Печальное счастье Ильи Лаврова

В августе писателю исполнилось бы 90

А его книги до сих пор хочется читать и перечитывать — заново открывая их тихую нежность и прозрачную грусть. Удивляясь неиссякаемому потоку его фантазии, легкости и раскованности его стиля. Его повести и рассказы наполнены «шумом жизни» — ее красками, запахами и звуками. Его осенняя ночь пахнет «сырым песком, намокшими заборами, опавшими листьями и ванилью». А ветер дует слабо и мягко — «как дуют на блюдце с горячим чаем»… Их страницы наполняет то непередаваемое настроение, которое сам Илья Лавров определял как «печальное счастье». «И я, охваченный печальным счастьем, переполненный нежностью, бросаюсь к лесам, травам, птицам, пока и слышат уши, посмотреть бы в детские очи, женские лица, пока еще мои зрачки сжимаются от света»…

Рассказывая об истоках своего творчества, писатель уносился воспоминанием в далекое детство, когда «увидев выпуклый, точно лепной месяц над лесом», он «мог расплакаться от непонятного порыва не то великого счастья, не то жгучего горя». Все это потом перетекло в его книги, которые «готовились в душе задолго до их написания…». По его глубокому убеждению, искусство могло рождаться «из любви и ненависти, из горя или счастья, но никогда — из равнодушия».

Театр или литература?

Начинал Лавров как актер театра. В 1936 году закончил театральный техникум при Новосибирском ТЮЗе. Работал во многих театрах страны. С гастролями объехал весь Союз. Параллельно писал стихи и прозу. «Назначил себе десять лет тренировки и писал только для себя».

«Репетиции, спектакли, гастроли, горечь провалов, счастье удачи, всякие трудности актерской жизни, — вспоминал он позже свою театральную часть жизни. — И боязнь прожить бесследно, ничего не создать. И томление по слову, по образу. Душа была постоянно в напряжении. Тоска по своей книге все гнала и гнала ехать, идти, лететь. Все казалось, что не успею куда-то, прозеваю что-то, не встречу кого-то. И все не проходила, не смолкала пронзительная печаль, будто я что-то терял и не мог найти»… Это было нормальное состояние человека, рожденного писать, но занятого иным, пусть нужным, прекрасным, но не совсем своим ремеслом.

В 1955 году в Чите увидел свет его первый сборник — «Ночные сторожа». Годом позже — вторая книга «Синий колодец» и третья, уже в Москве, — «Несмолкающая песня». После приема в Союз писателей в 1956-м Лавров решает полностью порвать с театром и целиком посвятить себя литературе. Свое последнее «люблю» сцене писатель скажет в повести об актерах «Девочка и рябина».

В начале 60-х он напишет свое самое знаменитое произведение — романтическую повесть «Встреча с чудом». История сестер-близнецов Аси и Славки как нельзя лучше совпадет с настроениями времен «хрущевской оттепели«. Повесть будет много раз издаваться и переиздаваться, будет переведена на иностранные языки, выйдет в «Роман-газете» тиражом в несколько миллионов экземпляров, композитор Дмитрий Кабалевский напишет по ней оперу «Сестры», а на киностудии «Мосфильм» будет создан кинофильм «Дорога к морю».

У каждого из почитателей светлого таланта Ильи Михайловича, впрочем, есть свой набор наиболее близких сердцу сочинений. Для кого-то это «Встреча с чудом» или «Мне кричат журавли», «Дни ветров и метелей» или «Кудлатая хорошая собака»… А для кого-то — его более масштабные сочинения, такие как роман «Штормовое предупреждение» или трилогия-воспоминание «Бессонные ночи»… Или из последнего — «Листопад в декабре»…

Водосточная канава и небо в звёздах

Критики называли Лаврова «тонким живописцем с душой поэта», «поэтом в прозе», «тонким лириком», «жизнелюбивым романтиком». Романтиком он был и в жизни. Об этом его удивительном качестве, как, впрочем, и, многих других, не менее удивительных в литературных кругах города, до сих пор ходит много историй и легенд. Пожалуй, больше, чем о ком-либо другом. Личностью Лавров был яркой и неординарной, как бы сейчас сказали «неформатной», и часто выламывался из всех установленных правил и норм.

Алексей Горшенин в своей книге «Черный понедельник», в частности, рассказал занятную историю, которая случилась с Лавровым и с литературным критиком Виталием Коржевым. Встретились они в книжном издательстве, куда Лавров пришел получать гонорар. Обычно к заветному окошечку писателя сопровождала супруга Вера Антоновна. Однако на этот раз он почему-то оказался у кассы один. И, едва успев сложить купюры в барсеточку, увидел Коржева. «Виталий! — обрадовался он.- Ты-то мне и нужен: будешь моим телохранителем…

От издательства до Лавровского дома была всего три остановки на трамвае. Но друзья осиливали этот путь с полудня до глубокой ночи. Главными преградами, естественно, были гастрономы и забегаловки. В конце концов оба почему-то оказались в глубокой траншее, на дне которой прокладывался канализационный коллектор. Очнулись от сырого могильного холода, которым тянуло от бетонной трубы, к которой они привалились спинами… Где-то высоко виднелся кусочек черного неба со звездами. Далее приводим диалог дословно:

— Смотри, Виталий, как красиво! — восхитился Лавров.

— До красоты ли, Илья Михайлович! Сидим в какой-то яме.

— А ты представь, что это не яма, а горная пещера. Вокруг черное безмолвие, звезды.

— Какое там безмолвие! — возразил Коржев. — Машины вон гудят. Шоссе где-то рядом.

— А это не машины, — продолжал гнуть свое Лавров. — Это гул горного обвала. Но мы с тобой в пещере, и никакой обвал не страшен. А вон послушай! Слышишь… капает что-то. Там, наверное, подземные воды, а эти капли рождают сталактиты.

— Какие сталактиты? Дождь идет, вода с улицы сочится. Выбираться надо отсюда, Илья Михайлович, домой идти! — твердил свое Коржев.

— А что ждет тебя дома? — грустно сказал Илья Михайлович. — Жена, которой важны не столько твои романтические порывы, сколько деньги, которых все равно не хватает. Дети, у которых своя жизнь, далекая от твоей?.. А здесь смотри, как хорошо. Мы с тобой одни, оторванные от всего мира, и никто не мешает нам насладиться целительным одиночеством…

Этот аргумент подействовал. Больше Коржев на волю не рыпался. Остаток ночи друзья провели в задушевных разговорах и воспоминаниях»…

А утром они выбрались из траншеи, побрели сдаваться Вере Антоновне. Увидев их на пороге, невообразимо мятых, в комьях глины и грязи, отекших с похмелья и недосыпу, она было начала отчитывать их по полной программе. Но тут ее взгляд упал на заветную барсеточку в руках Ильи Михайловича. «У Веры Антоновны отлегло от сердца. Она сразу подобрела, велела мужчинам умыться и почиститься. А потом на радостях одарила их за то, что сохранили деньги, своего рода премией — щедро выдала им на поправку здоровья…»

Такая вот история. И если вам вдруг удастся попасть на какую-нибудь неформальную писательскую вечеринку, то таких историй вам расскажут с десяток, так достоверно и в таких подробностях, как будто случилось это вчера. И кажется, что вот сейчас скрипнет дверь и заявится сам Лавров — круглолицый и добродушный, попыхивая дешевой папироской, в своем необъятном пиджаке. Запустит руку в бездонный внутренний карман и вытащит оттуда початую бутылку чернильного «Вермута», закупоренную самодельной пробкой из газеты, и предложит: «Хлебни!»… И будет тот «Вермут», теплым, почти горячим, подогретым жарким писательским телом… Удивительно, но «писательские байки» не иссякают до сих пор, хотя прошло уже два десятка лет, как милый Илья Михайлович ушел из жизни.

Его судьба не была особенно легкой, как не может быть легкой судьба тонко чувствующего, все понимающего и принимающего близко к сердцу человека. Но он был очень благодарным человеком и не забывал говорить свое «спасибо» жизни за все, что случилось и не случилось с ним, — за свои «печальное счастье» и «пронзительную грусть» и за тот восторг ежедневных открытий, который он сумел не утратить до последних дней.

«Я благодарю судьбу за встреченных людей, за все любви и дружбы, подаренные мне, — писал он в «Бессонных ночах«, этой своеобразной автобиографии его души. — За все измены, разлады, утраты и радости, обогатившие мои чувства, за все мои зимы и осени, за весь трудный путь к задуманному, за то, что я родился в этой стране, за написанные книги, которые держатся на любви и восхищении…».