Мой отец — писатель Василий Михайлович Коньяков — был поразительно добрым и деликатным человеком. Сколько обвинений «в беспринципности» и «всепрощении» от нас с братом ему пришлось выдержать, сколько нападок… Он прощал нам этот домашний террор, любил за юношескую непримиримость, брата — за деловую хватку, меня — за отсутствие деловой хватки… Людей мягких ценил за деликатность, жестких — за умение постоять за себя, практичных — за то, что твердо стоят на ногах, непрактичных — за витание в облаках… Он умел любить людей за то, что в них было, не требуя того, чего в них не было. Людей вокруг него всегда было много, и им было с ним хорошо.
…Сколько дверей до сих пор широко отрывается передо мной при одном только упоминании фамилии! В какие самые непримиримые лагеря писателей и художников (нет людей более непримиримых, чем литераторы и художники) самым надежным пропуском служит его имя… «Вы, случайно, не дочка Василия Михайловича?» — И непременно появляется чашечка кофе, а то и с коньячком («Не любить коньяк с вашей фамилией не положено»), и начинается: «А вот мы с вашим батюшкой…», или «Вы, конечно, не помните, вам года два было, в гости к вашему папе часто хаживал, на коленях вы у меня сидели…». Один знакомый ироничный искусствовед по этому поводу непременно шутит: «Ты у половины мужской половины местной интеллигенции на коленях пересидела»…
Отец был интеллигентом в первом поколении. Родился в деревне, единственный из сверстников закончил 10 классов, в школу приходилось ходить за много километров… В художественном училище потом очень стеснялся своих кирзовых сапог и гимнастерки — после семи лет армии ничего другого у него не было. Рассказывал, как, попав в большой город, в 30 лет впервые попробовал лимон — ел прямо с коркой, и «невкусность» экзотического плода показалась страшным обманом. Судьба во многом типичная для людей его поколения. Первые книги писал ночами, на кухне коммунальной квартиры, где, кроме нас, жило еще пять человек…
В гостиной у меня висит картина, подаренная папе
А банальную,
