отношения и всю нашу семью, когда рано умер во время операции, что я просто был под магией этого влияния...

Но хочу еще раз предостеречь: не делайте выводов, что это только о моей семье роман. Винсы — это не Войтоловские. Я приписал многое некоторым своим братьям. Специально приписал. Это происходило как раз в процессе правки. Потому что если писать о старшем брате по-настоящему, то это будет новая книга. Рассказать о его судьбе, о позициях в жизни, которые он отвоевал, было очень непросто. Не говоря уже о том, что о многом в его биографии было просто непозволительно пока писать, и мне пришлось эти моменты править. В недавний приезд Генриха к нам я прочитал ему две трети романа. И кое-какие правки мне пришлось вносить буквально в последний момент. Мой редактор здесь присутствует, он подтвердит, что правка в целом была незначительной и в основном она была направлена на сокращение некоторых сцен.

Нетипичный семейный роман
Автор этих строк заметила, что если в главах, повествующих о детских годах, Владлен Винс раскрывается во всех тонкостях и красках, он воспринимается как главный герой, глазами которого мы смотрим на разворачивающиеся события, вместе с которым проходим ранние этапы «воспитания чувств», то в дальнейшем повествовании он как бы уходит в тень. Владлен не открывается нам с той же степенью откровенности в более зрелом возрасте, за исключением, пожалуй, одной, очень важной стороны своей жизни — отношений с матерью. Но об этом чуть позже.

В отличие от классического семейного романа, где мы становимся свидетелями всех событий в жизни главных героев от первых шагов до женитьбы, рождения детей и внуков и, наконец, упокоения на смертном одре, в «Полукровках» Ролена Нотмана герои предстают перед нами в ключевые, переломные моменты их судеб. Другие участники встречи также отмечали, что читателю очень хотелось бы видеть любовную линию, увлекаться вместе с героями, сопереживать им, разочаровываться…

Ролен Нотман:
— Не соглашусь, что образ Владлена в более зрелом возрасте обеднен. Этот не так. Его дальнейшая судьба присутствует, но фрагментами. И институт, и армия, и работа в газете... Признаюсь, меня всегда мучило ощущение, что довольно много во многих моих вещах получается биографического… Я часто думаю: это надо ужать по поводу себя, это совсем убрать… Когда-то я намеревался подробнее рассказать о своих студенческих годах, когда я сначала полтора года учился на повышенную стипендию, а потом так влюбился, что ушел в театр и одно время работал диктором на радио… А потом вспомнил такие свои рассказы, как «Муха, переведи» и другие, и решил: а зачем?!

В «Полукровках», на мой взгляд, очень много сказано о взаимоотношениях братьев. Приезжают, встречаются, идут в ресторан… Помните, встречу с московской старухой, которая ненавидит приезжих?! Или сцену в ресторане? А сцену на открытии фонтана?! Словом, о Владлене там, по-моему, достаточно. Я не считаю, что увел себя, то есть его, Владлена, в тень.

О любви… То, что я был влюбчив, это точно. Что я таким и остался, это точно. То, что я к женщинам отношусь лучше, чем к мужчинам, и все им прощаю, это тоже верно. Я очень хотел бы отдельно написать о своих женах. Людмила Анатольевна Жданова умерла, когда ей было тридцать лет. Алена умерла накануне родов. Я очень хотел о них написать и хочу до сих пор, но это настолько личное, настолько соленое, что мне и сейчас говорить об этом очень трудно...


Особую точку зрения высказал Анатолий Шалин:

— Согласен, немножко не хватило скомпенсированности линий поведения главных героев. Чувствуется, что очень колоритный младший брат. Хотелось, чтобы о нем рассказывалось подробнее. О Марате тоже хотелось бы знать побольше, особенно о позднем периоде. Но эти, более благополучные, периоды их жизни как раз опущены. Еще хотелось бы больше узнать о главной героине, потому что, несомненно, самая колоритная фигура в «Полукровках» — мать. А может, мы и не правы, может, все эти подробности были бы лишними… По крайней мере, могу сказать, что после этого романа я всерьез заинтересовался стихами Александры Львовны Войтоловской, ставшей прототипом Ады Исаевны Винс. А по поводу любви хочу заметить, что в романе все построено как раз на любви: отношения героев, их взаимоотношения с мамой...

О главной героине
Вопрос: Ролен Константинович, испытываете ли вы чувство выполненного долга, сделанной работы, освобождения от чего-то? Что эта книга значит для вас?

Ролен Нотман:
— Очень много значит. Во-первых, я наконец посвятил книгу матери. Это давно надо было сделать. Этот груз свалился с моих плеч. Я перед матерью вообще виноват. Так же, как и перед Серегой. Я очень осложнял ей жизнь своим характером, своим несовпадением по многим моментам, принципиальным и непринципиальным…

— С годами число этих несовпадений уменьшилось? Вам удалось прийти к взаимопониманию по ключевым вопросам?

— Я с ней всегда ожесточенно спорил, а незадолго перед смертью перестал, жалея ее, но это снова вызвало бурю негодования. «Почему ты не возражаешь?» — возмущалась она. Ни с кем у меня не было более сложных отношений, чем с матерью. Более того, у нас были такие непримиримые дискуссии, что я уезжал, а она переживала. Но и никого я не любил так, как мать. Она была настолько сильным, волевым и образованным человеком, что с ней было трудно спорить. И то, что она была коммунисткой, никогда и никем не было поколеблено. Я спорил с ней до скандала. Пока у меня не хватило ума понять, что это глупо, жестоко и тупо. Потому что она больше знала и больше видела. Знаете, у нас никогда не было споров на материальную тему. Мать не выносила разговоров о том, кто и что купил и так далее. Ей это было неинтересно, потому что она сама всегда довольствовалась малым.

Добавлю несколько штрихов к ее портрету. Она очень рано вступила в комсомол. Была настоящей лиговской девчонкой. Она очень рано поступила в университет, рано начала влюбляться, вышла замуж в шестнадцать лет. Старшая сестра лупила ее туфлей за своеволие. А когда узнали, что выходит замуж за Нотмана, который только что развелся и там остался ребенок, бабушка Анна Ильинична была в ужасе. Но мама все делала наперекор, все сама. Характер! Ее любили все гулящие бабы в доме. Она всем стреляла деньги, всем гадала на картах. Аспиранты ее обожали, и многих она вывела в кандидаты наук. Живя много лет одна, она, несомненно, испытывала потребность в любви...

— В вашей жизни было так много потерь, обид, разочарований. Не помешало ли это вам научиться прощать людей?

— Я запоминаю. Но прощаю быстрее и чаще, чем запоминаю. Сейчас нет человека, на которого я бы обижался, чего-то бы не мог ему забыть и простить. На работе я быстро оттаиваю. Даже в очень сложных ситуациях я помнил свое негодование максимум три дня. Не припомню, чтобы я что-то «копил» внутри себя. Если человек мне не нравился, я никогда не мог войти с ним в дружеские отношения. Но некоторые вещи я не мог забыть. Был такой директор партшколы, где мама работала заведующей кафедрой.. Мать его любила как преподавателя. А он сделал все, чтобы мать посадили. Этот случай со стульями, который описан в романе, взят из жизни. Он действительно за старье вычел с нас как за новые стулья, когда мы страшно голодали, оставшись одни после ареста матери. Этот случай я не мог забыть. Тогда Генрих сразу пошел работать учеником слесаря на завод.

О верности идее
Алексей Григорьевич Жаринов, главный редактор газеты «Советская Сибирь»:

— Мое впечатление о книге — выше всяких похвал. На мой взгляд, это самая сильная вещь Нотмана. Его писательский талант здесь раскрылся по-новому, во всей полноте, виден опыт, который он накопил в последние десятилетия. Очень глубокое философское осмысление жизни. Это мудрая книга, написанная очень ярким и образным языком. Парадокс, но очень легко читать о трудном, о драматичном… И постоянно присутствует авторская ирония, за которой скрываются очень горькие вещи. Это свойственно стилю Ролена Нотмана.

Я дважды встречался с Александрой Львовной Войтоловской. В первый раз — молодым комсомольским работником в институте марксизма-ленинизма, где она блестяще читала лекции. А второй раз — во время чеченских событий. Мы тогда опубликовали на страницах газеты две главы из ее поэмы. Это был удивительный человек, очень яркий, душой болеющий за все, что происходит вокруг.

Не могу не отметить, что гибель отца, другие трагические события в жизни членов семьи привели к некоторому ожесточению автора романа. И это ожесточение иногда выплескивается недозированно, что ли... В частности, обида на всех коммунистов без разбора. Меня это несколько покоробило. Особенно на фоне того, что мать, перенеся многое, тем не менее исповедует философию прощения. Но сын более жесток в оценках...


Анатолий Борисович Шалин:

— Не могу согласиться с этим тезисом. В романе попадаются и очень порядочные коммунисты. Это первое. А во-вторых, не стоит забывать, что нет прямой параллели между Роленом и героем романа Владленом. Да и какая жизнь-то выпала и автору, и герою романа: папу расстреляли, маму довели до лагеря, а она к тому же убеждений своих не изменила и яростно их всегда отстаивала... Так что здесь все очень непросто.

О действии и последействии
Андрей Дмитриевич Куимов, заведующий кафедрой кардиологии НГМА, профессор медицины:

— Хочу сказать как обыватель, как читатель, воспитанный на «Новом мире», «Иностранной литературе» и других толстых журналах. Людей моего склада очень трудно убедить, заставить что-то читать. Особенно прочитать до конца. Можно пролистать, можно посмотреть… Много сейчас модных писателей, но до конца очень редко прочитываемых. Роман Ролена Константиновича «Полукровки» я за три вечера прочитал.

У нас в медицине есть такие понятия, как действие и последействие. То есть лекарство может великолепно действовать сейчас, а последействие может быть отрицательным или никакого эффекта долгосрочного. Или нежелательный побочный эффект появляется. Так вот очень ценно, что в романе Ролена Константиновича есть и действие, и последействие. Живость восприятия, сопереживание, соучастие. Особенно детские переживания. Там Затон, а у меня Закаменка была… И атмосфера, и социальные условия — один к одному. Вспоминаешь своих дворовых героев и антигероев, вспоминаешь игру в зоску и чику, наши юношеские споры, драки, мечты... Это — действие.

А последействие — возникает желание размышлять, что сейчас очень редко бывает, потому что сегодня больше развлекательной литературы. Когда читаешь — вроде занимательно, а в осадке ничего и нет. А вот здесь я до сих пор под впечатлением и часто размышляю над трагическими судьбами героев, над своим, личным, отношением к тому времени. По-моему, именно это определяет качество романа, его долгожительство. И в очередной раз замечу автору: очень хочется увидеть зримо этих героев и их судьбы. Думаю, что многие произведения Ролена Нотмана — прекрасная основа для сценариев. И, надеюсь, придет время, когда они будут экранизированы.

Вопрос «на посошок»: В главе «Забытое интервью» Ада Львовна Винс на вопрос «Что главное в жизни?» отвечает: «Любовь». А что стало главным для вас?

Ролен Нотман:
— Сейчас?! Дожить до следующей книги. Есть сигналы, которые могут эти планы нарушить. Да, мать всегда считала, что главное — это любовь. И вот в чем тут дело. Скажу откровенно, я был «зашит» культом личности очень долго. В том числе и в чувствах. Я много лет раскрепощался, освобождался от своих «зажимов», очень был туг на встречи, откровенности... «разговорился» только годам к сорока. А когда у меня родился сын, во мне произошла революция, я... разболтался. И очень жалел, что у меня не было дочери. Сейчас у меня есть внучка, и я ее очень люблю.

— И какой будет следующая книга?

— Непременно надо написать третью книгу по науке. Скоро я начну опять ездить по научным центрам. Восемь публикаций у меня уже есть, надо еще десять. Ездить буду в зависимости от здоровья. Но уже точно знаю, что первая поездка — в Красноярск, где в хорошем литературном журнале были напечатаны главы из книги «Полукровки».

Книгу «Полукровки» можно купить в редакции газеты, а также в областном Союзе журналистов РФ (ул. Советская, 6).