Высшая вежливость — быть точным

Быть в течение 20 лет успешным председателем Сибирского отделения Российской медицинской академии наук — это наука, искусство или политика? То и другое вместе. Зная Валерия Алексеевича Труфакина, можно назвать его стиль работы высокой дипломатией. Соединять науку с властью, последовательно прокладывать научный мост в будущее не легче, чем наводить мосты между государствами.

Человек открытый и простой, он, безусловно, должен быть отнесен к элите в нашем сообществе. Статус здесь не при чем, это вытекает из уровня культуры и искусства строить взаимоотношения с людьми. Ему присущ особый стиль делового общения: оно не является сугубо функциональным, как у большинства очень занятых людей, но даже в оперативной обстановке всегда окрашено человеческим теплом и готовностью понять и поддержать собеседника, партнера. Даже мимолетная встреча с Валерием Алексеевичем вызывает у людей душевную реакцию, напоминающую чувства Робинзона, который на острове наконец увидел другого человека.

У Валерия Алексеевича Труфакина — поразительное чувство меры. Он бывает крайне жестким и поразительно мягким, когда нужно. Всегда добивается намеченной цели. С ним невозможно поссориться, потому что он всегда остается врачом, хотя этого никогда не показывает вне своей клиники в институте физиологии, которым он руководит. Шутит необидно и очень тонко, так что не всякий собеседник заметит. Предпочитает при этом парадоксы, и поэтому мы позволили себе ввести между частями интервью с ним афоризмы Станислава Ежи Леца.

«Какие выводы делают из опытов подопытные мыши?»
— В вашем детстве прослеживались корни будущей научной пытливости?

— Родители мои — простые учителя. Все предметы я учил на пять, кроме русского языка. Он мне почему-то совершенно не давался. Это меня заставило буквально вгрызаться в грамматику и родную речь. Я настолько изучил правильность построения фраз, грамматику и синтаксис, что сейчас могу писать без единой ошибки. В вузе я посещал все кружки, пять лет получал ленинскую стипендию.

— Как начали заниматься наукой?

— Я окончил медицинский институт в 1962 году и остался на кафедре гистологии. Мне была предложена научная тематика, сформулированная так: изучить нормальную морфологию развития лимфоидных органов: вилочковой железы, которую сейчас чаще называют тимусом, лимфатических узлов, селезенки, небных миндалин в эмбриогенезе человека. Тогда еще не было таких работ и тогда еще не предполагали, что будет в последующем бурный всплеск изучения проблем неинфекционной иммунологии.

— Чтобы читателям было понятнее, морфология — это разделы науки, исследующие форму и строение животных и растительных организмов, а гистология — частный раздел морфологии, изучающий ткани многоклеточных организмов. Итак, что было дальше?

— В ходе исследований я морфологически определил, что есть разные популяции лимфоцитов: в тимусе — одни лимфоциты, в селезенке и в лимфоузле — другие. Я не знал еще, как они назывались, просто описал их морфологическую картину. После окончания моей диссертации мне было очень грустно, потому что некоторые профессора в мединституте сказали: «Подумаешь, увидел и описал какие-то клеточки... Зачем нужна эта диссертация?» «Не переживай, если твои данные достоверны, они когда-нибудь будут востребованы», — утешали меня более опытные учителя. Они в конце концов оказались правы. Позднее я сделал для себя такой вывод: новые знания, полученные экспериментально, если они достоверны и воспроизводимы, все равно лягут в фундамент науки.

Я защищал кандидатскую диссертацию в Новосибирском мединституте, с моей научной работой познакомился ректор академик Влаиль Петрович Казначеев. Он тогда собирал вокруг себя ученых и пригласил меня на работу в Новосибирск, где создавалось Сибирское отделение РАМН. Здесь родилось новое направление — иммунологическая морфология, и была создана соответствующая лаборатория. В ней мы стали изучать морфологию стволовых клеток и аутоиммунных процессов и морфологию иммунной системы при влиянии различных физических и неблагоприятных экологических и других факторов, при различных поведенческих реакциях и действии разных лекарственных препаратов. В основном это экспериментальная работа на животных, и частично, где это возможно, мы стали заниматься морфологией иммунной системы человека при патологиях иммунной, лимфатической системы.

— Иммунологическая морфология как направление впервые родилась в Сибири?

— Да, здесь создана школа иммуноморфологов. Это очень важно, потому что морфологи у нас в стране все больше уходят в функциональные направления либо в молекулярную биологию и генетику. Это естественно: хочется познать что-то глубже. Но при этом надо знать общую морфологию лимфоидной системы, а значит, ее надо изучать, чем мы и занимаемся. И, конечно, сейчас не отстаем, применяем самые современные методы исследования, которые существуют в мире.

«Одиннадцатая заповедь: не прелюбословь»
— В октябре этого года у вас еще один юбилей: 20 лет работы председателем СО РАМН. Это как раз были труднейшие годы реформ, крайнего безденежья науки. Что вам вспоминается?

— Я выбросил из головы, как это было. А зачем это помнить?

— Ваши коллеги о вас говорят: « В такие трудные годы удержал и приумножил научное хозяйство...»

— Что я герой какой? Кино снимали, меня тоже об этом спросили. В общем, где-то уже сказали, что я выразился так: «Благодаря мне...», «Я сохранил и удержал...» Это неправильно. Думаю, что с моей стороны это было оправдание своей не научной, а административной деятельности. Все-таки удержали и приумножили Сибирское отделение ученые, которые работают в его учреждениях. Все выдержали без выраженных стонов, без забастовок — их в СО РАМН никогда не было. Мы выстояли благодаря мужеству, терпению всего коллектива, пониманию людей, что они занимаются очень важным делом — медицинской наукой и здравоохранением.

«Слово чести не склоняется»
— Думаю, вы горьковато пошутили, что забыли то время?

— А какое оно было? Развал Советского Союза, реформы и дефолты. По обязанностям моим я должен был быть на внешней стороне Сибирского отделения. Добывать деньги и так далее. Надо было видеть и прогнозировать, как будут развиваться события, чтобы Сибирское отделение медицинской академии научно-организационными, материально-техническими и финансовыми средствами постоянно модифицировать, адаптировать, оперативно поворачивать в нужное русло.

— С чем конкретно это было связано?

— Было много поползновений и на реформы науки. И, безусловно, от первого лица зависит то, с какими предложениями при реформировании науки ты согласишься, с какими нет, и как будешь отстаивать свою точку зрения. Так вот, я категорически не соглашался с сокращением институтов. Не подписывал никаких бумаг, и никто не мог меня заставить поставить свою подпись.

В это время надо было понять, как будут выживать институты и какие будут критерии оценки их деятельности. Признаемся честно, что наши институты СО РАМН по величине небольшие. Было ясно, что некоторые институты могут быть просто закрыты как маленькие или как-то изменены. Тогда Валентин Афанасьевич Коптюг был жив, и мы незадолго до его смерти обсуждали эти вопросы. Пошли по следующему пути: институты, совпадающие по профилю, расположенные в одной области или крае, сливали и делали научными центрами. И вот сейчас, определяя категории институтов, мы уже показываем не те маленькие институты, а крупные центры.

Надо было смоделировать структуру Сибирского отделения, которая позволила власти или людям, осуществляющим эту реформу, не сокращать эти институты. Менялся статус властных структур на федеральном уровне, изменялось и наше подчинение. Когда Академия медицинских наук стала российской, тогда я увидел, что Сибирскому отделению, ставшему отдельной структурой, придется делать отдельные управленческие органы по управлению здравоохранением, фонд обязательного медицинского страхования и прочее. А нужно ли нам это? Решил, что это не нужно, и быстро перешел своей здравоохраненческой частью в Министерство здравоохранения Российской Федерации. Сразу резко улучшилось финансирование.

«Будем сами дуть в наши паруса!»
— Люди говорят, что ваше управление стоит на трех китах: вдохновлять, помогать и не мешать.

— Не будет никогда талантливых ученых, если нет хорошей атмосферы науки. Роль Сибирского отделения РАМН, созданного здесь, была не только в том, чтобы открыть какие-то новые научные направления, оно всколыхнуло развитие медицинской науки, создало ее все расширяющееся поле, подняло дух и характер людей, привлекло талантливую молодежь.

В трудное время особенно было важно не мешать. Каждый институт в зависимости от того, какая у него была наука, клиника, какие выходы в практику на бизнес, на предприятия, пусть делает свое дело. И я не мешал, заботился, чтобы была база для работы институтов. «Добиваюсь, чтобы вы имели чай с черным хлебом и без сахара, а хотите пить кофе с молоком и с сахаром и есть белый хлеб с маслом, на это заработайте сами», — говорил я.

— Кризис ухудшил экономическое положение?

— Кризис кризисом, но как показали итоги работы за 9 месяцев, в абсолютных цифрах произошло увеличение объема финансирования Сибирского отделения РАМН на 30 — 35 процентов, то есть, несмотря на инфляцию, есть прирост. Конечно, и этого мало, но работать можно. Правда, остается проблема с зарплатой: у сотрудников она низкая, особенно стипендии у молодежи. Перспектив, что государство скоро начнет решать эту проблему, нет. Уже объявили, что бюджетникам в следующем году повышать зарплату не будут.

Мы перешли на отраслевое финансирование, и нам сказали: «Кто вам мешает повышать зарплату, закрывайте институты, сокращайтесь». Понимаем, что надо расширять научное поле, чтобы в этом поле, в научном «бульоне» найти «алмазы», а в это время рекомендуют сужать поле, чтобы оставшимся дать возможность активно работать и хорошо жить. Да, конечно, есть у нас в науке люди, которые уже пользы не приносят, а просто ходят на работу, но их количество не таково, чтобы сокращение позволило на порядок или в полтора раза повысить зарплату оставшимся. Наши подсчеты показали: чтобы дать каждому сотруднику зарплату в тысячу долларов в месяц, надо сократить одну треть научных сотрудников, что, конечно, невозможно.

Сейчас наша забота из всех возможных источников помогать молодежи, чтобы не жили на одну маленькую зарплату младшего научного сотрудника или стипендию аспиранта. Мы ведь не даем молодым жилья, не имеем общежитий, они живут на частных квартирах, поэтому руководители институтов изыскивают возможность их поддерживать.

— Как сказывается старение научных кадров?

— Образовался большой возрастной разрыв между старыми и молодыми кадрами. В самые тяжелые годы реформ молодежь не приходила. Поэтому сейчас заведующий лабораторией, которому 60 — 70 лет, может, и готов освободить свое место, однако кто его сменит? Есть двадцатипятилетние молодые люди или чуть старше, но их еще рано ставить завлабами — не наростили опыта работы с людьми, нет еще достаточного уровня знаний, осмысления жизни. Та же проблема касается и смены директоров институтов.

Есть институты, куда молодежь привлечена современными направлениями: молекулярная биология, генетика, иммунология, кардиология. А возьмите эпидемиологию или микробиологию, там с молодыми кадрами плохо. Однако все места в клинической ординатуре и клинической аспирантуре, которые нам ежегодно дают, мы все же заполняем полностью.

«Может, умирать — всего лишь традиция?»
— Достижений много, их перечислить невозможно. Назовите, пожалуйста, хотя бы несколько эксклюзивных научных направлений или тем в СО РАМН.

— Каждый институт привнес что-то эксклюзивное. В Сибирском отделении — единственный в России и за рубежом институт клинической и экспериментальной лимфологии. В институте клинической иммунологии разрабатываются учение о стволовых клетках, клеточные технологии. Институт физиологии является пионером всех работ, связанных с психофизиологий мозга. Институт медицинской генетики является одним из лучших медико-генетических центров страны, он полностью взял на себя изучение в регионе генетически врожденных патологий. Занимается их диагностикой и лечением и сейчас ищет генетические подходы к негенетическим патологиям: онкологической, сердечно-сосудистой и другим. Институты биохимии и молекулярной биологии и биофизики занимаются очень серьезными проблемами биохимии и молекулярной биологии в аспекте проблем регуляции и адаптации. В Иркутске научный центр реконструктивной и восстановительной хирургии на основе научных достижений разработал профилактику инфекций при хирургических болезнях, и смертность в этом институте от сепсиса, перитонита и других инфекций самая низкая у нас в стране. Интереснейшие наработки получены в Кемеровской научно-производственной проблемной лаборатории реконструктивной хирургии сердца и сосудов, которая создала и распространяет биологические протезы сердца и сосудов. Эти несинтетические протезы приживляются и работают десять лет. Институт эпидемиологии во Владивостоке взял на себя всю ответственность по изучению природных очагов инфекционных болезней. У нас находится единственный институт, который занимается медицинскими проблемами Севера, изучает здоровье и особенности малочисленных коренных народов Севера. Создан и очень много наработал институт фармакологии, его направление — разработка лекарственных препаратов местного растительного, морского и другого происхождения.

«Основа рационализма — вера в разум»
— Чувствуете конкуренцию столичной науки?

— Особой конкуренции нет, потому что нет сибирской науки — она мировая. Местечковость принижает уровень науки, надо постоянно работать с учеными крупных центров, писать совместные статьи, обмениваться кадрами. Что касается конкуренции за деньги: когда начался кризис, крупные столичные научные центры гематологии, кардиологии, онкологии стали создавать здесь свои филиалы. Но мы договорились о том, что каждый филиал будет открываться именно там, где нет наших структур. Будем руководить этими филиалами совместно. Я считаю, что по таким специальностям, как гематология, кардиология и онкология, нечего бояться открывать здесь филиалы. В стране надо создавать единые службы по кардиологии, онкологии и гематологии, чтобы в столице и на периферии диагностика и лечение проходили по единым стандартам, так как это должно быть для излечения больного.

Важно, чтобы ученые общались. А по деньгам будем стараться, чтобы нас не обижали. Мы зубастые и в обиду себя не дадим.

«Душа, не лезь ты вон из кожи!»
— В институте физиологии, которым вы руководите, сотрудники стали активно заниматься психофизиологией. Почему?

— Люди со старых времен говорят, что все болезни от нервов. Весь мир сегодня в этом направлении работает. Мы развернули психофизиологию, и в том числе клиническую. Вышли на патофизиологический горизонт в психофизиологии и у себя в институте, и за его пределами. Врастаем в онкологическую проблему, в патологию кровообращения и проблему иммунологии. Мы добились идеального взаимоотношения науки и практики. У нас есть клиника, создано детское отделение. Пациенты проходят полную объемную оценку своей психофизиологической системы, и коррекция различных патологий у больных идет с учетом коррекции психофизиологической системы.

«Мякоть жизни — крепкий орешек»
— Маленький тест: какое количество персон собирается за вашим семейным столом?

— Девять человек: мы с женой, дочь и сын со своими семьями, включая четырех внучек.

— Чем занимаются ваши дети?

— Сын Сергей заведует отделением в институте клинической иммунологии, дочь Ольга заведует лабораторией в институте туберкулеза, изучает психофизиологию людей, больных туберкулезом, защитила интересную кандидатскую диссертацию по этой теме. Как вы думаете, если три человека примерно одинакового достатка и социального положения заболеют туберкулезом, будет ли заболевание у всех протекать одинаково? И лечить надо одинаково или по-разному? Так вот, если посмотреть, как восприняли эти люди факт болезни, сверить эмоциональность и тревожность всех троих, то будет ясно, что отреагировали все по-разному. Туберкулез — инфекционное заболевание, и людям становится страшно, как их будут воспринимать семья, сообщество. Но эмоциональность и тревожность при возникновении первичного туберкулеза у всех разные. Это связано с определенными клетками в крови — макрофагами. Чем человек менее тревожится, тем меньше ему надо давать лекарств. Сроки лечения у него также будут короче. Когда тревожность и эмоциональность ярко выражены, надо применять психотерапевтическую разгрузочную терапию на специальных приборах, которые мы закупили в институт физиологии. Они есть и в институте туберкулеза.

— Понимаю, вы взрастили династию врачей-ученых, значит, творческие дискуссии продолжаются и дома... А скажите, у вас есть семейное профилактическое средство от всех болезней?

— Это баня. Я сам уже 30 лет не обхожусь без сауны. Правда, в последнее время сбавил обороты, а обычно греюсь при 100 градусах в парилке, затем ныряю в бассейн с холодной водой. Потом опять греюсь и ныряю. И так 2 часа.

— Кстати, сейчас пишется областная концепция по здоровому образу жизни. Надо вспомнить про баню. Как велика ее роль для сибиряка!

— Баня исключительно полезна, и не только для сибиряка. Она тренирует сосуды, мышцы, тело, снимает напряжение. Баня — это чистота, физическая нагрузка. В ней очень много с потом выделяется токсических веществ, шлаков, которые накапливаются в организме. Банные процедуры могут быть разные: с медом, солью, там можно дышать ароматическими веществами. Мне понравилась баня в Японии. Туда приходят семьями иногда на целый день. В японской бане есть и русская, и турецкая, и финская бани, все виды саун, бассейны на любой вкус. Есть столовая. Посетители между процедурами поют под караоке и снова греются.

— Это доступно для японцев с небольшим достатком?

— Думаю, всем доступно, баня недорогая. Там народу! Правда, мы были в пригороде, недалеко от аэропорта. После длинного перелета решили в бане разгрузиться, снять, как говорится, стресс. Бани нужны. А вспомните, был в России такой управленческий курс: ликвидировать у всех бани, дачный дом строить не выше пяти метров и печи там не сооружать... Когда мы живем на даче, даже мои внучки, с маленького возраста, ходят в баню. Правда, меньше греются, со щадящей температурой. После бани вся семья садится за стол — традиция. Чаевничаем, разговариваем и очень дорожим этим общением.

— Вы успешны во всех своих жизненных ипостасях. В чем секрет стопроцентного попадания в цель? Надо быть точным, но не узким?

— Чтобы попадать точно в цель, прежде всего надо научиться быть дисциплинированным. А там прямая выведет.