Чужие горы

К 17-й годовщине со дня вывода советских войск из Афганистана

Посвящается солдатам и офицерам, погибшим при выполнении интернационального долга

День вывода советских войск из Афганистана… Каждый год эту дату в нашей стране отмечают очень многие люди. Вспоминают тех, кто не вернулся, рассказывают, как все было.

Сегодня «Вечерний Новосибирск» публикует рассказ нашего земляка Михаила Пашкевича о той войне.

Несколько слов об авторе.

Михаил Михайлович ПАШКЕВИЧ родился в селе Кочки Новосибирской области. Закончил Омское общевойсковое командное училище и Академию имени Фрунзе. Прошел все ступени от лейтенанта до полковника. В Афганистане командовал отдельным батальоном, который выполнял особые задания. Был дважды ранен. Награжден боевыми орденами. О пережитом написал книгу «Афганистан: война глазами комбата», которая вышла в свет в Москве.

Сегодня полковник запаса Михаил Михайлович Пашкевич работает заместителем генерального директора ОАО НПО «Сибсельмаш» по стратегическим и организационным вопросам. Он занимается не только кадрами, но также и социальными вопросами, решение которых считает своей первоочередной задачей. Он — один из тех, кто отвечает за развитие огромного предприятия, история которого неразрывно связана с историей нашего города.

Прочтите историю, рассказанную Михаилом Пашкевичем, — он ничего не скрывает, не утаивает и не приукрашивает. Это и есть настоящая солдатская правда…

Шел октябрь 1985-го. Стояла ясная, солнечная погода, характерная для этого времени года в Афганистане. Горы вокруг были величественными и своей красотой притягивали взоры людей, как бы приглашая к себе, обещая всем легкую прогулку и прекрасный отдых.

Первый мотострелковый батальон готовился к боевым действиям. Воевать предстояло в горах, и этот их притягательный на первый взгляд вид никого уже не обманывал. Люди в батальоне, в основной своей массе, были опытные, не раз бывавшие в боях, в том числе и в горах. Не торопясь, тщательно чистили и проверяли оружие, получали боеприпасы и сухой паек, заполняли фляги водой. Командиры подразделений по картам изучали местность, отрабатывали на макете вопросы взаимодействия, уточняли свои задачи. В общем, все, как всегда.

Командир батальона В. Артюхов — высокий, подтянутый 32-летний майор со спокойным взглядом светло-голубых глаз и тонкими чертами лица — в подразделение прибыл по замене из сурового ЗабВО недавно. Он внимательно присматривался ко всему происходящему вокруг, пытался понять необходимость и значимость того или иного действия подчиненных. В его сознании все еще не укладывалось то, что батальон идет воевать. Не на привычные учения, а именно воевать. И от этого в душе постоянно жило чувство тревоги, необъяснимой и на первый взгляд беспочвенной. Артюхов уговаривал себя: «Ведь я не новичок, а комбат с большим опытом, значит, все должно быть хорошо». Но это мало помогало, тревога не уходила. Он пытался представить, смоделировать для себя возможные эпизоды боя, принимал решения и отдавал приказы, видел себя в бою со стороны. В воображении все более или менее получалось.

Задача батальона была сложной: выйти на «броне» от пункта постоянной дислокации к началу ущелья Панджшер, подняться на его правый хребет и уже по нему вернуться обратно, уничтожая на своем пути, совместно с подразделениями, идущими по самому ущелью и по соседним хребтам, базы мятежников и их огневые позиции.

Утром 10 октября батальон начал подниматься на хребет. Боеприпасы, вода, продукты, штатное оружие, плащ-палатка и бушлат, по две 82-мм мины весом по три килограмма каждая, радиостанция и питание к ней, разобранные на части минометы, АГС — все это мертвой хваткой цепляется в каждого и тащит вниз.

Поднявшись на высоту более трех с половиной тысяч метров, батальон к полудню вышел на хребет. Чуть передохнув, перекурив, он приступил к выполнению боевой задачи.

Цепочкой поротно или повзводно с определенным интервалом между собой, прямо по хребту, либо частью сил, обходя какие-то участки, огибая по склонам вершины, батальон медленно двигался вперед. Идущие впереди саперы старались выбирать дорогу по голым камням, что уменьшает возможность подрыва на минах. Большая высота, недостаточное количество кислорода в воздухе, 40 кг груза за спиной, палящие лучи солнца… По лицу, спине и ногам начинает струиться пот. Пропитываясь им и высыхая, обмундирование покрывается соленой коркой, во рту пересыхает, язык становится большим и все время прилипает к нёбу. Кожа лица и рук становится черно-бурой от солнца, пыли, пота и соли. А воды, чтобы вдоволь напиться и хоть немного освежиться, нет. Есть только две фляги. Всего лишь две. И на какое время их придется растянуть, никто не знает…

К исходу первого дня боевых действий батальон вышел к небольшому распадку. Солдаты стали снимать вещевые мешки и оружие. Уставшие люди присаживались на камни рядом с тропой, курили в кулак, переговариваясь друг с другом. Солнце уже почти спустилось за горы. Виден был только маленький, уже не слепящий глаза солнечный диск, который как бы предупреждал: торопитесь, скоро будет совсем темно.

В это время по радиостанции поступила команда: распадок преодолеть сегодня. Командир батальона попробовал возражать, но на другом конце провода были непреклонны: движение начать немедленно.

Отдав приказ командиру роты преодолеть распадок сегодня, комбат отошел от радиостанции, присел на камни, закурил. От забот, волнений, ответственности раскалывалась голова. Но в целом война уже не казалась такой страшной, как перед началом боевых действий. Волнение постепенно уступало место спокойному осмыслению происходящего.

Рота, тихо матерясь, поднялась. Приказ есть приказ! И вот уже первый взвод, вытянувшийся в цепочку, уходит в темноту. За ним начинает движение второй. И вдруг раздается страшный взрыв. Тишину нарушили крики раненых. Спуск в распадок оказался заминированным.

Докатившийся звук разрыва поднял комбата. Добравшись к месту подрыва, он так и не смог заставить себя взглянуть в глаза стонущих людей. Чувство глубокой вины перед ними заставляло все время смотреть в сторону. Хотелось как можно скорее самому уйти с этого места и отправить раненых в медсанбат. Раненых смогли эвакуировать только утром.

А батальон продолжил движение. Подразделения несколько раз обстреливали, но так как главенствующие высоты были наши, то с мятежниками справлялись быстро.

На шестой день первая рота, усиленная минометами с шагавшим немного впереди нее разведывательным взводом, подошла к очередному распадку. Ущелье Панджшер делало здесь небольшой поворот. Спуск в распадок был пологим и длинным, подъем же — крутым, заканчивающимся большой скалой, которая козырьком нависла над ущельем. Разведвзвод уже почти достиг середины спуска, а первая рота только подошла к его началу. Командир роты объявил: «На перекур две минуты. Распадок преодолевать повзводно, рассредоточившись. Уж место больно «гнилое«. Как бы…»

Он не успел договорить, как сверху с выступа, а также с вершин гор примыкающего ущелья и вообще, кажется, со всех сторон сразу застучали крупнокалиберные пулеметы и стрелковое оружие.

Звуки выстрелов, свист пуль, подхваченные, многократно усиленные и размноженные горным эхом, как-то сразу, мгновенно заполнили все пространство. А также сознание людей, вытесняя все другое, сразу становящееся второстепенным, не очень важным и нужным. Все попадали за камни, прижались к ним, пытаясь спрятать за ними свое тело. Более опытные и те, у кого нервы покрепче, начали осматриваться, переползать, выбирая более удобные позиции. Послышались команды, крики.

Первое замешательство прошло, и рота начала отбиваться. Но позиции были невыгодны, а огонь неэффективным. Командир роты, надрывая до хрипоты голос, кричал в телефон радиостанции, требовал огня артиллерии. Но на другом конце просили еще раз проверить координаты, чтобы не накрыть своих.

Командир чертыхался, рота с разведвзводом отстреливалась, а мятежники тем временем усилили огонь. Вдруг в воздухе появились два штурмовика.

Сделав круг над местом боя, они легли на боевой курс. От самолетов отделились черные точки бомб и устремились к земле. Сотрясая горы, грохнули взрывы. Бомбы упали точно на выступ. Штурмовики с ювелирной точностью продолжили свое дело, а разведвзвод пошел вперед. Вскоре с мятежниками было покончено.

Ночью пошел дождь. Сидя под этим ледяным дождем на продуваемом ветром горном хребте, насквозь промокший и промерзший комбат не спал, а находился в какой-то настороженно-чуткой полудреме.

Перед глазами вставал далекий забайкальский гарнизон со всеми своими тяготами и лишениями. Впрочем, сейчас они уже не казались такими тяжкими. Мысли неотступно крутились вокруг одного вопроса, ответа на который он не находил: «А для чего все это? Почему вдруг мы, советские люди, оказались здесь, в далеких чужих горах? Почему мы должны бояться, что нас убьют, и почему сами должны убивать?» Ведь даже когда он увидел кровь своих подчиненных, у него в душе не возникла жажда мести. Было просто жаль свой батальон, себя и афганцев. Он понимал, что мысли эти являются «крамольными», что есть понятия интернационализма и патриотизма. Но все же, все же…

Так, промучившись без сна всю ночь, комбат сделал для себя один вывод: он, как профессиональный военный, как командир батальона, на этой войне должен сделать все от него зависящее, чтобы сохранить жизнь своим подчиненным. Придя к этому выводу, он успокоил свою душу, внутренне определился, нашел твердую опору для своих дальнейших действий и поступков.

Боевые действия подходили к концу. Батальон вышел к ущелью Пьявушт. Горный хребет на противоположной стороне ущелья — конечная цель. Его нужно блокировать и продержаться сутки. И все!

После проливного дождя на следующую ночь в горах выпал снег.

Ущелье Пьявушт можно преодолеть, спустившись ночью вниз, а к утру подняться. Но внизу небольшой кишлак. Такой вариант передвижения комбат предложил командиру полка. Тот план не утвердил, мотивируя свое решение тем, что в кишлаке, скорее всего, есть мятежники, а склоны наверняка заминированы. К вечеру поступила команда: по серпантину ночью обойти распадок кругом и к утру занять хребет. А это около шести километров!

После наступления сумерек батальон пошел вкруговую. По мере продвижения стали постепенно забирать немного вверх. Снежный покров здесь был глубже. Поднялись на высоту 4000 метров. Движение по горам даже днем и без снега — не простая прогулка. Тут, кроме физической силы, требуется еще и большая сила воли. А каково идти по горам ночью, при все усиливающемся морозе?

Учеными давно уже доказано, что на высоте более 3500 метров заметно ослабевают мышцы, возможны различные сдвиги в психике. Но на войне своя мера возможного и невозможного, допустимого и недопустимого. Человеку кажется, что у него кончаются силы и ничто не заставит его что-либо делать. И тогда начинает действовать сила приказа. Сознание необходимости его выполнения, понимание того, что твои действия — это звенья одной большой цепи, и не выполнить приказ — значит разорвать эту цепь, способно поднять человека в тот момент, когда, кажется, ничто его поднять уже не в силах…

Предел возможностей неизвестен. Он как бы все время отодвигается, уступая место силе воли каждого человека, коллектива. Но когда этот предел наступает, человек падает.

Первым упал рядовой Еремин, прослуживший более полутора лет. Отбросив в сторону оружие, он кричал в исступлении: «Все! Все! Не могу я больше! Оставьте меня! Убейте меня!» Его уговаривали подняться, забрали оружие, пытались помочь встать. Его просили товарищи и командиры, но он твердил одно: «Не могу! Хоть убейте, не могу!»

Колонна остановилась. Дойдя до первой роты, Артюхов увидел лежащего на снегу рядового Еремина и стоявших вокруг офицеров, сержантов и солдат. Глядя на лежащего на снегу, пристанывающего и временами что-то выкрикивающего солдата, уговаривающих его боевых товарищей, понуро стоявших рядом подчиненных, готовых тоже упасть, у Артюхова стал нарастать приступ ярости и злости на всех и вся. На свою судьбу, забросившую его в эту чужую страну. На тех, кто затеял эту войну и загнал его сюда, в эту темную, неуютную ночь. На снег и на этих людей, которые тоже здесь не по своей воле. Он уже собрался подойти к этому упавшему солдату, схватить его за воротник, поставить на ноги, крикнуть ему в лицо все, что накипело на сердце, но в это время к нему подошел командир роты.

— Надо остановиться, товарищ майор, дальше идти нельзя. Людей поморозим.

Это была последняя капля… Комбат сорвался: «Трусы! Сопляки! Мальчишки! С вами не то что воевать, с вами нужно в детский сад ходить! Вы… Вы…»

От ярости, безысходности, давившей ответственности, нестандартности ситуации, от жалости к самому себе он задыхался в остервенелом матерном крике.

Наконец он успокоился: «Для охраны ослабевшего оставить взвод. Все остальным начать движение».

Батальон, вытягиваясь в цепочку, пошел вперед. И одним звеном этой цепи опять стал комбат.

Усталость накапливается все сильнее. Наливаются свинцом ноги и плечи. Все тело ломит, голова словно ватой набита, чувства притупились. Где-то глубоко внутри, даже не в голове, а, кажется, в сердце пульсирует всего одна мысль — идти! Только идти!

Рядовой Красильников прослужил в батальоне только полгода. Выше среднего роста, крепкого телосложения, этот парень всем своим видом внушал доверие. На всех занятиях, предшествующих боевым действиям, и учебных восхождениях в горы он уверенно выполнял все приемы и задачи. И, казалось, был рожден для того, чтобы ходить в горы. Эти боевые действия были первым серьезным испытанием для него. Он шел в колонне роты, неся за плечами АГС.

Увидев рядового Красильникова, который шел, глядя перед собой «стеклянными», ничего не видящими глазами, комбат вдруг понял: это — конец! Батальон сейчас погибнет.

Небо было безоблачным. Далеко вверху ярко горели холодные звезды. Дул насквозь пронизывающий ветер. В голове Артюхова лихорадочно бились мысли: надо спасать батальон, идти дальше нельзя.

Батальон остановился. Разгребая прикладами и сапогами снег, из плащ-палаток сделали несколько подстилок. На них положили рядового Красильникова и еще нескольких наиболее ослабевших ребят. Возле каждого легли по два сохранивших силы человека. Сверху их накрыли плащ-палатками и бушлатами…

Холодно. Мерзнут ноги и руки. Мерзнут так, что от боли останавливается сердце. Единственная надежда на спасение — движение. Но чтобы двигаться, нужны силы. А их уже нет. Многие, разбившись на пары, очистив площадки от снега и разувшись, сели друг против друга и спрятали ноги под одежду товарища. Пытаясь спасти друг друга, они отдавали остатки своего тепла.

Ночь тянулась бесконечно долго. Силы покидали людей. Некоторые тихонько стонали, кто-то уже бредил, у многих почернели пальцы рук и ног.

К утру не стало тринадцати человек…

Встало солнце. Сразу потеплело. Поднялись те, кто нашел в себе силы встать. Окоченевшие тела умерших товарищей выносили на плечах. Вертолеты прийти не могли — слишком высоко.

Самой драматической фигурой среди всех был Артюхов. Он был вместе со всеми, сделал все, что было в его силах, но спасти всех не смог.

На следующие сутки боевые действия закончились. Батальон вернулся к месту постоянной дислокации, но уже не в том составе, в котором выходил. Комбата очень быстро сняли — вероятно, за то, что сам не умер в том ледяном аду. Батальон доукомплектовали личным составом и отправили на отдых, через две недели он опять ушел воевать.

А бывший комбат запил.

Я хорошо знал Артюхова. Через год после случившегося я осторожно спросил его об этом случае. Он внимательно посмотрел на меня, в глазах мелькнула какая-то искра. Он порывисто начал было говорить, но тут же сник и махнул рукой: «Знаешь, разве это кому объяснишь? Комбат-то был я».